Shoqan – Труды: Описание пути в Кашгар и обратно в Алатавский округ

Перевалы Центрального Тянь-Шаня. Набросок Ш. Уалиханова в дневнике

28 июня я присоединился к каравану на урочище Карамула, в 30 верстах от г. Капала. Караван был снаряжен семипалатинскими азиатцами и принадлежал семи лицам. Походный состав его был следующий: 1 караванбаши, 7 приказчиков и 34 человека прислуги. При караване было 6 походных юрт, верблюдов 101, лошадей 65 и товаров на 18545 рублей серебром. После совещания с караванбаши я принял имя Алимбая и назвался кокандским подданным, сыном маргеланского выходца. В качестве родственника караванбаши я получил в свое управление отдельную часть и одну походную юрту. Для предупреждения разногласия членам каравана было объявлено мое новое имя и происхождение.

1 июля караван выступил в поход, и в десять умеренных переходов [мы] достигли берегов р. Или. До Алтын-Эмельского пикета мы шли по пикетной дороге, не доходя этого пикета, повернули налево и через проход Якши-Алтын-Эмель прикочевали на переправу через р. Или, которую содержат албановские киргизы. Переправа производится на плоскодонных судах; способ перевоза общий на всем Востоке: судно привязывается к хвосту лошадей, которые тянут его вплавь. Судно было очень ветхое: один лодочник правил рулем, а другие выливали воду, которая втекала через дурно [за] конопаченные войлоком щели. Целых три дня посвящено было нами на перевозку товаров через реку. 14 числа караван оставался на месте и праздновал курбан-байрам.

С берегов р. Или в 7 дней достигли мы аулов албановских киргиз Большой орды, стоявших на летних пастбищах по речкам Кар- кара и Кегень. Шесть городов Восточного Туркестана: Кашгар, Яркенд, Янысар, Хотан, Аксу и Турфан открыты китайским правительством для торговли с соседними азиатскими народами и дикокаменными киргизами. Русские татары посещали эту страну всегда под именем анджанцев*. Кокандцы в Восточном Туркестане пользуются особенными правами. С 1830 года китайским правительством уступлено им право брать в свою пользу пошлины с товаров, привозимых иностранцами, и все иностранцы подчинены во всех отношениях, даже в полицейском, — кокандцам. Кокандский хан имеет в Кашгаре особого чиновника аксакала с правами консула и политического резидента. Сношения кокандцев производятся с Кашгаром и другими пятью городами через Теректы-даван, известный нам более под названием Кашгарской теснины. Пути же, ведущие через Тянь-Шань с долины Иссык-Куля и Текеса, открыты китайцами исключительно для прогона скота из Дико-каменных орд. По этой причине нам для успеха предприятия нужно было продать часть товаров на баранов, тем более, что разные железные и чугунные вещи: котлы, таганы, заступы и прочие портили спину верблюдов, без того сильно изнуренных эпизоотическим воспалением копыт (panaricium).

По принятому обычаю и, наконец, для удобства меновой торговли, караван разделялся на части и откочевал в разные аулы. Я со своим кошем попал случайно в аул киргиза, прежде знавшего меня очень хорошо. Вследствие этого в продолжение 12 дней, которые мы стояли в его ауле, я должен был, чтобы не быть им узнанным, не выходить из своей палатки под предлогом болезни.

В первых числах августа киргизы, опасаясь, вероятно, какого-нибудь набега, вдруг снялись с Кегена и форсированными кочевками стали спускаться на Илийскую долину так поспешно, что около 4 августа на Кегене и Каркаре не осталось ни одного аула, хотя пастбища были еще не совсем вытравлены. Торговля наша с киргизами шла успешно, и в короткое время мы успели приобрести до 900 баранов. Число это было далеко не достаточно для нашего каравана.

Реконструкция наброска Ш. Уалиханова перевалов Центрального Тянь-Шаня

Слухи о высоких ценах на баранов и о большой потребности на них в Кашгаре заставляли желать моих караванных товарищей производить меновой торг в возможно больших размерах.

В этих видах мы направились в улусы дикокаменных киргиз рода бугу, которые кочевали тогда вверх по рекам Кегеню и Текесу. 6 августа караван вступил в крайние волости бугинцев и был очень радушно принят родоначальником племени салмеке манапом Чон-Карач. Здесь, как и в волостях Большой орды, караван разделился. Главнейшие родоначальники орды, предупрежденные алатавским начальством1, сами приехали в наш лагерь и развели нас по своим аулам. На этот раз я был более счастлив: мой кош поступил под покровительство старейшины бедного поколения кыдык, который, не будучи но происхождению своему манапом, не участвовал в народных совещаниях и которого я не знал прежде. Бурсук, наш хозяин, обыкновенно выбирал для своих стойбищ самые отдаленные места от общих кочевок. Во все время нашего пребывания он скрывался в ущельях Музарта, по течению верхнего Текеса, между тем как другие племена были в сборе и, раскинув свои аулы на широкой долине Кегена, готовились дать торжественную байгу2 и пиршество в день годовой тризны старшего манапа Бурамбая, умершего в 1857 г.

Между дикокаменными киргизами вскоре после прихода нашего каравана распространился слух, что мы идем в Кашгар и что в караване есть русский офицер. Замечательно, что слух этот распустили ташкенцы, приезжавшие из Кульджи, — следовательно, он в Кульдже был в ходу и, по всей вероятности, доходил до сведения илийских властей. Молодой ташкентец из нашего каравана, имевший в своей юрте железную кровать и самовар, был признан киргизами за лицо подозрительное. В бугу в это время было много кашгарских торговцев, которые все это слышали и, конечно, с добавлениями, до которых киргизы большие охотники.

В Дикокаменной орде жили почти месяц, перекочевывая вместе с ними и производя постоянную торговлю, и выменяли 3026 баранов, 6 лошадей, 11 лисьих шкур и 44 мерлушки.

В последних числах августа кашгарцы покончили свои дела и стали собираться обратно в Кашгар. Киргизские друзья советовали нам присоединиться к каравану кашгарцев, потому что дорога для малочисленного каравана была небезопасна от набегов киргиз. Убеждаясь этим советом, и, наконец, по приглашению общества кашгарских купцов, мы решились идти с ними вместе. Берег Текеса у подножия прохода Учкапкак был назначен сборным пунктом. Ко 2 сентября собралось на этом месте до 60 палаток (кош), или, как принято в торговом языке азиатцев, до 60 «огней», в числе которых 3 коша принадлежали петропавловским татарам. Второе число было посвящено на совещание, какой избрать путь предпочтительно.

Караванных путей через Тянь-Шань с долины Иссык-Куля в Кашгар и Турфан много. Главнейшие и более посещаемые пути три: первый пролегает через проходы Учкапкак и Кокжар по течению Текеса в Турфан; по этому пути считается 10 дней караванного ходу и представляются три весьма трудных перевала: Куялы, Ишегарт и Кайчи. Дорога камениста, и местами встречаются пихтовые леса. Второй, называемый Аксайским, идет через проходы Турген-Аксу, Зауку, Кашкасу, Заукучак, Дунгурама и Баскаун на Тарагай. На этом пути, не считая подъемов, только два трудных перевала: Джетымасу и Чахырхорум и один косогор Келинтайгак. Чахырхорум имеет чрезвычайно крутой спуск. До Кашгара по этому пути 18 переходов и на всем пути почти нет другого топлива, кроме засохшего помета животных. Третий — через проходы: Алабаш и Джуванарык на Нарын и Чадыркуль в Кашгар; на этом пути три значительных перевала: Улаккол, Баипче и Ташрабат; ходу караванного до Кашгара считается 16 дней. Топливо на пути в обилии, только при переходе между Баипче и урочищем Балгыном нет растений, годных на дрова, но есть кизек. В нагорье Сырт все три пути скрещиваются, так что через Учкапкак можно пройти в Кашгар, а через Чадыркуль — на Турфан; но все они более или менее трудны.

Впрочем, Аксайская дорога представляет для караванов, идущих в Кашгар, более удобства: во-первых, потому, что до Зауки идет по ровной и плодоносной долине Иссык-Куля и, во-вторых, потому, что имеет только два перевала. Между тем кашгарцы предлагали идти через Ушкапкак, следовательно, без всякой особенной нужды пришлось бы до выхода на кашгарскую дорогу проходить вместо ровной долины Иссык-Куля самыми трудными и гористыми местами. Кашгарцы хотели во что бы то ни стало миновать Иссык-Куль, который все лето оставался не занятым кочевками и потому был открыт для разъездов и набегов сарыбагышей, бывших тогда в распре с бугинцами. По понятиям киргиз сарты*2 составляют собственность киргиза, у которого они торгуют. Вследствие таких странных понятий сарыбагыши, чтобы сделать оскорбление бугинцам, притесняют караваны, идущие из их волостей, берут с них большие подарки, иногда и грабят.

Притоки р. Или, берущие начало в Заилийском Алатау Набросок Ш. Уалиханова

Неожиданное обстоятельство вдруг изменило наши намерения. В бугинских родах был в это время кокандский юзбаши (сотник), присланный из Пишпека для собирания зекета. Узнавши о сборе большого каравана, юзбаши с 6 своими солдатами явился в караван и потребовал, чтобы ему заплатили полный «зекет»: часть, или [2]½ процента с капитала. Как кокандские подданные мы дали ему и его свите трех баранов на обед и объявили, что мы в Кашгаре должны будем заплатить пошлину кокандскому аксакалу, но что готовы исполнить и его требование, если он даст нам в том законное свидетельство (патта). На это он не решился и ограничил свое домогательство небольшими подарками. Кашгарцы, не признавая законным требование кокандского юзбаши, отказались от удовлетворения, отвечали насмешками и бранью. Оскорбленный кокандец решился наконец принудить их дать зекет силою. Кокандцы напали на караванные стада и отбили 300 баранов. Кашгарцы вступили в драку, вооружившись кольями от своих шатров, и очень скоро обратили в бегство кокандцев. Между кашгарцами было много раненных сабельными ударами, а кокандцы, не исключая и юзбаши, были жестоко избиты, один из них, имевший какой-то маленький чин, получил несколько опасных ран в голову. Жизнь его находилась в опасности. Юзбаши обратился к бугинским старшинам и требовал, чтобы они заставили кашгарцев заплатить за кровь раненого солдата, а в противном случае грозил им местью ташкентского парваначи3. Киргизы и кашгарцы увидели, что дело принимает худой оборот, вступили в переговоры. Кокандцы требовали огромную сумму, которую кашгарцы были не в состоянии заплатить. Надо было полагать, что дело протянется на несколько дней, а время было нам дорого: приближалась осень, в горах начали падать снега.

