Shoqan – Г. Н. Потанин. Программа Сибирского кружка

Н. А. Добролюбов

Три года, проведенные нами в Петербурге, были, может быть, самые важные в нашей жизни, и это были годы нашего политического воспитания. В эти годы определилась наша индивидуальность, было дано направление нашим политическим взглядам, было указано нам особое место в общественной деятельности. Выше было сказано, что три года, проведенные нами в Петербурге перед отъездом в Сибирь, имели для нас воспитательное значение. Это был самый разгар 60-х годов, совершенно исключительное время. Новые идеи, новые течения обильно сыпались на наши головы. В это время кафедру русской истории в Петербургском университете занял федералист Костомаров*. Около того же времени появился другой федералист, наш земляк Щапов. В газете «Век»* Щапов печатал свои статьи, в которых также проводил федералистическую идею. Мы поняли, что нам нужно осмотреться и обсудить, пользуется ли наш край, представителями которого мы являемся, в среде столичной интеллигенции равными правами с другими областями империи; одинаково ли заботится правительство о его благосостоянии, о его просвещении и культурном прогрессе; принимаются ли правительством меры уравнять Сибирь с другими областями империи в несении государственного бремени, или правительство относится к нуждам Сибири небрежно, или, может быть, даже оно преследует такую же политику по отношению к своей колонии, как другие европейские метрополии, политику несправедливую, ко благу только метрополии и в ущерб колонии. Нас стал очень занимать вопрос о колониальной политике русского правительства, но крупных трактатов по этой части в литературе не оказалось; попадались только мелкие журнальные заметки; мы их тщательно выуживали как в современной литературе, так и в предшествовавшей. В середине 40-х годов Герсеванов поместил в «Отечественных записках» статью, в которой давал светы царскому правительству не сорить русские деньги на нужды Сибири; по его мнению, Сибирь — совершенно лишний придаток Российской империи, который ломаного гроша не стоит. Он рисовал природу этой страны мрачными красками, по его мнению, она не имеет будущего, в ней невозможно развитие гражданской жизни. Поэтому отпускать деньги из Государственного казначейства на нужды Сибири — все равно что бросать их в печь. Эта статейка тогда же вызвала возрождение одного сибирского патриота Мордвинова. Мы, конечно, не могли согласиться с мнением Герсеванова так же, как и с мнением Сперанского, который тоже высказывал пессимистический взгляд на Сибирь и говорил, что этот край интересен для метрополии только как ее отвальная площадь, гражданского же будущего создать не может. Перед нами возник вопрос, что такое в самом деле Сибирь, колония или провинция? Называются колониями только те новые приращения государства, которые сделаны за пределами океана, или край, присоединенный к государству только в позднейшее время, будет все-таки колонией, хотя бы он плотно примыкал к старой территории государства? Знакомство с литературой поставило перед нами новый вопрос. Сибирь служила для мануфактурного центра России рынком сырья; мы спрашивали себя, поддерживается ли это положение искусственно или это неизбежный рок? И затем другой вопрос — убыточно ли это положение для Сибири, и если убыточно, то поправимо ли это положение или ведет к все большему разорению страны? Поэтому нас стала интересовать литература о протекционизме и свободной торговле. Тогда же мы поняли, что интересы Сибири противопоставлены интересам метрополии, но так как мы были социалисты, то никогда не приходили к мысли о таможенной линии между Сибирью и Европейской Россией, или, вернее сказать, никогда не лелеяли такой идеи. Она проскользнула в печать помимо нашего содействия и, вероятно, обязана своим появлением проснувшимся инстинктам сибирской буржуазии. Мы же если и останавливались на этом вопросе, то только в чисто теоретических видах; мы находили, что, обсуждая междуобластные конфликты, можно черпать поучения из истории международных столкновений. Нас занимал еще вопрос о ссылке. Я раньше уже писал, что впервые этот вопрос меня заинтересовал еще в Омске, после прочтения статьи Пейзина в «Современнике». В Петербурге я мало прибавил к тому, что знал; прочел только одну книгу по этому вопросу — Гельсендорфа о ссылке.

