(Отрывок из героической саги дикокаменных киргиз «Манас») 1

То была лука золотого седла, то был отец многих народов, то был лукой серебряного седла – был отцом густого, как темная ночь, ногайского народа. Кукотай-хан собирался оставить наш свет.

«Сын сары-ногаев, густочупринный Яш-Айдар Чора. 2 Садись на Манекеря-коня и от начала до конца пройди густой и черный улус ногайский; скажи уйсунскому Амату, Аматкулу, Яйсангу, скажи биям с отвислыми животами и толстобрюхим богачам, скажи рыжебородым и густоусым, скажи молодцам с раздвоенными бородами и малыми усами, скажи всем и всем. Скажи также мурзам, пьющим мед из чашек весом в батман, мурзам, шатающимся на ногах от много и много выпитого меду, скажи темному, как ночь, ногайскому народу, что Кукотаю стало дурно, что Кукотаю пришел конец. Баймурза, сын богатого отца! Я молодых кобыл велел привязать и кумыз, подобный меду, собрал. Хороших кобыл привязал – крепкий кумыз я собрал. С закрытыми ребрами (т. е. жирный) скот для обеда их готов. Желтоногие кобылицы, недоенные в зиму, – зарезаны. Изрезанное мясо уже на блюдах. Собирайте всех: многочисленный и черный юрт ногайский обойдите от конца в конец; я хочу исполнить первый мой долг – поминки и второй долг – произвольный завет сказать».

Солнце затмевающая густая толпа ногайцев с гулом упала на белую орду – ставку хана Кукотая.

* * *

«Многочисленный народ мой ногайский! Сердцем моим овладела болезнь, силы меня оставили, я должен оставить жизнь и вас, мой добрый народ! Я прожил 199 лет, и челюсть моя изгнила». Поставили мясо величиною с гору и сделали подливку обильную, как море. Так должную поминку сделал и так должные слова начал говорить.

* * *

«Народ! Когда меня не станет (когда мои глаза закроются), кумызом меня омойте, острой саблей оскребите, в панцирь оденьте и, кожею обвивши, под голову белый саван положите и головой на восток обратите. 3 Навьючьте красное сукно на красного нара* (дромадера), на черного нара – черный бархат и с караваном на 40 верблюдах придите на мой сруб (могила).4 Кучами бабы придут – кусками раздайте им сукно. А черный сарт, начальник каравана, пусть сделает кирпичи на жире восьмидесяти коз. 5 На перекрестке больших и малых дорог подобный месяцу белый сарай* соорудите, как голубое небо, голубой купол поставьте. Подобные дороге желоба привесьте, завитками и карнизами оденьте. 6

В первую пятницу поставьте верблюда на приз и, загнув потники, пустите кунанов* на бег. Народ! Сослужите мне службу и будьте распорядительны. Нет больше слов и нет больше заветов. Будьте здоровы и счастливы, народ! Будьте счастливы и здоровы, народ! Батыр Баймурза, сын богача! Приложи ухо и обратись ко мне: мышеловку выучил я ловить птиц и сделал птицей! Собрал шатающихся и обратил их в общество. Степного луня употребил на охоту и бродяг обратил в народ. 7 Когда меня не будет, мышеловку не презирай и прежде шатавшихся бедняков не распусти опять, и бродяги пусть не разбредутся опять: паси и держи их. Батыр! Когда меня не будет: пешеходным беднякам – лошади нужны для езды, голотелым беднякам – сними халат с плеча. И летом, и зимою пусть течет кумыз мой рекою для этих бедняков. Пусть льется айран* для бедных людей. Когда меня не будет: Бук-Муруна (сопляка)-найденыша пестрым щенком не называйте, ублюдком не попрекайте; давайте ему, сироте, хорошую лошадь, приличное платье и сытную пищу. Близко сказать через год, много сказать через два, он поднимется и будет человек; возмужавши, будет он батыр и с батырскими детьми равен. Тогда постелите шелковый ковер и на мое место поставьте его ханом. Богача сын, батыр Баймурза! Обратись сюда еще и приложи ухо: когда будешь давать мою сороковую поминку 8 – к большеносому батыру Кунурбаю хитайцу, Кунурбаю, называемому гордецом, к нему прикочуйте всем улусом и там от долга сороковой моей поминки освободитесь. А когда нужно будет праздновать великую тризну 9, то отправляйтесь к тому батыру, который в Анджане* отжирел, спелые анджанские что грыз яблоки и ел недопеченный хлеб, который двенадцати лет пускал стрелу, тринадцати разбил народ и ограбил юрту – словом, отправляйтесь к сыну Якуба юному Манасу, только что начинающему отличаться, к храброму Манасу, Манасу, который в лощинах разбивает аулы и через высокие горы угоняет скот, у которого насуплены брови и холодно лицо, кровь черна, но тело бледно, живот пестрый и хребет синий, к высокорослому ступайте Манасу. Спросите меня: каков батыр Манас? Он подобен синегривой щетинистой гиене. К этому-то Манасу кочуйте, у него мой главный завет, который исполнив, свалите с плеча. Там должны собраться кяфиры и мусульмане; среди них великий праздник задайте и тем от заветов моих успокойтесь».