Вследствие этих причин мы переменили план пути и решились идти через Санташ на Иссык-Куль, чтобы подняться Заукинском ущельем на Аксайскую дорогу. Три коша татар и несколько человек кашгарцев, не принимавших участие в драке, присоединились к нашему каравану. Таким образом, соединенный наш караван состоял из «10 огней», и число людей увеличилось до 60 человек. С вершин Текеса в два перехода мы перешли проход Санташ, представляющий ровное плато, и небольшой перевал Кызылкия и вышли на долину реки Джиргалан. Во время ночлега на этой речке мы дали знать о прибытии каравана казачьему отряду, назначенному для нашего охранения и стоявшему на реке Карабатпак, на северном берегу Иссык-Куля. Чтобы конвоирование каравана русским отрядом не возбудило подозрения кашгарцев и татар, бывших с нами, мы просили начальника отряда идти вслед за караваном под предлогом рекогносцировки мест. От этого ночлега путь наш лежал по ровной и плодородной долине Терскей, покрытой пашнями бугинцев. На реке Джетыогуз мы нашли наших кыдыков, прикочевавших сюда для сбора хлеба, и еще несколько аулов того же рода, принадлежащих биям Самсалы и Джанету, которые лето провели на Тянь- Шане. Последний из них был известен за батыра и пользовался большою разбойническою славой. При жизни Бурамбая он был им преследуем и скрывался между тяньшанскими киргизами и только после смерти этого родоначальника мог вернуться к своим родовичам.

9 числа караван, снявшись с реки Кызылсу, вступил в Заукинское ущелье, а отряд возвратился обратно. Через два дня после ухода отряда мы имели первую стычку с киргизами. 9 числа ночью из каравана потерялась лошадь, наши служители по следу поднялись на гору и в глубине дремучего леса отыскали воров, которые лежали около костра. Несколько человек из них были схвачены, между ними брат известного Джанета, а другие успели бежать, и один из них на караванной лошади. Джанет был в это время в караване. Он показал вид, что сильно огорчен легкомысленным поступком брата, поехал в свой аул с обещанием немедленно привести украденную лошадь, а брата оставил в наших руках заложником. Через два дня явился Джанет с вооруженной шайкой человек в 70 с двумя значками и атаковал караван в узком проходе. Ружейные выстрелы заставили киргиз отступить. В этой схватке мы взяли трех киргиз в плен, в том числе и одного батыра со значком; с нашей стороны двое татар попали в руки хищников и двое рабочих получили небольшие раны в голову и руки. Дело кончилось разменом людей. Бий Борсук, взятый нами для охранения каравана, был этим происшествием так сконфужен, что уехал, не прося даже подарков, которые мы ему обещали, и, как мы узнали после, сделал набег на Джанета.

Заукинское ущелье образуется течением реки Зауки; речки Заукучак, Кашкасу, Дунгурама, впадающие в нее, также течением своим образуют проходы. Мы прошли по течению главной реки Зауки. Река Заука поднимается до впадения речки Дунгурама постепенно, только в трех местах переграждается поперечными мысами. Река в этих местах течет по широкой и ровной долине, скаты гор покрыты густым пихтовым лесом, а берега реки — разными кустарниковыми растениями: барбарисом, жимолостью и шиповником. Выше впадения Дунгурамы проход делается крут и теснее и образует террасы с двумя альпийскими озерками. Обломки скал лежат большими массами в хаотическом беспорядке и особенно затрудняют дорогу. Заукинское ущелье оканчивается крутым, около 800 саженей высоты, подъемом. Остовы разных животных, покрывающие этот подъем, свидетельствуют о его трудности.

13 числа мы ночевали на берегу озера у подножия подъема. Целый день перевозились на вершину прохода, по все-таки по успели, так что часть каравана оставалась внизу, а другая ночевала на небольшом болотистом плато, которым оканчивается Заукинский проход. Снег, шедший в продолжение этого дня, всего более затруднял нашу транспортировку; вьючные лошади и верблюды скользили по мокрым камням и некоторые, сорвавшись на ходу, катились до самого лагеря и разбивались насмерть. На этом подъеме караван потерял пять верблюдов и двух лошадей.

Реконструкция наброска притоков р. Или, берущих начало в Заилийском Алатау

Киргизы все пространство от Заукинского прохода до Теректы-даван (в 150 верстах от Кашгара) представляли нам высокой, гористой и холмистой страной. Страну эту они называли Сырт (спина) по причине ее возвышенного положения. Киргизы и кашгары рассказывали чрезвычайно много о Сырте, между прочим, что там постоянно господствует значительный холод, в летнее время падают снега, бывают продолжительные бураны, которые по нескольку дней задерживают ход караванов; бураны тем более опасны, что на всем пространстве караванной дороги нет другого топлива, кроме высохшего помета животных (тизек). Они говорили также, что на Сырте чувствуется особенная удушливость в воздухе, что люди и животные делаются жертвой тутека*. Советовали для предохранения себя от тутека держать диету, употреблять с пищей как можно более чесноку. По этим рассказам я полагал, что Сырт, должно быть, большое нагорье, хотя неодинаковой, но весьма значительной абсолютной высоты. Действительно, в верхних частях Заукинского прохода, особенно на плато, которым он оканчивается, было очень холодно, целый день и ночь шел снег, ночью даже был легкий мороз, речка покрывалась тонким льдом, и земля местами была мерзлая. Окрестные горы были покрыты огромным слоем вечного снега. Особенной тягости от недостаточного давления воздуха не чувствовали.

15 сентября мы вступили в эту негостеприимную страну. День был холодный. Караван шел по болотистой долине с несколькими озерами и ночевал на южном склоне прохода Джетимасу. Проход этот имеет незначительную, сравнительно с окружающей долиной, высоту, но был одет до самого подножия снежным покровом. Небольшое озеро, лежащее в средине прохода, по берегу которого проходила дорога, было покрыто льдом, вечный снег в огромных массах лежал на логах ниже его уровня, на высоте прохода дул порывистый холодный ветер, и термометр Реомюра спустился на 3°. Джетимасу самое высокое место в Тянь-Шане, которым проходил наш караван. На другой день мы перешли Нарын, исток р. Сыр-Дарьи, и, пройдя плато Тарагай, имеющее радиус около 12 верст, ночевали у входа в горы Жаужурек.

17 числа караван по сухому руслу поднялся в горы, перешел с большим трудом Чахырхорумский проход, имеющий чрезвычайно крутой и трудный спуск. Горы этого прохода состоят из мелкого конгломерата, который ежегодно все более и более размывается водой. Здесь караван потерял до 200 баранов, которые взошли на высокие скалы и попадали в пропасть. Вечер был теплый.

18 числа прошли опасный косогор Келинтайгак и холмистую возвышенность Кубергенты, покрытую снегом. Здесь берут начало несколько речек, впадающих в Аксу. Дорога на правилась по долине речки Калмакучак, имеющей течение на запад. 20 числа перешли небольшой подъем Гечжге и 21 вышли при урочище Чадырташ на долину р. Аксай. Аксай течет на восток и в нижнем течении называется Кокшал. В урочище Чадырташ дорога переходит на правый берег Аксая и по подножию гор Коккия направляется на юго-запад, переходит несколько речек, имеющих общее название Кызылсу. Четыре дня караван шел по этому пути; крутые лога, в которых текут Кызылсу, затрудняли наш ход.

26 числа, повернувши на юг, достигли гор Теректы-даван, составляющих южный склон Тянь-Шаня. Подъем на Теректы с высоты Аксайского плато незначителен, но имеет спуск, превосходящий длиной Заукинское ущелье. От долины Иссык-Куля от р. Жеты[о]гуз до вершины Теректы-даван караван сделал 11 переходов и прошел расстояние около 175 верст. Пространство от высоты Заукинского прохода до Теректы-давана представляет нагорье, прорезанное поперечными долинами значительной абсолютной высоты, имеющими характер небольших плато. Долина верхнего течения р. Аксай от горного озера Чадыркуля до ущелья Коккия, где Аксай поворачивает на юг и выходит на Малобухарскую равнину, образует самое широкое и обширное плоскогорье в нагорье Сырт. Проходы на этом пространстве довольно трудны, но проходимы на верблюдах; вода встречается повсюду, только нет другого топлива, кроме тизека. Во все время пути судьба нам, видимо, благоприятствовала: дни стояли ясные, хотя было довольно холодно. В урочище Геджеге сделался снежный буран, который продолжался до вечера; аулов дикокаменных киргиз на пути не было и разбойничьих их шаек не встретили. Еще на втором переходе с Зауки киргизы наши заметили свежий след каравана, прошедшего двумя днями раньше нас; по признакам павшей на ночлеге лошади кашгарцы наши узнали, что это тот самый караван, который мы оставили на Текесе. Они шли усиленным ходом и были так осторожны, что на ночлегах не разводили огней. Мы также принимали меры осторожности. Киргизских путешественников, присоединившихся к каравану, не отпускали до тех пор, пока аулы их не оставались позади нас на такое расстояние, что нельзя было ждать погони. Частые перевалы и холод изнурили наш вьючный скот; лошади и верблюды разбиты были на ноги и отощали в такой степени, что каждый день мы оставляли на пути по одному, а иногда по нескольку животных. Таким образом, из 101 верблюда в Кашгар пришло только 36.

