Титульный лист рукописной копии работы Следы шаманства у киргизов

Все писатели о киргизах говорят и почти во всех географических руководствах пишется, что киргизы – магометане, но держатся шаманских обрядов или что они обряды мусульманские смешивают с шаманским суеверием. Это справедливо, но в чем состоит их шаманство1. Об этом, к несчастью, до сих пор никто не писал обстоятельно, хотя статьи о киргизских шаманах, или баксы, появлялись нередко в разных периодических изданиях*.

Вообще шаманство как религия составляет предмет еще неисследованный. Статья покойного Банзарова о «Черной вере» есть единственное систематическое и лучшее ученое исследование об этой отдельной вере, господствовавшей когда-то у всех народов Передней Азии. Несмотря, однако же, на превосходные достоинства этого сочинения, мы думаем, что оно не полно; именно потому не полно, что оно есть, как гласит заглавие статьи, очерки шаманства у монголов-буддистов, которые, как говорит Банзаров, «…питают отвращение к старинным своим поверьям и не почитают их достойными грамотного человека». Это обстоятельство, по нашему мнению, весьма важно, тем более, что большую часть данных для своей статьи Банзаров заимствовал из шаманских молитв, собранных ламами в особые книги и в измененном виде усвоенных буддизму*, как, например, обряды и молитвы при сооружении обо2, молитва огню, гадание на бараньей лопатке и проч., и, конечно, были изменены по понятиям нового учения, что видно из следующих слов Варджрадарка* Мэргэна3, автора сочинения о построении обо: «…хотя составление таких книг само по себе не только стыдно* (ибо время их прошло), даже неприятно для мудрых, однако же невозможно противиться желающим устроить обо и проч.». Буддизм со своей обширной мифологией и обрядностями более торжественными должен был скоро вытеснить первоначальных шаманских духов и большую часть шаманских обычаев. В этом отношении, т. е. в отношении обычаев шаманских, и в отношении шаманской демонологии4 киргизы, сколько мне кажется, богаче монголов. Я этим не хочу сказать, чтобы шаманство сохранилось у киргизов чище, чем у монголов; напротив, у киргизов оно смешалось с мусульманскими поверьями и, смешавшись, составило одну веру, которая называлась мусульманской, но [они] не знали Магомета, верили в Аллаха и в то же время в онгонов5, приносили жертвы на гробницах мусульманским угодникам, верили в шамана и уважали магометанских ходжей. Поклонялись огню, а шаманы призывали вместе с онгонами мусульманских ангелов и восхваляли Аллаха. Такие противоречия нисколько не мешали друг другу, и киргизы верили во все это вместе.

Такой порядок вещей продолжался до наших дней, когда ислам вместе с русской цивилизацией проник в степь, и грамотные дети, воспитанные фанатичными татарами, с презрением отвернулись от обычаев предков и стали преследовать и запрещать их, где только замечали.

Из вышеприведенных примеров можно видеть, что основой этой смешанной веры служило шаманство.

Мусульманство среди народа неграмотного без мулл не могло укорениться, но оставалось звуком, фразой, под которыми скрывались прежние шаманские понятия. Оттого изменению подверглись имя, слова, а не мысль. Онгон стали называть арвахом*, куктэнгри6 – Аллахом или худаем, духа земли – шайтаном, пери, дивана* и джином7, а идея осталась шаманская. Даже в представлениях она имела образ, олицетворение шаманское. Но тем не менее основания шаманской веры были поколеблены магометанским единобожием. Небо слилось с идеей Аллаха, а второстепенные тэнгри, почитаемые в олицетворениях, и особенно те, которые имели изображения, как, например, истуканы богов земли – дзаягачи8, – совершенно были забыты, вероятно, потому, что более преследовались при введении ислама как идолы, столь ненавистные мусульманам. Зато солнце, луна, звезды, которые не были олицетворены, пользуются до сих пор уважением, и в народе сохранились некоторые обряды их культа. Все шаманские обряды, понятия, легенды, столь тесно соединенные с бытом кочевым, сохранились у киргиз в совершенной целости и представляют богатый материал для исследования среднеазиатских древностей.

Банзаров в основных положениях о шаманстве, по нашему мнению, судит не совсем верно, или, лучше сказать, не обнимает всю идею шаманства.