У Кукотай-хана глаза закрылись, и душа, устремляясь к вечности, оторвалась. Темная, как ночь, толпа ногайцев зарыдала-заплакала и измяла верхи урюковых дерев, заревела-закричала и изломала ветви яблонь. Горе погоревали и обряды исполнили: кумызом омыли, саблей оскоблили и сделали все, что завещал старый хан. Наелся народ и рвали сукно обильно. Подобно месяцу белый и с куполом небесным поставил народ большой памятник, покрыв его красками, украсив завитками и привешенными* желобами, как по горам идут тропинки.

* * *

Много сказать шесть тысяч, мало будет пять тысяч кунанов пестрослякотной весной пускали в бег, и теперь только, на холодную осень, показалась пыль возвращающихся скакунов. Семью мешками зерна каждый день кормленный, родившийся в горах и выросший на камнях в обществе с диким козлом, в песках кормившийся с диким куланом, железокопытный и медноногий, не знающий поту, ргаю подобный Серко – вышел первый первым. От рождения не показавший спину батыр Ир-Кокче, сын Айдар-хана, сына Камбар-хана, подобно серопегому бегунцу, схватил коня первый из первых, заплатил за него одну девятку скотом, верблюжицу с жеребенком и рабыню дал с сыном, и юрту дал, крытую сукном. Текече-батыру принадлежавшего железокопытного и медноногого, с шеею, подобною высохшему ргаю, так приобревши, Ир-Кокче-батыр уехал в свой улус.

* * *

Все лето кочевали: стояли на Чибратчи – табунами кобыл вязали, на Ибранче стояли – Манекерь-конь не сходил с коновязи. Баймурза, сын богатого отца, открыл для всех свою сабу и кумыз полился рекою для бедных людей, полил айран ручьем для бедных же людей. Сосредоточенные на летних кочевьях многочисленные и густые волости ногайцев, единодушно поднявшись, к ястребиноносому Кунурбай-батыру хитайцев целым улусом прикочевали. Пестроголовый иноход и чубарая лошадь были поднесены в дар батыру Кунурбаю. Так кончилась сороковая поминка и с ней первый завет Кукотая.