Схема Тянь-Шаньского Сырта. Набросок в записях Ш. Уалиханова

С высоты Теректинского ущелья до китайского пикета Ислык считается около 60 верст, а до Кашгара — 135. На таком близком расстоянии от цели путешествия предстояла нам новая и серьезная опасность. В проходе Теректы кочевал в это время известный грабитель, киргиз из племени чонбагыш, Атеке, гроза кашгарских караванов, разбивший только что перед нами на большой дороге из Аксу в Кашгар, в виду китайского пикета, казенный их обоз. По совету кашгарцев, бывших в нашем караване мы послали гонцов к кокандскому аксакалу с извещением о приходе каравана и с просьбой выслать к нам навстречу нескольких человек своих солдат. Опасения наши относительно киргиз были справедливы: лишь только караван спустился в ущелье, как начали показываться группами вооруженные киргизы. Надо сказать, что эти киргизы признают власть кокандского хана, и потому поданным Коканда редко делают притеснения, но зато кашгарцев и татар считают чуть не своими рабами. Киргизы принимали нас за татар, но взяли с нас 8 штук красной кожи, между тем как с предшествовавшего нам каравана взяли большой выкуп на свободный проезд и украли до 500 баранов. Причина такой скромности, как мы узнали после, заключалась в том, что прошедший перед нами караван распространил слух, что вслед за ними идут 200 человек русских и что в сундуках, навьюченных на наших верблюдах, хранится разного рода оружие. Вследствие этих слухов аулы, стоявшие на большой дороге, откочевали в боковые ущелья.

Отделавшись так легко от самых дерзких и хищных киргиз, караван считал себя вне всякой опасности и шел тихо, наслаждаясь теплотой дня. После входа в Теректинское ущелье мы опять увидели лето: дни были ясные, теплые, и берега реки были покрыты ярко-зеленым лесом, состоявшим из тополя, ив, барбариса, розы, гребенщика и разных родов чилиги. Между тем киргизы успели одуматься, разъезды, посланные ими на Аксай, донесли, что русского отряда нигде вблизи пет. Киргизы увидели, что они обмануты и решились нас нагнать. Караван приближался к последнему перевалу Коккия, когда раздался за нами военный крик. Толина киргиз проскакала вперед и заняла проход. Караван принял оборонительное положение, а толпа киргиз стала все более и более увеличиваться.

Занятием прохода киргизы лишили нас возможности сопротивляться, а потому мы сочли за благо вступить в переговоры. Киргизы требовали десять девяток красного сукна, кожи, столько же плису, ситцев и проч. В эту критическую минуту подоспели к нам из Кашгара 5 человек кокандских сипаев; появление их оживило падший дух каравана, и под покровительством кокандцев мы скоро рассеяли шайку хищников. Токсаба* собственноручно надел на нас халаты, присланные в знак особенной милости аксакалом, и вручил караванбаши письмо, в котором аксакал-датха выражал свое благорасположение.

27 числа мы вступили в границы Китайской империи и оставались в 50 саженях от китайского пикета Ислык, который стоит при входе в ущелье. Пикет был обнесен глиняной стеной с четырьмя башнями по углам, перед воротами были насажены тутовые и тополевые деревья. Офицера, который наблюдает за входящими караванами, записывает число людей, верблюдов и лошадей, на этот раз не было на пикете, а потому мы, несмотря на раннее время, остановились на ночлег, и до 12 часов утра следующего дня оставались на пикете в ожидании офицера. Наконец, бошко*, исправлявший его должность, по настоянию кокандцев и за небольшой подарок дал дозволение каравану сняться. Кашгарец-толмач записал наши имена, число рабочих, верблюдов, лошадей и баранов и, должно быть, за то, что ему не дали подарка, назвал нас татарами, хотя кокандские солдаты и караванбаши показали, что мы анджанцы; притом вместо 57 человек показал только 14 с замечанием, что мы не хотели показать более. Ко всем своим выдумкам толмач присовокупил еще и то, что нас в самом деле более 100 человек, вооруженных ружьями.

Выехав из пикета, караван шел по бесплодной местности, покрытой изредка колючей травой — янтак и изрытой логами; впереди виднелись гряды низких и песчаных гор. За этой грядой, состоящей из пластов слоистой глины и лишенной всякой растительности, лежит группа селений Устун-Артыш. Устун-Артыш — собирательное название нескольких деревень, расположенных по реке Артыш или Тонн. Деревни, составляющие Устун-Артыш, имеют от 30 до 50 мазанок, окруженных садами и огородами. Зеленые рощи, в которых купаются эти деревни среди бесплодной пустыни, производят чрезвычайно приятное впечатление.

Переночевав близ деревни Игзок, на следующий день, 19 числа перешли речку Артыш у урочища Учбурхан. На высоте глинистой скалы, у переправы, высечены три входа, которые сохранились до сих пор. Туземцы говорят, что это остаток языческих времен и что в скале есть кумирня с идолами. Вход в Учбурхан неприступен и, кажется, никто не интересуется его исследовать. Поднявшись на другую глинистую гряду, мы увидели вдали синеву садов, окружающих предместья Кашгара. К вечеру караван достиг предместья и разбил лагерь у гробницы Куфалла-ходжа, в 12 верстах от Кашгара. Караванбаши с некоторыми из наших товарищей поехал к аксакалу отдать салям. Нелепые слухи, распространенные предшествовавшим нам караваном, и, наконец, донесение пикета, не на шутку напугало китайское правительство. Китайский генерал и хакимбек (туземный правитель) командировали опытных чиновников для исследования и осмотра каравана.

Реконструкция схемы Тянь-Шаньского Сырта

Рассказывают, что после получения донесения с пикета на городских стенах поставили стражу и целую ночь разъезжали верховые разъезды. Кокандский аксакал, лично знавший нашего караванбаши, не обращал никакого внимания на тревогу, поднятую туземными властями, принял наших депутатов чрезвычайно ласково и послал в караван зекетчи (чиновник для взимания пошлины) и сына своего. В то время, когда кокандцы считали баранов и взыскивали зекет, приехал кашгарский чиновник, поговорив с нами и посмотрев на вьюки и наш лагерь, тотчас же уехал обратно в Кашгар и успокоил город, ожидавший нападения. Покончив зекет, на другой день прислугу со скотом отправили в деревню Тозгун, а сами с: товарами поехали в город. На половине дороги выехали нам навстречу несколько кашгарских чиновников, одетых совершенно по-китайски; один из них, Измаил-бек, имеющий значительную должность, потребовал развязать вьюки и показать, что хранится в сундуках, а в противном случае грозил, что караван будет отправлен обратно. Было 8 часов вечера, а потому, по указанию беков, мы расположились на ночлег на поле, засеянном кормовой травой, называемой мусюй, чтобы осмотр начать на следующее утро. За чаем и ужином мы успели сойтись с нашим следователем.

При помощи кокандского зекетчи и, наконец, подарками склонили Измаил-бека не делать отдельного осмотра вьюкам, а просили его, чтобы при взимании пошлины в кокандской таможне присутствовал чиновник, которого угодно будет назначить амба- ню. Утром Измаил поехал в город, уверил начальство, что пришедший караван состоит анджанцев, торгующих в Семипалатинске, представил примеры, что семипалатинские караваны прежде приезжали очень часто, и исходатайствовал дозволение вступить каравану в город.

Приближаясь к городу, мы перешли реку Тюмень по деревянному мосту. Город окружен высокой глиняной стеной. Издали виднелись одни только стены и по углам их легкие башни китайской архитектуры. Здания и сады закрыты, не видны. Дорога около ворот уставлена в виде аллей жердями, на которых повешены клетки с головами преступников, казненных после восстания 1857 года.

1 октября 1858 г. караваи вступил в Кашгар, сопровождаемый кашгарскими и кокандскими чиновниками. В воротах пас остановили. Чиновники поехали к хакимбеку и возвратились с известием, что можно войти. Юго-восточными воротами мы прошли прямо в сарай «Анджан», при котором устроена таможня «зекатхана».

При описи товаров присутствовали аксакал и два кашгарских бека: ишкага и наш приятель Измаил. Аксакал был чрезвычайно любезен, просил нас к себе и объявил, что он, как представитель хана, будет стоять за нас горой.

Кашгарские чиновники со своей стороны обратили особое внимание на железные заступы и взяли образчик, чтобы показать амбаню. Внимание аксакала еще более усиливало недоверчивость туземных властей, потому что с 1825 года кокандцы принимали участие во всех восстаниях. На следующий день, в день джумы*, потребовали нас в канцелярию хакимбека и спросили, кто мы, откуда и зачем приехали. Ответы наши были записаны и нас отпустили.

3 октября потребовал нас доргабек*, один из высших чиновников в Кашгаре, он имеет красный коралловый шарик и известен своим умом и способностями.

В 1857 г. после изгнания ходжи доргабек исправлял должность хакимбека, ему было поручено окончательное решение нашего дела. Аксакал был недоволен, что китайцы допрашивают его подчиненных, приказал написать амбаню, что он лично знает всех нас, что мы анджанцы и за нас во все время нашего пребывания будет отвечать он, а пока послал с нами самых почтенных купцов, чтобы они сопровождали нас при допросах. Надо сказать, кокандские купцы принимали в нас живейшее участие и оказывали нам чрезвычайно много дружбы и покровительства.

Между доргабеком и нашим караванбаши был следующий разговор:

— Кто вы такие и зачем приехали?

— Мы анджанцы, уроженцы Маргелана, Ташкента и Бухары; по торговым делам ездили в Россию, продали там свой товар, купили на них русские произведения и, узнавши о торговых выгодах, поехали в Кашгар.

