Shoqan – Н. И. Веселовский. О поэме Манас в записи и переводе Ч. Ч. Валиханова

H. И. Веселовский, редактирующий по поручению Имп. Русского географического общества «Собрание сочинений султана Чокана Чингисовича Валиханова», познакомил Отделение с отрывком на русском языке из обширной киргизской или, по-местному, ногайской поэмы «Манас» под названием «Смерть Кукотай-хана и его поминки». Перевод этого отрывка, не получивший надлежащей редакции Валиханова и не доведенный им до конца, был найден, к сожалению, без киргизского текста в черновых бумагах К. К. Гутковского, находившегося в большой дружбе с Чоканом Валихановым. После небольшого вступления о характере эпических тюркских сказаний и их особенностей докладчик прочел перевод названного отрывка, свидетельствующий, как превосходно усвоил Валиханов русский язык и до какой степени силы и образности умел передавать по-русски сжатую киргизскую речь. В особенности заслуживают внимания три момента этого сказания: I. Прощание Кукотай-хана с народом (стр. 209-210); II. Избрание Бук-Муруна на ханство (стр. 212-214); III. Отправление Яш-Айдара к киргизским богатырям с приглашением на поминки по Кукотай-хану и байгу по этому случаю (стр. 216-220). Выдержки из поэмы по переводу Ч. Ч. Валиханова I. «Народ! Когда меня не станет (когда мои глаза закроются), кумызом меня омойте, острой саблей оскребите, в панцирь оденьте и, кожею обвивши, под голову белый саван положите и головой на восток обратите… На перекрестке больших и малых дорог подобный месяцу белый сарай соорудите, как голубое небо, голубой купол поставьте. Подобные дороге желоба привесьте, завитками и карнизами оденьте… Нет больше слов и нет больше заветов. Когда меня не будет: пешеходным беднякам — лошади нужны для езды, голотелым беднякам — сними халат с плеча. И летом, и зимою пусть течет кумыз мой рекою для этих бедняков». II. «Многочисленный народ ногайский, плотно юртами окруживший себя, у белой сопки, пупа земли, остановился и, собравшись, все держали совет. Бии с отвислыми животами, толстобрюхие богачи были на этом совете. Но Баймурза, сын богача, не мог управиться с народом. Однажды в один день заметили, что у шестилетнего сопляка оседлана лошадь, и семилетний Бук-Мурун обучался у муллы. Белым седлом с золотою лукою коня Манекеря оседлал; рожденный для власти Бук-Мурун, оседлавши, сел и, в густую толпу собравшихся ногайцев въехав, дал голос: «Брат старший, сын богача Баймурза! Каждый день ты держишь совет, о чем идет дело? Есть поминки по отце моем — распоряжаться тебе ими не позволю… Я твердо решил: завтра я подниму свой улус; без шума отвяжут бабы жерди, что на юрте, без клокота поднимут на руки беркутов, баранов погонят рано, чтобы не блеяли, навьючат тихо верблюдов, чтобы не ревели, детей поднимут тихо, чтобы не плакали. Так подниму многочисленный народ ногайский! Огни, что остаются на очагах, велю погасить, пеших наделю лошадьми, нищих — платьем и пойду вперед… На болотах Кузибашских остригу я овец, на большой Акташ как приду — исправлю я кибитки… Когда приду на соленое озеро, наварю соли и, 60 верблюдов ею навьючив, я пойду к кочующему на солонцах Бутанынсаз, каждый день азартно играющему, неверному хану храброму Джузаю, у которого шапка, как черный котел, огромна, который властен над всеми, имеющими жизнь и кровь. К этому-то неверному хану Ир-Чолану с улусом прикочую я. Возле стану ставкой и буду, как родной, вместе стану кочевать и буду, как единородный брат… Устрою очаги, изрывши землю, и над ними соберу табун, без счету буду резать, и мясо будет горой чернеть. Шесть тысяч молодцов с лицами и руками белыми, как луковица, скромных, как ходжи, читающие намаз, я соберу и, давши им в руки анджанские ножи, заставлю мясо крошить; чтобы у них не замозолились пальцы, я шелком обверну и кожею обтяну, а чтобы крошители мои не уставали, для питья им полный котел черного чая поставлю. Так я дам Кукотаевы поминки». III. «Густочупринный Яш-Айдар Чора! Под тобою Манекерь, я его не испытал и достоинств его не видел. Если высокие встретятся горы, он цепляется, как архар, — не скатись с седлом назад. В глубокие овраги он ныряет, как утка, — не упади через голову его… Больше его не знаю и достоинств его не ведаю. Погоди еще, густочупринный батыр мой, Яш-Айдар! Поддержи поводья коня своего… Отсюда ты иди к тому батыру, который на Улутаве кочует и золотоглавого коня Мадьяна постоянно на привязи имеет, к Ир-Кошаю* ты иди, который есть отец народа, к Ир-Кошаю, подобному воротнику на халате и подкове для ног лошади, к Ир-Кошаю, который открыл запертые двери в Бейджин и открыл остановившийся путь в Турфан, к тому Ир-Кошаю, который остановившемуся базару дал новую жизнь. Когда неверный хан Мез-Кара в темницу заточил Джангырова сына Белерека, что был родом из ходжей, когда никто из мусульман не отважился восстать, он, храбрый Кошай, храбростью устрашил и освободил того ходжу. К этому-то храброму батыру Кошаю ступай и скажи, чтобы сам был на моих поминках и лошадь на моей байге. Если сам не будет на поминках и лошадь на байге, то пусть не показывается перед мои очи и не обращается больше ко мне. Кукотаево золотое цветное красное знамя будет развеваться над его юртой — этого пусть ждет… Для детей разных отцов (разным родам) нужно дать пестроголовых иноходцев и чубарых коней, и нужно мне по достоинству и старшинству раздать им соответственные части убитого скота, поднести им обед, и байгу нужно устроить. Проси его (Манаса) быть распорядителем». По поводу сообщения Н. И. Веселовского П. М. Мелиоранский сделал следующие замечания: 1) Перевод Валиханова хорош, но кое-где замечается недоделанность: вероятно, есть места, которые при окончательной редакции следовало бы поправить, так, например, в одном стихе, где говорится о доении березы(?), может быть, смешаны значения слов сау (доить и здоровый) и кайын (береза и родня по мужу, тесть II т. п.)*. 2) Любопытно место, в котором хан завещает оскоблить свое тело перед погребением саблею*. Нет ли связи между подобными местами былин и известиями некоторых этнографов (Георги) о том, что киргизы соскабливали мясо с костей у покойников перед погребением? 3) Н. И. Веселовский во вступительных словах говорил, что 15-летний возраст Кюль-Тегина в орхонских надписях, в котором он совершает свой первый поход, придает этому месту надписей былинный характер. На это П. М. Мелиоранский заметил, что хронология орхонских надписей вполне точна и подтверждается китайскими известиями, но что действительно у многих тюркских племен 15-летний возраст считается (а как видно из орхонских надписей, считался и прежде) совершеннолетием для мужчины*, и былины в этих случаях пользуются просто ходячим народно-юридическим воззрением. 4) В прочитанной Н. И. Веселовским былине особенно ценно «завещание» Кукотай-хана, параллели которому нет в радловской записи; описание же приготовления к поминкам его имеется в несколько другой редакции у В. В. Радлова.

Источник: Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Том 5 – Алма-Ата, Главная редакция Казахской советской энциклопедии, 1985, 2-е изд. доп. и переработанное, стр. 344-346