Многочисленный народ ногайский, плотно юртами окруживший себя, у белой сопки, пупа земли, остановился и, собравшись, все держали совет. Бии с отвислыми животами, толстобрюхие богачи были на этом совете. Но Баймурза, сын богача, не мог управиться с народом. Однажды в один день заметили, что у шестилетнего сопляка оседлана лошадь, и семилетний Бук-Мурун обучался у муллы. Белым седлом с золотою лукою коня Манекеря оседлал; рожденный для власти Бук-Мурун, оседлавши, сел и, в густую толпу собравшихся ногайцев въехав, дал голос: «Брат старший, сын богача, Баймурза! Каждый день ты держишь совет, о чем идет дело? На кольце твоем золото, и лука у седла твоего золотая; подхвостник твой из литого же золота, уздечка твоя убрана чистым золотом! Старший брат! Есть у нас толстогубый серый жеребец, на него я сесть тебе не позволю. Есть поминки по отце моем – распоряжаться тебе ими не позволю. К отжиревшему в Анджане, что грызет анджанские спелые яблоки, к самаркандскому сарту Манасу, корноухой рыжей собаке Манасу, для поминок народ свой не пущу и сам не пойду, ты же сам к нему можешь идти, если хочешь. Я твердо решился: завтра я подниму свой улус; без шума отвяжут бабы жерди, что на юрте, без клокоту поднимут на руки беркутов, баранов погонят рано, чтобы не блеяли, навьючат тихо верблюдов, чтобы не ревели, детей поднимут тихо, чтобы не плакали. Так подниму многочисленный народ ногайский! Огни, что остаются на очагах, велю погасить, пеших наделю лошадьми, нищих – платьем и пойду вперед… На болотах Кузибашских остригу я овец, на большой Актам 10 как приду – исправлю я кибитки. Оттуда вперед я поднимусь, через Тиек-Таш я пройду, на Джаланаче-реке оставлю табуны, озером и по течению реки – реки Или широкой, все пойду вперед, оставив там хлебопашцев. У Калкана я пройду через реку, на лодках и плотах я переправлюсь, на Ак-Терескен поднимусь, здесь дам отдых лошадям, не снимая седел. Через Турген-Аксу переправлюсь – верблюдам дам я отдых, не снимая вьюков. Когда приду на соленое озеро, наварю соли и, 60 верблюдов ею навьючив, я пойду к кочующему на солонцах Бутанын-Саз, каждый день азартно играющему, неверному хану храброму Джузаю, у которого шапка, как черный котел, огромна, который властен над всеми, имеющими жизнь и кровь. К этому-то неверному хану Ир-Чолану с улусом прикочую я. Возле стану ставкой и буду, как родной, вместе стану кочевать и буду, как единородный брат. Поднесу я ему пестроголового инохода и чубарого коня. Золотую курму* надену и буду настоящий вельможа; на шапку красный шарик 11 надену и павлином украшусь – видимо, тогда буду знатный вельможа. С калмыками, покрывающими Алтай, буду вместе кочевать, с калмыками, наполняющими Катай, вместе буду улусами стоять. С знатными буду знаться – всех коней подарю, с малыми буду знаком – халатами награжу. И оттуда поднимусь; подкую серебряною подковою белую лошадь, по течению реки пойду, по течению верхнего Иртыша, днем и ночью буду идти. В верховье Иртыша через Биштерекские хребты спущусь, через воду Джурги 12 перебредши, через ханскую гору 13 пройду, на Мула-Хургой направлюсь и там на верхнем Иртыше под Бурун-Ташем остановлюсь. 14 Шесть дней будет – лошади отдохнут, семь дней пройдет – усталый народ пусть отдохнет. А оттуда после на 90 верблюдах рис вьюками получу, 90 иноходов выберу, пойду к внутреннему хану 15 и там Кукотаевские поминки устрою на весь мир. Кукотаеву белую орду подниму я на дорогу, Кукотаевы многочисленные стада пригоню я для нужной требы. Устрою очаги, изрывши землю, и над ними соберу табун, без счету буду резать, и мясо будет горой чернеть. Шесть тысяч молодцов с лицами и руками белыми, как луковица, скромных, как ходжи, читающих намаз*, я соберу и, давшим им в руки анджанские ножи, заставлю мясо крошить; чтобы у них не замозолились пальцы, я шелком обверну и кожею обтяну, а чтобы крошители мои не уставали, для питья им полный котел черного чая поставлю. Так я дам Кукотаевы поминки, и неверных, и мусульман для этого соберу!»

* * *

Постлали шелковый ковер и на место Кукотая рожденного для власти Бук-Муруна избрали, и собравшаяся темная, как ночь, толпа ногайцев подняла хана.