— Если вы анджанцы, почему приехали не той дорогой, которая открыта для вашей нации?

— Потому что мы были на Иссык-Куле, чтобы выменять баранов.

— В сколько дней пришли вы из Семипалатинска?

— В 75 дней.

— Зачем вы прошли через пикет без разрешения п ложно показали число людей? Караванбаши объяснил, что офицера не было на пикете и что исправлявший его должность дал нам пропуск, а число людей мы показали верно, но толмач сам не хотел этого сделать; доказательством ложности его донесений служит то, что он написал число людей наших до 100, между тем как по удостоверению ваших чиновников в караване только 57 человек.

Потом доргабек обратился к татарам, приехавшим с нами, спросил их, имеют ли они виды от русского правительства. Татары отвечали, что они родились в Ташкенте от татарских выходцев и в России никогда не бывали. В заключение бек спросил нас, зачем привезли так много этого оружия и показал на заступ, лежавший на столе. Китайский ярлычок, привешенный к нему, показывал, что он побывал в китайском суде. Мы отвечали, что это товар для продажи, а один из кокандцев заметил, что если бек опасается за употребление этого оружия, то может купить. Этим кончился второй допрос. Такое неблагоприятное начало крайне нас беспокоило, особенно когда на четвертый день приехал ишкага и несколько других беков и объявил, что нас требует амбань. Оседлав наскоро лошадей, мы последовали за беками и, выехал из городских ворот, увидели несколько палаток и какие- то переклады, весьма похожие на виселицы. Нас подвели к дверям палатки, в которой сидели в больших креслах четыре мандарина с красными и светло-синими шариками на шапках. Один из них был главный кашгарский амбань, другой — кашгарский хакимбек; оба имели красные шарики; два чиновника с синими шариками были китайские приставы.

Нас ввели в палатку. Мы, как иностранцы, приветствовали амбаня, сложив руки на груди. Амбань, посмотрев на нас пристально, заметил по-китайски: «Это не русские и не татары, а анджанцы», — и потом, обращаясь к нам, сделал обычный вопрос китайских чиновников: «Благополучно ли приехали, через какие места, какие привезли товары?» Осведомился о спокойствии народов, кочующих на пути, и потом вступил в частный разговор о Кульдже; стал спрашивать караванбаши о знакомых ему илийских мандаринах. На прощанье амбань пожелал нам хорошей торговли и вообще обращение его было очень ласково. После представления амбаню и вследствие отзыва, данного аксакалом, нас оставили в покое и более не требовали к допросу, хотя не переставали иметь надзора.

Ташрабат. Современное состояние

Как анджанцы, мы совершенно зависели от кокандского аксакала, который управляет иностранцами, живущими в Кашгаре, независимо и имеет даже свою полицию, а потому нам необходимо было сблизиться с иностранным купечеством п приобрести благорасположение аксакала. Члены нашего каравана были большею частью маргеланцы и бухарцы и нашли в Кашгаре много родственников и знакомых. Родственники и земляки нашего караванбаши маргеланцы: Найманбай, Саадатбай и Асанжан, бухарец Кари и другие богатые купцы пользовались уважением кокапдских и туземных властей, при помощи их нам было легко свести близкое знакомство с аксакалом и кашгарскими беками. Освободившись от допросов туземных китайских властей, мы отправились к аксакалу, чтобы благодарить его за участие и поднести, по принятому обычаю, пешкеш. Подарки были незначительны, но превосходили сравнительно то, что обыкновенно приносят кокандцы. Аксакал принял нас очень благосклонно и обещал свое покровительство. С сыном его, который управлял делами, мы сделались приятелями, делали для него пирушки «базм» в кокандском вкусе, до которых он был большой охотник. Взаимные подарки и угощения сблизили наш караван со всеми более или менее значительными лицами. Кашгарские беки, сохраняя китайскую важность, хотя и не бывали у нас на квартире, но посещали наши лавки и приглашали нас на чай. Таким образом, мы успели приобрести всеобщее благорасположение и почет. Аксакал всякий раз просил нас на обеды и в важных случаях, когда происходили совещания, приглашал нашего караванбаши.

На первой же неделе товары наши были с большой выгодой проданы на серебро и золото, частью на наличные деньги, частью в долг, с условием заплатить их тотчас, когда мы вздумаем ехать. Караван наш занимал одиннадцать лавок в сарае «Кунак», кроме того, мы имели квартиры на улицах Устенбуи и Джанкуче. В Кашгаре и вообще в Шести городах существует обычай, по которому все иностранцы на время пребывания в них, вступают в брак. Жители Малой Бухарин, хотя последователи учения имама Ханафи, по которому временные браки не допускаются, но тем не менее обычай этот господствует в полной силе. Брак совершается по форме, и от жениха требуется только одевать жену. Чтобы не выходить из общего порядка и по настоянию наших знакомых, мы должны были также подчиниться этому обычаю.

В Кашгаре на наши татарские халаты и шапки обращали всеобщее внимание, а потому первым долгом нашим была перемена платья. Мы стали, как анджанцы, носить чалму (кашгарцы не носят чалмы, кроме духовных) и бухарские халаты.

Скот наш был до того изнурен, что нужно было для того, чтобы совершенно откормить его, не менее двух месяцев. Пользуясь этим временем, я решился посетить Яркенд. В Караване оставалось непроданным несколько юфти, которую хозяин, бухарец Мухсин Сагитов, и я повезли в Яркенд. Чтобы поездка наша не возбудила подозрения китайцев, мы до времени не рассказывали о своем намерении и получили билеты от аксакала вместе с другими бухарцами, а товар отправили вперед с подрядчиком.

10 октября выехали мы в числе 6 человек, предъявили на станции между Тозгуном и китайским городом билеты туземному юз- беги и ночевали на половине пути на одном лянгаре* (хуторе). На другой день в полдень приехали в Янысар*. Дорога до Янысара идет по местам населенным, только подъезжая к городу встречаются небольшие песчаные бугры. Оставив лошадей в Гайчане, где есть особенный сарай для извозчиков, мы въехали в город и остановились у одного нашего знакомого. Так как в городе было много анджанских купцов, с которыми мы познакомились в Кашгаре, то они два дня не отпускали нас далее, делая обеды и вечера. На пятый день, после обеда, выехали мы далее и ночевали, не доезжая нескольких верст до станции Топлык. 14 числа, вставши рано, мы стали собираться в путь, чтобы форсированной ездой достигнуть третьей станции Кокрават. Местность от Янысара до первой станции густо населена, дорога идет между рощами, хуторами и пересекается множеством рек и арыков; но, приближаясь ко второй станции Кизыл, население постепенно делается реже, и уже около этой станции окрестности представляют бесплодную степь. В параллели Кизыла на восток лежит песчаная степь — Кумшайдан, священное место для мусульман; здесь, по преданию, происходило сражение за веру, и предводитель правоверных Арсланхан-гази пал шеидом*. Надгробная молельня на могиле этого хана посещается всеми мусульманами, приезжающими в Кашгар и Яркенд.

Станция Кокрават есть оазис, осененный купой дерев, в ней около 30 домов. За Кокраватом начинаются пески, имеющие всхолмленный вид и направление от запада к востоку; на пути встречается много озер с горько-соленой водой, около которых растет камыш. Не успели мы выехать несколько верст от станции Топлык, как нагнал [нас] нарочный из Кашгара, посланный нашими товарищами с письмом, в котором они сообщали о приезде в Кашгар туземного агента с известием о взятии Коканда Мали- беком и о тревожном состоянии Кашгара вследствие слухов о бегстве ходжи Валихана-тюре и просили скорее приехать в Кашгар. Мы спешили переездом обратно, чтобы избегнуть столкновения неприятных случайностей.

Еще в Дикокаменной орде носились слухи о сомнительных делах в Коканде. В Теректинском ущелье тянь-шанские киргизы, окруживши наш караван, говорили, что они могут ограбить караван не боясь последствий.

Издавна в Коканде существует обычай, по которому все происшествия в междуцарствие передаются этим правам, производят в подобных случаях грабежи, называя их ханталау (ханский грабеж).

Происшествия в Коканде, начиная с ссоры Малибека с браом своим Худояр-ханом, наконец, до взятия Малибеком Коканда, доходили в Кашгар последовательно и своевременно двояким путем: через официальных гонцов Худояра и Малибека и через кашгарских тайных агентов (тан-шан)*.

В октябре месяце получены были в Кашгаре известия о восстании Малибека. Вскоре прибыли гонцы от Худояра и Малибека с требованиями прислать, как можно скорее, всю сумму зеке- та. Положение аксакала было чрезвычайно затруднительно: исполнить волю одного значило бы подвергнуться гневу другого, а дело могло решиться и так и иначе.

В этот нерешительный момент, 15 числа, пришло официальное известие о водворении на ханство Малибека, и аксакал получил ханский ярлык, в котором его оставляли на своем месте с уверениями о благосклонности к нему хана; но это был только обман с целью, чтобы Насреддин* не мог скрыть деньги. Через день приехали доверенные нового аксакала Нурмагомета-датхи, взяли Насреддина под стражу и забрали решительно все, не исключая и его собственности. В управление вступил Сулейманкул, родственник нового аксакала, недавно только выпущенный из темницы, где он сидел со времени восстания.

Кокандские киргизы. Фото кон. XIX века

Перемены властей в Коканде никогда не обходятся без подобных обманов и унижений, которым подвергает новое начальство своих предшественников. Нас поразила перемена обращения всех кокандцев с бывшим аксакалом и его сыном: все лица, бывшие с ним в самых близких отношениях, уже не узнавали его, и сын его нуждался в деньгах на мелкие расходы. Напротив, Сулейманкул, доверенный нового аксакала, до сих пор никем не замечаемый, вдруг сделался предметом уважения и подобострастия, для него устраивали загородные гулянья, пиршества и все делали ему более или менее драгоценные подарки. Лазутчики нового начальника тщательно разыскивали, не успел ли Насреддин спрятать часть своего имущества, и с этой целью у нас также потребовали список подарков, поднесенных прежнему аксакалу. Мы дали требуемый список, не упомянув в нем, по просьбе сына Насреддина, о часах и пистолете. Туземные власти и купечество были также очень довольны падением Насреддина, хотя он восстановил спокойствие и был человек прямой и решительный в сношениях с туземными властями и справедливый в отношении к купечеству, не делая различия между богатыми и бедными.