Н. Г. Чернышевский (1853)

Правда, в течение этих трех лет, когда мы прислушивались к русской публицистике и старались подготовить себя к будущей деятельности на родине, наша собственная оригинальная работа не проявлялась; мы только наметили, что должно нас интересовать, какие вопросы? И к отъезду нашему из Петербурга главные местные сибирские вопросы были уже намечены, т. е. 1) ссылка в Сибирь; 2) экономическое иго метрополии над Сибирью; 3) отлив учащейся молодежи из Сибири к столице. Мы сознавали, что над Сибирью тяготеют три зла: деморализация ее населения, как верхних, так и нижних слоев, вносимая в край ссылаемыми социальными отбросами Европейской России; подчиненность сибирских экономических интересов интересам центрального мануфактурного района и отсутствие местной интеллигенции, могущей стать на защиту интересов обездоленной родины. Конечно, не был забыт и вопрос о сибирских инородцах, потому что о нем напоминали нам наши товарищи из инородцев киргиз Чокан Валиханов и бурят Иннокентий Пирожков, выехавшие, как и мы, учиться в Петербург. Иннокентий Пирожков интересовался философией, особенно поэзией, читал книги по этому предмету и не пропускал новинок переводной популярной литературы по естествознанию. Сознавая свои скромные силы, он не мечтал о соперничестве со знаменитым бурятом Дорджи Банзаровым, не мечтал об ученой карьере, а хотел только воспитать в себе образованного по-европейски человека. Он был всегда одет comme il faut*, но, когда шел по тротуару, всем бросалось в глаза резкое разногласие между его физиономией и цилиндром на голове. Разницу между ним и Чоканом Валихановым во внешнем виде можно определить как противопоставление двух Азий — демократической и аристократической. У одного черты лица были крупные и грубые, носившие отпечаток суровой таежной жизни, у другого — тонкие черты лица и мягкие элегантные манеры, выработанные праздной кочевой жизнью. Что касается до пятого сибирского вопроса, переселенческого, то он в наших умах тогда совершенно не возникал, или, вернее, возникал, но не в том виде, как он развернулся впоследствии. Все эти наши размышления о местных делах происходили в рамках общего влияния русской прессы, в которой в то время обнаружились два направления, выразившиеся в двух журналах: «Современнике» и «Русском слове». В рамках одного направления перед нами прошли Чернышевский, Добролюбов и Антонович, в рамках другого — Писарев, Зайцев и др. Ядринцев и мы были противниками «писаревщины». Направление «Современника» казалось нам более здоровым; мы думали, что если бы мы вошли в редакцию этого журнала с изложением своих чувств и идей, то в редакции «Современника» к нам отнеслись бы с большею благосклонностью, чем в редакции, пропагандировавшей писаревские идеи. Тяжелые условия жизни в Петербурге и отсутствие надежды, что они изменятся к лучшему, привели меня к решению покинуть столицу и возвратиться на родину. [Таким образом], за три-четыре года пребывания в Петербурге мы, молодые сибиряки, наметили некоторые пункты будущей деятельности в Сибири. Теоретической частью нашей программы на первый план поставили вопрос об отмене ссылки в Сибирь, казавшийся нам таким же основным вопросом для Сибири, каким для Европейской России был вопрос об отмене крепостного права. Важнейшим же практическим делом мы намечали основание сибирского патриотического органа печати. Как приступить к исполнению нашей заветной мечты, мы пока по знали. Обстоятельства поставили для нас задачу — ученую поездку на китайскую границу, и сибирские вопросы пришлось отложить.

Источник: Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Том 5 – Алма-Ата, Главная редакция Казахской советской энциклопедии, 1985, 2-е изд. доп. и переработанное, стр. 388-392