* * *

Рано утром поднял Бук-Мурун весь ногайский народ. Отвязали без шума бабы жерди в юрте, подняли на руки беркутов без клокота. Навьючили верблюдов – верблюды не ревели, бараны не блеяли, дети не плакали. Пешим дал Бук-Мурун коней для езды, бедным дал одежду. Погасили костры, оставшиеся после снятия шатров, и снялся улус ногайский на кочевку. Как сказано – так и сделано… Стал, наконец, он на верхнем Иртыше.

Поставил белую юрту Кукотая, зарезал кобыл жирных, сложил гору из их мяса и изрыл землю на десять верст под очаги, подобрал шесть тысяч крошителей, и был готов праздник; нужно собрать алпов-великанов, батыров храбрых и коней ретивых для бегу. Стал разъезжать Бук-Мурун по темным, как туча, улусам ногайским, стал искать глашатая-посланца. Сын сары-ногаев густочупринный Яш-Айдар Чора ловкий он был, хитрый он был раб. Вызвал его сопляк.

– Сын сары-ногаев батыр! Ой, Яш-Айдар густочупринный! Если ты дома – дай скоро голос, не лживо и живее. Я даю Кукотаевы поминки и зарезал уже скот для того. Пригласи же ты батыров на поминки и бегунцов приведи!

– Для власти рожденный, Бук-Мурун, мой тюре!* Не пойду я к батырам твоим, не пойду я за бегунцами-конями. Не хочу я умереть от великанов твоих!

Кочевали мы вместе, бараны наши зимовали в одной ограде, пашни наши были вместе, верблюды и лошади паслись на одном поле, и охотились мы вместе. Вижу я теперь, что за ребяческие игры и за шалости мои ты стал рабом меня считать. Два месяца, вместе 60 дней; пока я обращусь шесть раз, шестидесятилетний отец не оставит ли мир сей? Семь концов земли нужно семь раз обойти, то верная старушка мать не умрет ли в это время? Я к алпам твоим не пойду и за конями-бегунцами идти не могу!

– Густочупринный Яш-Айдар, мой Чора! Если ты не пойдешь к батырам сильным и за конями быстроногими, я сам пойду к батырам, сам призову их; я пойду за конями быстрыми и сам их приведу. Пока меня не будет при устройстве поминок и байги, какая беда? Ты будь распорядителем. Когда же я возвращусь, тебя, Чора, поставлю я главным призом первому коню; старого отца и старушку мать также поставлю на байгу на последний приз!

* * *

Дома у себя дерзко и важно ходящий густочупринный Яш-Айдар лишился ума от страха, сильно задрожав.

– О мои господин! Укажи мне лошадей в дорогу – на лучшую я сяду и пойду на твою службу; на детские мои шутки напрасно ты, Бук-Мурун-тюре, расходился. На шутки, сказанные из любви, напрасно ты раскудахтался. Скажи мне, какую мне надеть шубу, – я надену ее. Скажи мне приметы коням – я беру себе в дорогу.

– Есть у меня 60 коней-аргамаков* – любого выбирай. 90 есть крепких коней – на любого садись; 70 скакунов, обгоняющих ветер, – возьми одного из них. Много у меня в табунах золотистых коней, но золотоголовый саврасый лучше всех, хочешь – возьми его. Отец ездил на большом, как шатер, Серке, матушка ездила на игривом Серке, сестра моя Карлыгач ездила на резвом коне с выгнутой, как постель, спиною, – из них можешь выбирать. Есть во всем табуне первый, жеребец есть белый, о жеребце белом, если хочешь знать его достоинства, расскажу тебе их: ребра его, как щит, крепки, хотя хан все лето ездил – не закроет их; под хвостом его колодезь, целому стаду куланов может быть водопоем, на голове его котловина, если ее наполнить водою, то стадо маралов не испило бы. Езди на нем, не сходя шесть месяцев, – он не отощает, вырежь кусок мяса на спине, и тогда не будет подпарины. Словом, нет возможности быть им недовольным; пустив его в бег, он первый бегунец, для работы он крепок. Во всем моем стаде этот вислогубый белый жеребец лучший конь и славная лошадь. Хочешь? Поезжай на нем. Рожденный быть властителем, храбрый господин мой, Бук-Мурун! Лучше я умру от тебя, нежели на жеребце твоем умирать от великанов-алпов. Под тобою, султан, Манекерь-конь, дай Манекеря, я поеду; на тебе, султан, белый панцирь, дай, надену его. Тогда поеду к великанам всем и за конями для скачки, буду глашатаем!