25 ноября приехал новый аксакал Нурмагомет-датха и с ним посланник Малибека для извещения начальства Южной линии о перемене правления. Кашгарское посольство, отправленное еще к прежнему хану, возвратилось вместе. По распоряжению Сулейманкула всех иностранцев обязали выйти навстречу новому начальнику; более почетные лица, между ними некоторые из моих товарищей, встречали его на первом пикете; китайское правительство выслало со своей стороны ишкагу. Аксакал, сопровождаемый своими подчиненными, с полной торжественностью, которой руководствуются кокандские сановники, въехал в город. Впереди кортежа ехал сипаи и очищал дорогу криком: «Берегите поводья». А за ним ехали пажи и вели несколько аргамаков в золотой и серебряной сбруе, покрытых богатыми чепраками. На другой день после приезда все иностранцы, в том числе и мы, отправились к саляму с плиткой фу-чаю, которой обязали нас как повинностью. Еще прежде взято было со всех иностранцев по штуке этого чаю за радостные известия о восшествии Малибека. Сверх этого мы через несколько дней отправились к аксакалу с подарками собственно от себя. Подарки наши состояли: из бархатного халата, сукна, железной кровати, золотых часов, чаю, сахару и проч., приближенные ему лица также получили подарки.

Новый аксакал был человек обходительный и вежливый в обращении, как только возможно кокандцу. Нурмагомет имел придворный чин ишкагасы*, достоинство датхи, и был в 1856 г. кашгарским аксакалом, а при ходже — минбашой. Датха любил горячие напитки и веселую компанию, вследствие чего все богатые купцы обращались с ним крайне бесцеремонно. Делами сам занимался мало и ничего не делал без совета купцов и Сулейманкула, с которым мы еще прежде, когда он был частным лицом, были в дружбе. Это обстоятельство способствовало нашему сближению с новым аксакалом. Каждый вечер аксакал приглашал нас к себе или посылал сказать, что он будет у нас. Беспрестанно делал подарки и одному из товарищей наших подарил лошадь с прибором, парчовый халат и военные сапоги, которые выражают то, что он считает его своим приближенным. Подозрения туземных властей к нам переменились уже в некоторую степень доверия, и нам позволялось ходить по ночам, что вообще строго воспрещено.

Между тем лошади и верблюды совершенно оправились, и мы стали думать о возвращении; ехать через Аксай, т. е. по тому пути, по которому пришли, нельзя было, потому что проходы завалены были снегом, и притом совершенное безлесье при страшном холоде и буранах, свирепствующих в этой горной стране, всякое путешествие делает невозможным. Через Коканд — мы боялись, потому что тогда путешествие продолжалось бы слишком долго и, наконец, потому, что там могли встретиться люди, знающие меня. Наконец, положили ехать через Уш-Турфан. Собирание долгов замедлило наши путевые приготовления, а билет от китайского правительства на съезд был получен только в середине февраля. Между тем некоторые обстоятельства заставили нас отказаться от предположения нашего пути, а думать о том, чтобы скорее достигнуть наших границ. В конце января приехало в Кашгар несколько кашгарских купцов из Кульджи и ташкентцев, выехавших из Семипалатинска после нас. Через них распространились слухи, что при караване есть русский агент. Нурмагомет, зная всех нас коротко, не находя в нас никаких данных, оправдывающих эти слухи, смеялся и находил их в высшей степени неправдоподобными; в Коканде между купечеством также поговаривали об этом предмете с добавлениями, что русский агент находится вне города на хуторе, где мы держали верблюдов, так что кокандский михтар* поручил своему чиновнику, посланному в Кашгар, осмотреть хутор и наших рабочих. Слухи эти преимущественно ходили между кокандским купечеством, но никто им не верил, а кашгарцы были заняты новыми известиями о бегстве ходжи Валихана и о том, что он пошел на Турфаи. Ночью по городу разъезжали конные патрули, на стенах и у ворот усилили караулы, и по границам объезжали наблюдательные отряды.

В дынзе* (вроде полиции) собирали копья и дротики, и чиновники дежурили на стенах. На нас, казалось, не обращали внимания, но тем не менее нужно было думать о возвращении, пока не были получены достоверные слухи о причине снаряжения каравана.

С февраля началась в Кашгаре весна, а потому в марте можно было надеяться на возможность проехать благополучно через нагорье Сырт.

7 марта караван выступил из Кашгара по направлению на Теректы, а мы остались в. городе, чтобы получить другой билет от китайского правительства на выезд. Наши люди, осмотревши дорогу, приехали с известием, что Теректы совершенно непроходим от снега, что только открыт путь через кокандское укрепление Куртку. Аксакал убеждал нас остаться до половины марта, когда откроются все пути, но мы решились во что бы то ни стало выехать. Мы хорошо знали, что комендант Куртки, вместе с тем и главный начальник тяньшанских киргиз, имел в Кашгаре своих агентов для наблюдения за нами. Бугинцы, приехавшие в улусы подчиненных ему киргиз, рассказывали с большим преувеличением о нашем богатстве, например, что караванбаши восседает на железной доске, что у нас есть чудный ящик с золотым деревом, на котором порхает и поет соловей, и другие басни в этом роде. Куртинский датха, не видавший ничего, кроме киргизских баранов, поверил всем этим нелепостям и непременно хотел получить с нас зекет, хотя он имел право брать не зекет, а особенную пошлину по числу вьючных животных. Наш друг аксакал, узнавши о нашем решении ехать через ведомство Куртки, был так любезен, что дал для препровождения каравана одного из своих воинов и снабдил пас рекомендательным письмом и посылкою Мамразыку, коменданту Куртки, в котором просил Мамразыка принять нас, как его друзей.

11 числа из дома аксакала в сопровождении огромной толпы народа, провожавшей нас, выехали мы из Кашгара.

Приехав в караван, стоявший между селениями Устун-Артыш и китайским пикетом Ислык, мы нашли артышского юзбеги, командированного хакимбеком для препровождения каравана за границу. Обыкновенные караваны не пользуются этой честью, мы были в исключительном положении. Путь наш лежал по течению реки Топы на караул Тешикташ, но так как билет был нам дан через Ислык, то мы должны были сделать небольшой круг, чтобы войти на настоящую дорогу. На пикете китайский бошко — офицера опять не было — сосчитал число верблюдов, лошадей и выпросил юсун (подарок); кашгарский чиновник взял тоже юсун. Караван ночевал в горах, в 8 верстах от пикета. На другой день шли на запад по сухому и широкому руслу и, пройдя один маленький перевал, вышли в долину реки Тоин. Дни были очень теплы, природа только что пробудилась; снегу в ущелье оставалось очень мало, кое-где зеленелись травы, и вечером слышны были звонкие крики лягушек. Три дня караван поднимался вверх по течению Тоина но направлению на север и северо-запад и 17 числа ночевал при истоках этой реки в урочище Торгат. Река Тонн имеет широкую долину, путь по ней чрезвычайно удобен. На берегах реки растет тополь, только на первом ночлеге облепиха.

На Торгате уже нет кустов. По мере того, как дорога поднималась по течению реки все выше, погода становилась холоднее. В верхних частях река была покрыта льдом, а в логах лежал снег, так что караван должен был разбивать его лопатами, чтобы проложить тропинку.

18 числа мы вышли на довольно обширную долину горного озера Чадыркуль, окруженную со всех сторон горами и одетую глубоким снежным покровом. Здесь было так холодно, как в Кашгаре не бывало в январе.

Караван пробирался по снежным сугробам с большим трудом и, пройдя по льду озера, ночевал в горах Ташрабат, окружающих долину с северной стороны. Озеро Чадыркуль имеет около 10 верст ширины и около 20 длины, оно должно иметь высокое положение, не менее 7000 футов абсолютной высоты. На следующий день перешли горы Ташрабат и разбили лагерь на широкой и ровной долине реки Атбаш. Проход Ташрабат имеет одно чрезвычайно трудное место для прохода каравана на верблюдах, на спуске тропинка проходит по краю высокой скалы, но подъем незначителен. Так как река, по течению которой проходит дорога, была замерзшая, то мы избегли опасное место и прошли по льду.

Близ выхода дороги из ущелья есть каменное здание Ташрабат, от которого горы получили свое название. Рабатом называются на востоке здания, устроенные на больших дорогах для доставления крова путешественникам. Они устраиваются с богоугодной целью, как мечети, училища, караваи-сараи, фонтаны и колодцы в пустыне. Один из бухарских ханов, Абдулла, особенно любил постройки этого рода, и потому основание этого рабата приписывают ему. Здание сложено из плит глинистого сланца, имеет около 12 сажен длины и около 7 ширины. Длинный коридор ведет в круглый зал (в 5 аршин в радиусе) со сфероидальным куполом, по бокам коридора сделаны маленькие низкие двери, в которые нельзя войти иначе, как сильно нагнувшись; двери эти ведут в маленькие квадратные и продолговатые комнатки. Внутри и снаружи здание это было когда-то выштукатурено, арабески, окружающие ниши, сохранились местами и теперь. По стилю Ташрабат принадлежит к древней архитектурной эпохе. Азиатцы по своей лености и невежеству считают все, что требует большого труда и искусства, сверхъестественным. Ташрабат имеет также свою легенду, например, говорят, что если раз насчитать сорок комнат, то в другой раз выйдет число 41, и так далее. Для дикокаменных киргиз это здание служит предметом поклонения и местом для жертвоприношения. Нужно сказать, что на ночлеге при урочище Торгате присоединились к нашему каравану два кокандских сипая, посланные в Кашгар комендантом Куртки для тайного наблюдения за нашим выездом. Один из них был родственник коменданта, а другой, по имени Асанбай, служил приставом, ильбеги, в улусах чириков. Кокандцы в киргизских родах имеют своих чиновников; ильбеги, киргизский пристав, должен кочевать в их улусах и обязан быть посредником в тяжебных делах и собирать с виновных штраф в пользу казны.