Шаманство, с одной стороны, есть почитание природы вообще и в частности. Человек действует и живет под влиянием природы. В этом смысле шаманство представляет крайний материализм.

Дуана (колдун) Большой орды. Рис. П. Кошарова

С другой стороны, умирая, человек сам становится божеством – это крайний спиритуализм9. Идеяи замечательна особенно потому, что не имеет мифологических заблуждений и дает полный простор общественным условиям, общественным законам. «Поклонение есть высочайшее удивление», – говорит Карлейль10, которого понятия о происхождении язычества, по нашему мнению, вполне объясняют шаманство. Природа и человек, жизнь и смерть были предметами высочайшего удивления и были всегда преисполнены неисследимой тайны. Природа и человек! Скажите, что может быть чудеснее и таинственнее природы и человека? Необходимая потребность познать Вселенную с ее чудесами, вопрос о жизни и смерти и отношениях человека к природе породили шаманство – обожание Вселенной или природы и духа умерших людей. Так младенчествующий человек был приведен к почитанию солнца, луны, звезд и всего того бесконечного, вечного и разнообразного, что мы называем природой или Вселенной. Вот ответ Карлейля, который так хорошо объясняет шаманское небопочитание: «Вы, верно, помните приводимый Платоном11 пример человека, который, выросши в темной пещере, вдруг был выведен на свет, чтобы… Эта зеленая с цветами трава, деревья, горы, ручьи, шумящее море, эта глубокая бездонная лазурь неба, летучие ветры, клубящееся черное облако, извергающее то огонь, то дождь, то град, – что это такое? А это другое таинство – время; вот высочайшее таинство… это Вселенная … ах, боже мой! Это какая-то сила неисследимая. Корень всех сил – сила, которая не мы».недурна>

Человек шаманский удивлялся солнцу и поклонялся ему; увидел луну – и ей поклонился; он поклонялся всему в природе, где замечал присутствие этой неизъяснимой силы, вечной, как время, которую он назвал синим небом, кок-тангри. Происхождение шаманства – это обожание природы вообще и в частности.

Другое чудо – человек. Эта душа, эти способности, этот дух мыслящий и пытливый, не есть ли очевидное присутствие божества, той неисследимой вечной силы? Он поклонялся живому духу в лице шамана и мертвому духу онгону. Но влияние природы в этой жизни на человека, особенно младенчествующего, слишком сильно, слишком деятельно, и он должен был создать правила, которыми он руководствовался в отношении к таинственной природе, что делать и чего не делать. Вот происхождение тех обычаев и обрядов, которые мы называем теперь шаманским суеверием и которые тогда были истинной верой, верой несомненной, живой.

Таким образом, шаманство первоначально было почитанием природы вообще, в идее неба и, в частности, солнца, луны, рек и прочих чудес природы и стихий, и поэтому отчасти походило на фетишизм12, хотя по идее оно далеко не похоже на эту грубую и мелкую адорацию*. Олицетворения не было, и второстепенные тенгри, конечно, появились впоследствии, чему служит доказательством самое название тэнгри – небо. Влияние зороастровой религии13 проникло, как справедливо замечает Банзаров, впоследствии и выразилось олицетворением неба в Хормузде14 и в поклонении огню, которое, по нашему мнению, могло существовать и в самом шаманстве, но религия магов15 придала поклонению этому божеству более обширные размеры и обставила его большими обрядами. Какое понятие имело шаманство о небе как о божестве, и его могуществе в отношении человека? Человек мертвый был сам свободное божество, поэтому влияние неба простиралось только на человека живого. Поэтому же и идеи греха, в смысле христианском, не было; от божества зависело благо и худо, добро и зло, счастие и несчастие во время земной жизни, а благодать и кара следовали тотчас за грехом, в шаманском смысле.

Арвахи или онгоны, духи умерших предков

«Внешний мир – природа, внутренний мир – дух человека, и явления того и другого – вот что было источником черной веры», – говорит Банзаров. Внешний мир – солнце, луна, звезды и земля – вот первые божества; почитание целого должно было привести к почитанию частностей: гор, рек, холмов и проч.