На Манекеря сел и белый панцирь надел.

* * *

– Густочупринный Яш-Айдар Чора! Под тобою Манекерь, я его не испытал и достоинств его не видел. Если высокие встретятся горы, он цепляется, как аркар, – не скатись с седлом назад. В глубокие овраги он ныряет, как утка, – не упади через голову его. Не испытал я его и не знаю я его. Знаю только, если хочешь знать: мы шли когда через Талгар, Талгар тогда был в разливе, когда вода Кинмичинская выступила из берегов, когда все переправлялись на лодках, – я переправился на нем, не прижимая ног. Вот что я только знаю о достоинствах его. Когда недавно мы вторглись в Самарканд, то из тысячи был первым – этот из тысячи один, что под тобою конь. Недавно, когда в Куркуль мы вторглись, из толпы людей и коней он вышел в беге первый – он красивейший Манекерь. Когда в Туркестан мы вошли, когда тьма людей храбрых и лошадей быстрых в сборе были – первым тогда был, что под тобою, бесценный конь Манекерь! Больше его не знаю и достоинств его не ведаю!

Погоди еще, густочупринный батыр мой, Яш-Айдар! Поддержи поводья коня своего, я хочу сказать еще несколько слов, хочу я сказать признаки алпов и лошадей, которых ты должен пригласить. Мы стоим улусом среди неверных, как блоха в густой гриве яка; собрать их поблизости могу я сам. Отсюда ты иди к тому батыру, который на Улутаве кочует и золотоглавого коня Мадьяна постоянно на привязи имеет, к Ир-Косаю ты иди, который есть отец народа, к Ир-Косаю, подобному воротнику на халате и подкове для ног лошади, к Ир-Косаю, который открыл запретные двери в рае и открыл остановившийся путь в Турфан, к тому Ир-Косаю, который остановившемуся базару дал новую жизнь. Когда неверный хан Мез-Кара в темницу заточил Джангырова сына Белерека, что был родом из ходжей, когда никто из мусульман не отважился восстать, он, храбрый Кошай, храбростью устрашил и освободил того ходжу. К этому-то храброму батыру Кошаю ступай и скажи, чтобы сам был на моих поминках и лошадь на моей байге. Если сам не будет на поминках и лошадь на байге, то пусть не показывается перед мои очи и не обращается больше ко мне. Кукотаево золотое цветное красное знамя будет развеваться над его юртой – этого пусть он ждет. Если я красные вьюки его не разобью, краснохвостых наров не навьючу его же добром, если черные (полные) возы добычи не добуду, если развесистые сады его не опустошу, если я его корень и происхождение не оскверню, если не изрою могил его предков, если не сделаю добычей жен его, детей, которые в пеленках и которые могут уже пасти баранов, если скакунов его, которых он не отдавал другу, и не отниму я силой, если красавиц-дочерей, которых он не отдавал за большой калым, не повлеку дерзко за белые руки и не привяжу их к хвосту лошади – пусть будет проклято мое, Бук-Муруна, имя, и не буду я Бук-Муруном больше!