На том месте, где стоял наш лагерь, расходятся несколько дорог, между прочим, две в Куртку. Более удобная дорога по долине Атбаша была отвергнута нашими кокандцами, потому что в это время на ней стояли чирики, которые, хотя принадлежат к ведомству Куртки, но, по-видимому, мало слушают кокандцев. Асанбай-ильбеги так боялся чириков, что киргизских путешественников, бывших с нами, не пустил в свои аулы, чтобы они не дали знать чирикам, и заставил их, против воли, совершить поездку в Куртку.

В нагорье Сырт только на низменных и теплых долинах Атбаша, Арпы и Нарына произрастают пшеница и ячмень. Надо полагать, что в древние времена места эти были населены оседлым или полуоседлым народом, ибо, как говорят киргизы, вниз по Атбашу есть развалины большого города, а на Нарыне мы сами видели следы древнего хлебопашества. Развалины на Атбаше соответствуют по положению своему городу Чигу4, столице усуней, которая, по свидетельству китайской истории, лежала на северо-запад от Аксу и на юг от Тимуртунора (Иссык-Куля). С берегов реки Атбаша мы направились на север, прошли несколько незначительных перевалов, из коих последний, Баипче, имеет на южном склоне хвойный лес, а около вод — жимолость, барбарис и другие кустарники. Местность между Торгатом и Баипче безлесна.

21 марта караван остановился в 10 верстах от Куртки, на реке Актал, около аула киргиз из племени монулдыр. Вечером приехавший из Куртки солдат привез нашим сипаям радостное известие, что комендант их получил на днях милостивую грамоту от хана, почетный парчовый халат и что чирики возвратились из Коканда безуспешно. Чирики, о которых мы уже говорили, просили хана, чтобы в их кочевьях, на реке Атбаш основать укрепление и сделать их независимыми от курткинского коменданта. В заключение [солдат] объявил также, что из Анджана приехал зекетчи. Это обстоятельство огорчило наших кокандцев; они боялись, чтобы зекет с нашего каравана не поступил в распоряжение этого чиновника. Куртка принадлежит андижанскому наместничеству, которым управляет брат хана, Суфибек. Каждый год, весною, приезжает от наместника сборщик и получает от коменданта весь сбор киргизского зекета.

22 числа часу в десятом караван снялся и, сделавши около 10 верст, остановился на берегу реки Нарына. Так как на реке по берегам еще оставался лед и сообщение с укреплением производилось вплавь (река глубока), то по усиленной нашей просьбе, чтобы не замочить при переправе своих товаров, нам было сделано снисхождение остаться на этой стороне. В 4 верстах от укрепления мы разбили свои юрты в соседстве с аулом одного из сильных биев рода саяк — Османа, облаченного кокандцами в звание дат- хи. На другой день, 23 марта, мы отправились в укрепление, чтобы отдать салям коменданту.

Укрепление Куртка стоит на правом берегу Нарына, имеет поперечник в 200 саженей, окружено с трех сторон стеной, а четвертая опирается в крутой берег. Высота стен около 3 саженей, ширина до 2 аршин, с восточной стороны пробиты в стене главные ворота, а с северной — другие, ведущие к месту, где прежде был домик Джангир-ходжи; там устроена молельня, посажено несколько деревьев и, как на всех священных местах, водружены бунчуки и развешаны в большом количестве рога баранов, принесенных в жертву. Въехавши в ворота, мы увидели войлочные кибитки, окруженные земляными валами, и несколько мазанок. Комендантский дом состоял также из нескольких отдельных мазанок под пышными названиями приемной, гарема, мечети п проч., в средине двора стояло несколько киргизских юрт. На небольшом возвышении из глины сидел смуглый сарт с белой бородой, одетый в бумажный старый халат, и в киргизских сапогах из красной кожи. Нам сказали, что это сам комендант Мамразык-датха. После приветствия посланный от аксакала поднес ему письмо и подарки. Прочитав письмо, Мамразык стал расспрашивать об аксакале, который был [его] старым товарищем, потом спросил, сколько мы дали зекету и сказал, что до сих пор он считал нас за татар и слышал от дикокаменных киргиз, что мы осматриваем земли.

Часу во втором приехал в караваи сын коменданта в сопровождении одного анджанского купца, который, как видно, пользовался доверенностью датхи и употреблялся им в случаях, требующих ума и сметливости. Напоив гостей чаем и угостив хорошим пилавом, мы приступили к делу. Кокандцы предполагали у нас большие богатства и не хотели верить, что мы в Кашгаре дали в зекет 124 золотых, и потому объявили, что будут осматривать вьюки. На другой день, развязав тюки, нашли только то, что было показано нами прежде, и получили в зекет две ямбы, двадцать ланов серебра и в подарок пять халатов и фунт чаю. После зекета мы опять представились датхе. Мамразык принял нас благосклонно, поднес по чашке зеленого чая, пожелал хорошей дороги и дал для конвоирования каравана через подведомственные ему улусы нашего старого приятеля ильбеги Асанбая, и поручил нас покровительству бия Наймана, который отправился в свой улус.

Укрепление Куртка основано в 1832 году, в год дракона, во время хана Мадали минбашой Хаккулы. Первая половина правления Мадали-хана была ознаменована счастливыми войнами с Китаем, покорением Каратигина, Дарваза и подчинением дикокаменных киргиз. Два полководца: минбаши Хаккулы, узбек из племени юз, и кушбеги Ляшкер, из персидских рабов, подчинили все киргизские племена; Хаккулы усмирил и обложил ясаком восточные племена дикокаменных киргиз, а кушбеги Ляшкер — киргизские и кайсацкие племена, кочующие от Чу до Или. Хаккулы в 1832 г. разбил саяков, предводителей их Атантая и Тайлака взял в плен и привез в Коканд, обложил ясаком чириков, бассызов, моналдыров и основал Куртку. Укрепление Тугузтарау было построено еще прежде. Атаитай и его брат Тайлак не хотели подчиняться кокандцам и после освобождения из плена откочевали на Или к киргизам Большой орды, но впоследствии, разграбленные кайсаками, возвратились на родовые кочевья.

В укреплении считается до 200 человек сипаев, набранных из анджанских киргиз, кокандцев не более 50 человек. Нынешний комендант был первый раз назначен на этот пост в конце 30-х годов, когда анджанским наместничеством управлял Иса-датха, и во второй раз утвердился со времени падения кипчаков. К ведомству его принадлежат: три рода из племени саяк, чирики и небольшая часть рода бугу. Роды саяков, подчиненные Куртке, суть: 1) чора, ими управляет Осман, сын Тайлака, самый сильнейший родоначальник; 2) кульчугач, ими управляет Тюлеке, сын Ералы; 3) иман, которым начальствует Байтуры Джаланаков. Эти три рода ведут междоусобную вражду. Чирики разделяются по своим кочевьям на два отдела. Один отдел кочует по Атбашу, Арпе и Аксаю, другой — по реке Кокшал. В первом отделе каждый род имеет своего отдельного вождя; из них более влиятельны Урусбий, Сасык-Урус, Кенджес и сильнейший Сарыжак; второй отдел признает власть одного верховного бия Турдуке. Турдуке имеет от китайцев красный шарик, известный грабитель, не слушает кокандцев, зекет и подать берет себе.

Ведомству Куртки подчиняются также киргизы колена тенымсеит из рода бугу, отделения калмыки, кочующие в верховьях Нарына и на плато Тарагай. Ими управляет фамилия Мамеке Шопак. Из них влиятельные: Найман, сын Буйдаша, Алджан и Табулды, дети Алеке. Куртка берет также зекет с киргиз моналдыр, бассыз и других родов. Укрепление Тугузтарау и Джумгал прежде зависели от курткинского коменданта, но теперь из них сделаны отдельные ведомства. Между курткинскими и сипаями этих укреплений очень часто происходят сшибки за зекет, вроде тех, как в старой Сибири враждовали за ясак мангазейские и красноярские казаки. Саяков, подчиненных Куртке, считается до 600 юрт, чириков ведения Турдуки — 1500, чириков родов, кочующих по рекам Атбашу и Арпе, — до 1300 и бугу — 1200. Зекет с этих киргиз собирается Курткой двояким образом: или по показанию самих киргизов «улфан», или же посредством счисления, в первом случае берут с 40 голов одну, а при счислении — с 100 голов две. Сверх того киргизы должны снабжать хлебом гарнизон укрепления. Независимо от зекета с каждого рода раз в год, а иногда два раза берут «салык» в неопределенном количестве. В нынешнем году на бугу положили этой подати 60 лошадей. Вообще власть кокандцев между этими киргизами поддерживается лживой и хитрой политикой, к которой нынешний комендант, по-видимому, привык. Для поддержания своей власти он имеет аманатов из хороших фамилий и поддерживает постоянную вражду между родоначальниками. Мамразык возвысил Османа, вступил с ним в родство для того, чтобы посредством его наказывать других киргиз. Для возбуждения ревности он называет Османа пансадом (полковником) и датхой, что очень льстит честолюбию этого киргиза. Осман содержит 500 человек, постоянно готовых к услугам коменданта. С бугу обращается Мамразык осторожно, задабривает щедрыми подарками их биев. Эта политика, как говорит сам Мамразык, основана на долгом опыте, ибо силой с киргизами ничего нельзя сделать по малочисленности гарнизонов. Во время кипчаков киргизский родоначальник, Алимбек-датха, ныне кокандскнй визирь*, враждуя с кипчаками, ушел за Нарын и поднял всех киргиз. Куртка была осаждена, комендант — кипчак вызван на переговоры и изменнически убит. Мамразык сам подвергался неоднократно осаде. В последнее время Турдуке совершенно не стал платить зекет, а другие чирики, хотя и платят, но неисправно. Мамразык два года обращается к анджанскому наместнику с просьбой прислать для наказания киргиз до 700 человек войска, по напрасно. Во время смут в Коканде киргизы совершенно не слушались курткинского коменданта, потому что вместе с переменой ханаобыкновенно обновляются и все власти. С возвышением их родовича Алимбека в звание визиря киргизы, надеясь па его покровительство, продолжают беспорядки. Чирики, как мы уже говорили, посылали депутацию с просьбой дать им отдельного начальника; депутация эта вернулась только что перед нами. Мамразык говорил нам, что домогательства их были безуспешны, но тем не менее сильно беспокоился, что чирики не являлись на его приглашение. Киргизы, подведомственные Куртке, сравнительно с бугу и сарыбагышами бедны, малочисленны, а взаимные кровавые раздоры делают их еще более бессильными. Наши бугинцы всегда одерживают над ними верх и несколько раз жестоко наказывали саяков и чириков.