Таким образом, шаманство обоготворило природу. Небо – тэнгри, хотя впоследствии и олицетворялось, но никогда не было богом. Человек приписывал небу, солнцу и луне власть над собой, влияние чего нельзя отрицать, но влияние это действовало на него только в этом мире от рождения до смерти. Он мог родиться под особенным покровительством природы – чудным образом и умереть от гнева, но по смерти власть природы на него прекращалась, он сам становился арвахом, онгоном, божеством свободным. Благополучие его в том мире зависело от того, как родственники исполняли обряды поминок. Если поминки были исправны, он был спокоен и покровительствовал всем родным, не то он становился врагом и вредным. Таким образом, небо было беспристрастно, как божество, и неревниво. У шаманских народов не было грехов, в смысле христианском; человек боялся кривить совестью, потому что оттого уменьшался его скот; наступить на огонь, потому что он получит болезнь. Одним словом, суеверия шаманские вели за собой кеср – ‘уменьшение, урон’) – терминологически – зло, несчастье, приносимое божеством, в противоположность добру (ізгі, игі).”>16 – несчастие, падеж скота, болезнь. Наказание следовало тотчас за нарушением обряда. Со смертью он освобождался от всех наказаний и дух был свободен.

Люди великие, сильные были и всесильными, всемогущими онгонами, мелкие натуры становились и по смерти ничтожными духами,. Чингис-хан после смерти был почитаем, как бог. У киргизов почитание арвахов до сих пор во всей силе. Они в трудные минуты жизни призывают имя своих предков, как мусульмане своих святых. Всякую удачу приписывают покровительству арвахов (см. свидетельство Рычкова17).которые>

В честь арвахов приносят в жертвы разных животных, а иногда нарочно ездят на поклонение к их могилам и, принося жертву, просят их о чем-нибудь, например, бездетные – сына. Во время приношения жертвы арваху киргизы говорят: || … * В древности могилы знатных и великих людей были скрыты или заповеданы [табу], вероятно, чтобы их не могли осквернить враги. (Аларих18 у готов 19, скифы20… Дарий21). У нынешних киргизов воздвигнуть знатный курган или памятник считается непременной обязанностью детей, и могилы эти заменяют им обо. Это единственные святыни киргизов.

Китайские писатели сохранили нам некоторые обычаи, соблюдавшиеся при погребении царей у хунну, киданей22 и других шаманских номадов. Европейские путешественники, ездившие к монголам23, говорят о подобных обычаях у команов и монголов. Если сравним их с киргизскими, то найдем в них замечательное единство идей и даже сходство обрядов.

Шаманы почитались как люди, покровительствуемые небом и духами. Шаман – человек, одаренный волшебством и знанием, выше других, он поэт, музыкант, прорицатель и вместе с тем врач. Киргизы шамана называют бахши, что по-монгольски значит учитель, уйгуры бахшами называют своих грамотников, туркмены этим именем зовут своих певцов. Команы называли шамана кам, так называют его и теперь сибирские татары.

Мы не будем говорить о происхождении этого слова, которое достаточно разъяснено Банзаровым, не станем также опровергать мнения о том, что шаман был и есть просто шарлатан. Мы только повторим здесь слова Карлейля: «Мне грустно даже предположить, чтобы шарлатанство, хотя в дикаре, могло породить веру». И у киргизов не всякий может быть шаманом, как не всякий из нас может быть поэтом.

Эм*. Болезни, по мнению шамана, происходят не от физических причин, но от воли божеств и духов или вообще от непочитания – киелы, поэтому лечение болезней производилось шаманами, людьми, близкими к духам, и потому знакомыми с известными обрядами или, как их называют сами киргизы, эм. Некоторые болезни имеют хозяина – iйе, iйели авру, т. е. своего духа.

У киргизов все болезни более или менее разделяются на две категории:

1. Учук*, учунмак, всякая незначительная болезнь, сопровождаемая головной болью или тошнотой, или лихорадочным жаром. Учук бывает, по мнению киргиз, от пищи. Судя по тому, что они пищу и питье вне кибитки не едят и незакрытой не оставляют на ночь, надо думать, что делают это, боясь порчи от злых духов. Учук лечится обрядом, называемым также учук (учуктамак* – лечить от учука).