От него ты пойдешь, держа ровно повода; иди ты к кочующему на Кичи-Таве горе батыру, имеющему вороного вещего коня. Вещий конь его подобен соловью, что живет в рощах, и черен, как погасший уголь. К сыну плешивого Ак-Тора, к храброму Урбэ ступай, Урбэ, который, один будучи, добыл себе богатство и силу, который никому не дал и паршивую кобылу, как не дает никому вымолвить слово. Батыр Урбэ по прозванию, а по имени Мунку, пусть придет сам особой своей и чародея коня пусть приведет для бега. Если сам не придет и коня не приведет – Кукотаево красное знамя пусть ожидает в гости. Разобью вьюки с богатствами его, разметаю по полю прах отцов его и сравняю с землею сад его цветистый… Не сделаю этого – не буду я Бук-Муруном! И его сильно напугав и как Иссык-Кульские воды взволновав, от него ты пойдешь поводами ровно. Камбар-хана сын, Айдар-хан, Айдар-ханов сын, храбрый Ир-Кокче, не знающий богатства, Ир-Кокче ты скажи: родившегося в горах с козлом горным вместе, на песках который гулял с куланом вместе, железокопытного и медноногого Серко пусть приведет на байгу; если конь на бег выйдет, то получит приз, не выйдет – то пусть посмотрит на наше веселье. Его также напугав и взволновав, как Иссык-Кульское озеро, собери. Оттуда ты пойдешь, повода держа ровно, к Агышу с Хожашем, Алеке с Баубеком, Бетчу и Четчу, скажи им всем тоже, скажи золоточупринным хватам и серочупринным мужам, скажи батыру Чугунное ухо, Дуюр-Кулаку тоже. Есть саврасая кобылица Урху и есть владелица ее Урунха-хатун, богатырь-баба. Всем им скажи, чтобы все были на поминках у меня, – не будут они, то увидят красное знамя Кукотая у себя. Всех их тоже напугать и как Иссык-Куль взволновать.

От них поедешь, держа ровно повода. Есть батыр Идне, Ичкиев сын. Ноги он сильно упирает в стремя, а длинное копье в небо. Есть у него серопегий конь-бегунец, рожденный от двухгодовалого жеребца, славная то лошадь, пусть приедет с ней на поминки наши. От него ты пойдешь дальше, поводами ровно. На Семиреках, что кочевье имеет Джебекеров храбрый Багыш, говорят, батыр, разбивший ойратов, а лошадь его саврасый кунан, хороший, говорят, конь. Скажи ему, чтобы привел коня и приехал сам.

От него ты пойдешь дальше, к батыру Карачу, под которым черная гора – не гора под ним, а черная лошадь по прозванию «Гора». Славный конь, говорят, карачевский Тау-Кара. Пусть придет сам и коня приведет. От него как пойдешь, повода держи ровно. Плод нечестивого мужа и незаконной жены, гибкий стан которого колышется, как бай от тяжести пояса, с длинными ногами, обутыми в сапоги, с каменным сердцем и жилами из металла – есть батыр Джаналы, в гордости подобный богу. Скажи ты этому Джаналы, что огнерыжий конь его – скакун-лошадь. Пусть придет сам и лошадь приведет. От него ты иди дальше и повода держи ровно. Есть батыр, родившийся по долгим молитвам многих угодников и по просьбе угодников на свет происшедший. Младшему из девяти сыновей старого отца, богом любимому храброму Тустуку скажи: конь его – пламя-хвост – верная лошадь, чтобы сам приехал и коня привел на бег.

В средоточие мусульманских и неверных улусов стою я ставкой, пусть [он] будет хозяином поминок, которые я даю по отцу, по Кукотай-хану, пусть выбирает лучший кусок мяса – почетную грудинку.

От него ты пойдешь: за ближними горами по ту сторону их, под большими горами по сю сторону их, среди двух хребтов, ты увидишь сына вонючего старичишки, который всю жизнь доил вонючую березу, 16 батыра Алпай-Мамета по прозванию сизый заяц ты увидишь. Белый заяц его бегунец конь – пусть приведет он на байгу мою. Скажи ты всем алпам: лошадей пусть ведут и сами пусть придут; выйдут кони – получат байгу, не выйдут – посмотрят на игры. Если сами не придут и коней не приведут, то увидят они красное знамя Кукотай-хана среди своих аулов… Всех и всех напугать, как Иссык-Куль взволновать.