24 марта караван оставил Куртку. В долине Нарына весна открывается в начале марта, между тем как в других частях Сырта, например, на плато Тарагай и Аксай, снег остается до половины апреля. В пребывание наше в Куртке стояли теплые, весенние дни. 24 числа на реке уже не было льдов, и поля были покрыты свежими отростками артемизии* и тюльпанами. Караван шел посреди киргизских аулов и пашен. Киргизы пахали землю. Осман, предводитель саяков, разъезжал по пашням и разделял их на участки. Увидев караван и зная прежде о его прибытии в Куртку, Осман послал к нам одного из своих рабов с приглашением заехать «в гости» в его аул. У киргизских родоначальников образовались систематические правила, освященные временем, по которым они грабят караваны, но грабят по-своему законно, основываясь на древних обычаях и правах. Эти обычаи и права суть: 1) караван, проходя чрез улусы киргизского родоначальника, должен заплатить зекет (это право отменено кокандцами и считается теперь грабительством); 2) должен дать выкуп за свободный проезд; 3) поднести подарки соответственно значению и силе родоначальника; 4) не должен обходить аулов знатных вождей и обязан останавливаться в их улусах для того, чтобы воспользоваться их гостеприимством. Второй и третий пункты этих обычаев не поощряются кокандцами, хотя и совершенно не преследуются, но четвертый пункт сохранил законность, признанную и кокандцами. Заехать «в гости» значит то, что каравану дадут одного или двух тощих баранов на ужин, а на другой день потребуют подарков «за гостеприимство», и если подарки окажутся не соответственными значению родоначальника — хозяина (каждый киргизский родоначальник считает себя первым в роде), караван неизбежно подвергается штрафу. Вот образчик хваленого восточного гостеприимства! Зная хорошо это обстоятельство, наш караванбаши с соблюдением всех форм среднеазиатской вежливости отказался от предложения Османа, тем более, что мы сделали только 10 верст и было очень рано. При других обстоятельствах мы на это не решились бы, но имея при себе чиновника от Мамразыка и находясь в 10 верстах от укрепления, мы думали, что киргизы не осмелятся ничего нам сделать и беззаботно продолжали свой путь. Другой киргиз, посланный Османом, повторил от имени своего господина то же самое приглашение и объяснил, что благородная фамилия их родоправителя с древнейших времен славится своим гостеприимством и дорожит этой священной славой. Караванбаши опять в отборных, вежливых фразах благодарил Османа, объяснив, что для нас каждый час дорог и что так рано останавливаться нерасчет, и в заключение сказал несколько похвальных слов о славе предков Османа и о его собственной храбрости и добродетелях. Караванбаши надеялся на свое красноречие и уверял, что теперь Осман оставит нас в покое, но, видно, мало знал киргиз. Не прошло несколько минут, как из одного аула выскочила толпа пьяных киргиз, пивших бузу, бросилась в карьер на наш караван и заставила нас бранью и угрозами повернуть в аул. Осман был сильно оскорблен: он требовал с каждой палатки по ямбе серебра, как штраф за покушение нарушить силу древних прав его фамилии. Наш кокандец, хотя ездил сам к Осману, но ничего не смог сделать. Кто-то из наших заметил из разговоров киргиз, что Асанбай-ильбеги действует заодно с Османом. Это показалось нам правдоподобным. Мы, оставив в стороне киргиз, начали действовать на нашего воина. Караванбаши объявил ему, что не намерен ничего давать добровольно Осману, грозил, что будет жаловаться хану на куртянское управление и, прилагая к слову дело, велел одному из наших товарищей готовиться ехать с просительным письмом к кашгарскому аксакалу. Кокандец наш после этого принял нашу сторону и дело пошло на лад. К нашему счастью, вечером приехал солдат требовать Османа в укрепление. Кончилось все это тем, что Осман получил от нас подарок ценой не более 25 рублей серебром, но перед отъездом заехал в караван и объяснил нам, что он кокандского хана не боится, но с Мамразыком не хотел бы ссориться, потому что он его родственник и человек ему нужный, и что если он нас не ограбил, то этим мы обязаны Мамразыку. Речь свою кончил словами: «Поезжайте с богом и молите аллаха, дабы он продлил славу мою и родственника моего Мамразыка!»

На другой день, с восходом солнца, снялись мы с лагеря и два дня шли форсированным маршем. На третий день вступили в кочевья саяков, враждебных Осману, а потом в улусы бугу, которых родоначальник Найман был при нашем караване. Несмотря на то, что Найман был при нас, но мы не решились нарушать в другой раз обычай гостеприимства и 26 числа ночевали в ауле родственника Наймана — Тобулды, тем более, что этот родоначальник пользуется славой батыра. Тобулды — молодой человек, лет тридцати, но заметно стремится к преобладанию над всеми родами бугу. Он имеет, подобно Осману, отряд джигитов, постоянно готовых к набегу или к преследованию врагов. Этот киргиз два года был в ссоре с Мамразыком, не платил ему зекет, откочевал на Тарагай и, как сам рассказывал, хотел ехать в укрепление Верное, чтобы просить покровительства русских. Вообще тяньшанские бугинцы много говорят и расспрашивают об условиях русского подданства и, как кажется, готовы последовать примеру своих иссыкульских родовичей, но не находят случая. Мамразык особенно дорожит этими бугинцами; они сравнительно с другими киргизами его ведения очень богаты. Ночью в ауле поднялась тревога. Чирики отогнали из соседнего аула несколько сот лошадей. Тобулды со своими джигитами отправился по свежим следам в погоню и, как узнали после, нагнал хищников, отбил скот, взял несколько человек в плен и сам поехал в набег начириков. Аул Наймана был в 8 верстах и в стороне от дороги, но мы на другой день поехали к нему и разбили палатки в недалеком расстоянии от его кибитки.

Улусы бугинцев были крайние пределы кочевок киргиз ведения Куртки, и потому наш коканец должен был здесь остановиться. Отсюда начинается страна безлюдная и подверженная разъездам барымтачей. Найман вызвался проводить нас до Иссык-Куля и просил за это подарков на сумму 120 рублей. Мы боялись, что киргизы курткинского управления будут нас преследовать и потому с радостью согласились на его предложение. Найман, державший себя в дороге очень просто, в ауле своем сделался горд и важен; он заставил нас простоять на месте до 29 числа потому только, что дни 27 и 28 чисел были неблагоприятными для путешествия. Асаибай, получивший 30 рублей за службу, сделал с нами еще один переход, по собственному сознанию, для того, чтобы в последний раз поужинать хорошим пилавом.

Выехавши 9 верст из аула Наймана, мы пришли к слиянию Большого и Малого Нарына (Малый Нарын впадает с правой стороны). Отсюда местность получает другой характер. От Куртки до слияния этих рек, по моему расчету, 150 верст. На этом пространстве долина Нарына имеет от 5 до 2 верст ширины, путь ровный и удобный, особенно по левому берегу. На дороге, идущей по левому берегу, есть только в одном месте, против аула Тобулды, поперечный мыс Текесингир; а правый берег от моста (который построен китайцами и отстоит от селения вниз в 27 верстах) вверх имеет много подъемов и спусков, но незначительных. Боясь полноводия, мы перешли на правый берег Нарына около моста вброд. В Нарын впадает с правой и с левой стороны много речек, образующих ущелья.

Из впадающих с правой стороны замечательна Онарча (в 50 верстах выше Куртки), образующая истоками два прохода, из которых один через Джуванарык, впадающий в Кочкар, а другой через Улаккол и Алабаш ведут на Иссык-Куль. С левой стороны Нарын принимает Атбаш и Шаркрама. По ущелью этих рек выходит путь на Атбаш и Аксай. Горы, идущие по правому и левому берегам реки, покрыты еловым лесом и богаты зверями. Берег реки сопровождается уремой* из облепихи, тополя, ивы и чилиги; урема выше впадения Атбаша делается реже, а за мостом вовсе прекращается. От [места] слияния Малого Нарына река одевается в скалистые берега, местность делается выше, потому что ель и казачий можжевельник, свойственные в Тянь-Шане высоким альпийским зонам, растут уже на самом берегу этой реки. Течение Нарына от впадения Малого Нарына до плато Тарагай киргизы называют Капчагай (скалистым)*. Местность здесь гориста, реки имеют высокое падение и быстрое течение. Дорога идет сначала по правому берегу, потом переходит на левый; подъемы и спуски встречаются очень часто и изнуряют вьючный скот; есть также опасные косогоры и узкие тропинки, местами путь преграждается обломками скал. Капчагай поднимается крутыми уступами и поднимается заметно высоко. На северо-восточном склоне гор лежит еще снег, а юго-западные испещрены норами альпийских сурков. Река местами покрыта льдом. Горы богаты пастбищами и летом служат кочевками бугу. Три дня (около 70 верст) поднимались мы по трудной для езды гористой местности; но далее дорога стала более удобной, долина сделалась шире и ровнее; течение реки не так быстро, глубина ее незначительна, и окрестные горы безлесны. 2 апреля караван вышел на плато Тарагай. День был холодный, шел снег, и дул сильный северо-восточный ветер. Ночевали в горах Джетымасу, па том самом месте, где стояли лагерем в передний путь. Отсюда караваи шел по прежней, описанной нами, дороге. На Джетымасу лежал глубокий снег, на Зауку снегу было менее. Спустившись на северный склон Заукинского ущелья, мы увидели совершенную весну; кусты барбариса и шиповника уже распустили листья, и поля были покрыты ярко-зеленым ковром свежих трав.