Оттуда ты пойдешь поводами ровно… Буюн-хан, от Буюн-хана Чаян-хан, от Чаяна – храбрый сын Якуб. Якубов сын – юный Манас! Двенадцати лет он уже стрелял из лука; тринадцати лет, в руках копье имея, врагов уже колол; из седла уносил детей, красавиц-девиц похищал много; четырнадцати лет разбивал аулы, юрты брал в добычу и храбрые от него кричали… коки! Пятнадцати лет был властителем сильного народа. К этому-то Манасу ступай и скажи ему, что конь его, покрытый золотым седлом, в беге точно серна, скакун с копытами в обхват, с ушами точно камыш, скошенный пером, его желто-саврасый, от ветра происшедший конь-бегунец, лошадь. Пусть приведет для скачки скакуна своего, пусть посмотрит на жилище мое. Ставкой я стою в средоточении мусульман и неверных-кяфиров. Пусть выберет он лакомый кусок и пусть будет он хозяином, распорядителем там.

Для детей разных отцов (разным родам) нужно дать пестроголовых иноходов и чубарых коней и нужно мне по достоинству и старшинству раздать им соответственные части убитого скота, поднести им обед и байгу нужно устроить. Проси его (Манаса) быть распорядителем. О, густочупринный Чора! Не тяни перед ним крепко удила, не жалей ты талантливых слов своих, хорошие говори ему речи! Мягкоговорящий ретивый Яш-Айдар Чора! Хорошие говори ему речи! Чтобы тебя не убил он и Манекеря не зарезал. Сойди с лошади, отдай ему селям, подойди к нему пешком и с поклоном отдай ему селям.

От него ты пойдешь дальше… С полным прибором, лук при бедре, на самарканских горах… кружится. Кожатай-Сайдак при нем – на бухарских горах кружится. В белой чалме, огромный, как котел, с посохом в руке, в устах его призыв и сам на божьей дороге, на стороне, где заходит солнце, на великом Джулане есть золотобородый ходжа по имени Ай-Ходжа; Ай-Ходже тому скажи, чтобы белого Айбана на скаку бы пустил и сам бы приехал с благословением для нас. Для Манекеря-коня ты возьми от него белую в ладонь бумагу: пусть напишет он на ней письмо. На холку ты прикрепи то письмо. Хочу знать число алпов и число коням. Много алпов на земле и подземных много, не перечтешь их, скажи всем, которых я сказал. Шесть концов колекеяка 17 шесть раз оберни, семь концов земли семь раз обойди и скоро воротись.

Сдержи еще голову коня: остановись! О байге я еще не сказал. Головой, что будет на моей байге, я скажу тебе: 9 шуб парчовых я выставлю, 90 рабов я ставлю, тысячу ставлю рабынь, тысячу верблюдов молодых, тысячу золотоголовых кобыл. Не буду пересчитывать последующие призы, мне домой надо идти. Что будет в хвосте, я скажу: пестроголовый иноход, 60 рабов на 60-ти конях…* живу я – узнать о тебе приехал, счастлив живу я – соскучившись по тебе, приехал. Старший в народе, храбрый Кошай, подобный воротнику халата, подкове подобный Кошай. Есть голова у серого мерина, есть поминки по Кукотай-хане, есть голова у вороной кобылицы, есть тризна по батюшке-хане. Нужно сыновьям разных отцов поднести пестроголовых иноходей и приличные куски мяса, следует тарелки прилично поставить и нужно устроить при них байгу. Если не будешь сам на моей байге и коня не приведешь, то не показывайся на мои глаза (смотри угрозы Бук-Муруна).

Старший в народе храбрый Кошай, преважно шагавший у себя дома, услышал Бук-Муруновы слова, лишился чувств, задрожав.

– Густочупринный Яш-Айдар Чора! Званый я поеду и незваный я поехал бы; от угроз его я еду, без угроз бы его поехал.

Старейший в юрте Кукотай жил 199 лет, и челюсть его была ослабевши. За ним следующий старший есмь я. Как ты говоришь мне такие (грозные) речи, густочупринный Яш-Айдар Чора! Такие речи говори только мне; есть алпы с сильною властью, от гнева их можешь умереть. – Старший в народе, Ир-Кошай-отец! А скажу тебе, какие призы будут на байге: 9 шуб парчовых стоят 90 рабов и 90 рабынь и пр.

Источник: Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Том 2 – Алма-Ата, Главная редакция Казахской советской энциклопедии, 1985, 2-е изд. доп. и переработанное, стр. 90-147.