От Кашгара до Зауки мы сделали 23 перехода, около 530 верст. В Куртку пришли мы в 10 перегонов (250 верст), от Куртки до Капчагая около 150 верст, по пустой местности шли 70 верст, далее до Зауки сделали около 60 верст.

Всего от Кашгара до озера Иссык-Куль, надо полагать, по обратному нашему пути, 580 верст. Еще 30 числа мы встретили на пути маленький караван, шедший в Куртку, и узнали, что Иссык- Куль занят кочевками сарыбагышей. Известие это было для нас неприятно. Найман, узнавши это, отказался идти далее Тарагая, несмотря на условие, и посоветовал послать наперед гонца к Урману или Турегельды и просить их покровительства. Урман, Турегельды и Джантай — три сильнейшие родоначальника в колене сарыбагыш; последние двое кочевали в то время на Иссык-Куле. Проходя через киргизские аулы, караваи непременно должен прибегнуть к покровительству одного из сильных вождей, иначе в каждом ауле его будут останавливать, требовать подарков и настаивать на праве гостеприимства. Товарищ Наймана за небольшую плату взял доставить письмо к тому из двух вышеупомянутых родоначальников, аулы которого будут па пашем пути.

Когда караван вышел из ущелья Зауки, выехали навстречу к нам посланные Турегельдой сын его и брат. К крайнему моему удивлению, киргизы эти знали о моем присутствии в караване, и первым словом их был вопрос обо мне. Им ответили, что в караване такого лица нет, но один сарыбагыш, видевший меня в Верном, удовлетворил их любопытство. Турегельды был самый дерзкий киргиз и притеснял караван более всех из своих собратьев. Он взял подарков на 300 рублей и взял самым наглым образом; если ему нравился халат, он говорил: «Эй, сними халат и дай нам». Беспрестанно грозил, что он разграбит караван, а меня отправит в Коканд. В этих видах он несколько дней держал нас в своем ауле и не хотел пускать. К счастью, подошел на Иссык-Куль отряд, высланный навстречу каравану, и Турегельды, будучи в ссоре с кокандцами и Джантаем, боялся русских и потому принужден был отпустить нас добровольно. Чтобы исправить свою неделикатность относительно каравана, он на прощанье подарил караванбаши и мне по одной лошади.

12 апреля 1859 года приехал я в укрепление Верное. Путешествие мое продолжалось с 28 июня 1858 г. до 12 апреля 1859 г., 10 месяцев и 14 дней.

В Кашгаре мы жили около 5 месяцев, с 1 октября до 13 марта. Торговые операции нашего каравана в этом городе имели вообще удовлетворительный результат. Из счетов, сообщенных мне караванбашой, видно, что караван при снаряжении имел товаров на сумму 19 тысяч рублей серебром. В Большой киргизской и Дикокаменной ордах продано товаров на 3026 баранов (считая в этом числе двухгодовых барашков); эти бараны и остальные товары проданы в Кашгаре на 4068½ кокандских золотых*. Скорый сбыт наших товаров, и притом на серебро и золото, нужно приписать особенным благоприятным случаям. После восстания 1857 г. сношения Кашгара с Кокандом были прерваны, наш караван был первым, привезшим товары на значительную сумму. Особенно выгодно проданы были бараны: по 63 на ямбу; каждый баран стоит более ½ золотого. Принимая во внимание излишние расходы и подарки, большею частью вынужденные, и, наконец, то, что караван по недостатку вьючных животных не мог вывезти много товаров, надо полагать, что он не мог вполне воспользоваться торговыми выгодами кашгарского базара. Расходы караванные были следующие: зекету дано в Кашгаре 622 руб. 50 коп., в Куртке — 360 руб. подарков дано на 1302 руб. Немаловажный расход для каравана составляло содержание прислуги и вьючного скота. Кокандцы и другие народы, имеющие торговлю с Кашгаром, вследствие удобств пути товары свои отправляют с подрядчиками и прислуги более одного человека не имеют, между тем как в караване нашем было 32 человека киргизской прислуги, много верблюдов и лошадей. Прислуга нанята была по усиленным ценам, так что на одежду и в жалованье получили 1036 руб. 13 коп. Содержание и прокормление скота в Кашгаре чрезвычайно дорого. По недостатку подножных кормов животные круглый год довольствуются сухим фуражом, а в нашем караване для откормления до крайности истощенных лошадей и верблюдов давали усиленную дачу корма. Жизненные припасы также недешевы. Таким образом, израсходовано караваном на пищу, на угощения и корм скоту и проч. 4067 руб.

От дальности дороги и трудного пути караван до приезда в Кашгар потерял 60 верблюдов и 8 лошадей. Недостаток вьючного скота был причиною того, что караван не мог вывезти из Кашгара дабу, несмотря на видимую выгоду этой операции. В Кашгаре главный предмет вывоза есть чай, по преимуществу зеленый, который не имеет сбыта у нас; а главные туземные произведения: даба, хлопчатая бумага, шелк требуют много вьючных животных и не могут вознаградить убыток от потери животных. Оттого караваи вывез 11 ящиков чаю, дабы, кокандских полушелковых материй и машру*, всего только на сумму 14 051 руб. 75 коп., и должен был купить 11 верблюдов. Некоторое вывезли серебро. Из Кашгара вывезено нашим караваном 27 ямб. Принимая во внимание все эти расходы, мы думаем, что караван не вполне доволен своим оборотом, по крайней мере, не столько имел барыша, сколько бы мог иметь, если бы был при другой обстановке. Присутствие мое, по-видимому, стесняло свободу их действий. Они боялись, чтобы кокандцы не узнали об участии русского правительства в отправлении каравана, потому давали подарки там, где обыкновенные караваны не дают, или более, чем дают другие. В Кашгаре все купечество советовало им ехать через Коканд и вывезти товаров на всю сумму, ибо из Кашгара до Семипалатинска через Коканд и Ташкент очень дешево отдают в наем вьючный скот. От этого предприятия, очевидно, выгодного, они отказались из боязни, что в Коканде и Ташкенте меня могут узнать и тогда, как подданные кокандского хана, могут лишиться жизни. По этим причинам караван не мог также воспользоваться милостью правительства относительно освобождения их от пошлины, а с 11 ящиков чаю, привезенных ими, взяли пошлину.

Что касается до моих действий, то я во время пребывания в Кашгаре старался всеми мерами собрать возможно точные сведения о крае, особенно о политическом состоянии Малой Бухарин, для чего заводил знакомство с лицами всех наций, сословий и партий, и сведения, полученные от одного, сверял с показаниями другого; сверх того, я имел случай приобрести несколько исторических книг5, относящихся к периоду владычества ходжей, пользоваться дружбой некоторых ученых ахунов6. Из этих источников заимствованы мною факты, касающиеся влияния ходжой до времен джунгарского владычества и после, до падения страны под иго Китая. Сведения о восстаниях, бывших с 1825 г., получены от лиц достойных доверия: от кокандцев, участвовавших лично в «газате»7 и занимавших значительные должности, и от кашгарских ахунов, бывших свидетелями этих переворотов.

Кашгарский аксакал Нормагомет-датха принимал деятельное участие в попытке ходжей возвратить независимость отечества. Наш вожатый в Куртку, есаул Тохтар, родом из сибирских киргиз, был в 1857 г. у ходжи начальником дворцовой стражи, потом командовал отдельным отрядом при осаде Яркенда. Тохтар ужо преклонных лет, но фанатически предан интересам ходжой, участвовал во всех восстаниях с 1825 до 1857 г. и готов участвовать в будущих. Я был знаком с одним кипчаком, который в последнее восстание у ходжи Валихана занимал придворную должность удайчи. Что касается до ходжей и их значения в Коканде, об отношениях их к кокандскому и кашгарскому народам и об их фамильных отношениях, то обо всем этом я узнал от маргеланского купца Найманбая, которого сестра замужем за ходжей Каттаханом и в гареме его пользуется первенством. Факты, относящиеся к территории Шести городов и туземного его населения, приобретены от кашгарских беков8, шейхов*, ахунов и от «моих кашгарских родственников», людей, сведущих в этом деле. Имея постоянные и короткие сношения с кокандцами, я получил много данных о состоянии этого ханства и особенно о последних событиях, имевших последствием падение хана Худояра9.

Географические сведения, маршруты, собранные мною, имеют значение в связи с существующими исследованиями и требуют предварительного знакомства с источниками, а потому оставляю их, как и сведения о Коканде, предметами отдельной статьи, а теперь прилагаю записку о Алтышаре, или о Шести западных городах Восточного Туркестана. Записка разделена мною на 5 частей. Продолжительная болезнь не позволила мне вполне обработать эту записку, но она содержит в себе факты, до сих пор вовсе неизвестные.

Источник: Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Том 3 – Алма-Ата, Главная редакция Казахской советской энциклопедии, 1985, 2-е изд. доп. и переработанное, стр. 53-85