2. Кагынды – болезни, сопровождаемые более сильными симптомами, и лечатся обрядами, называемыми какмак. В том и другом случаях имеют в виду испугать духа нечистого. В учуке прыскают три раза холодной водой и кипятком, а в кагынды бьют легкими, вынутыми от разных животных.

Киргизы ревматизм называют тёз арвах, он получается от неосторожного хождения по местам старых кочевок*. От ревматизма считают верным средством носить …* на больном месте, которое должно быть непременно повязано дикокаменным киргизом.

Женские болезни, особенно маточные, приписывают действию духов, и женщин, одержимых духами, называют зиандасты*.

Чтобы не рожать детей, женщине следует вымочиться на муравейнике.

Эм от водобоязни: больного заставляют кусать ушки котлов в сорока кибитках,. У казанских татар собирают куски хлеба из сорока изб.следовательно>

Огонь. Почитание огня, как справедливо думает Банзаров, заимствовано шаманскими народами от персов24, как и Хормузда, бога неба. Мы совершенно согласны с ним в этом, но полагаем, что заимствование было в гораздо больших размерах, чем думает Банзаров. По нашему мнению, шаманство первоначально заключалось в грубом почитании мира, вообще в идее неба и всех его частностей, т. е. солнца, луны, земли также с частностями: горами, реками, замечательными камнями, деревьями и проч. Идея добрых и злых тэнгриев, культ огня, может быть самое искусство шаманов (но не шаманство) заимствовано от персов, даже дуализм неба как материи – кок и как бога – вечный. Из всех шаманских поклонений у киргизов поклонение огню до сих пор имеет большую силу. Киргизы огонь называют авлие25, этим же именем называют мусульманских угодников. Из почтения огонь киргизы, подобно монголам, называют мать. Огонь имеет качество очистительное*. Очищают, проводя между двух огней. У киргизов обряд очищения называется аласта26. Скочевывая с зимовок, они переходят кочевкой между двух огней. Человек, дающий публичную клятву, должен также очищаться огнем.

Огонь был покровителем жилищ, домашним святилищем, поэтому у киргизов невеста при вступлении в новое семейство должна была поклониться огню в большом доме27. Обычай этот существует у монголов и заменяет венчание. У киргизов он, очевидно, утратил много подробностей, если его сравнить с монгольским. Невесту, вступающую в новое семейство, женщины вводят в юрту тестя*. В дверях она делает обычное коленопреклонение*, потом садят ее около очага на выделанную телячью кожу, чтобы она, невеста, была мягка, как шкура*…, затем льют в огонь жир*, и она падает несколько раз ниц, приговаривая: мать-огонь и жир-мать, награди меня милостью!..* В это время женщины, нагрев ладони на огне, водят по лицу невесты. Надо полагать, что молитва эта первоначально была не так кратка (см. эту молитву у монголов). Точно так же при рождении ребенка приносят огню жертву, говоря… Киргизы оказывают вообще большое почтение огню; в огонь нельзя плевать, нельзя проходить через огонь, даже через место, где он был когда-то разведен…* Киргизы самого взбалмошного человека называют…*. Почитая огонь, боялись гнева огня и потому клялись гневом огня…* Многие болезни считались гневом огня, и потому очень многие болезни лечились огнем. К числу болезней, лечимых огнем, принадлежит ревматизм – боль в ногах, которая, по мнению киргизов, происходит от неосторожного хождения по местам старых стоянок. Монголы думали точно так же, потому что у них было предание, что племя хонкират страдало болью в ноге, потому что оно вышло из Иргене-хона28 и повергло благо других племен под ноги.

Для жертвы огню употребляется у киргизов жир. Жертвенные свечи, или светильники, чрак, делались белые из ваты или из белой дабы и синие – из китайки, пропитанной салом и обернутой около тонкого стержня* растения чий. Чрак должен быть длиною в локоть. Ваточные употребляются для сжигания по умершем в первые четыре дня, каждый день жгут по десять, всего сорок. Во время лечения шаманами употребляются от некоторых болезней чраки белые и синие вместе от трех до семи и девяти.

О животных, приносимых в жертву

В жертву приносили и приносят животных всех видов, по преимуществу верблюдов, лошадей, баранов и редко быков, но всегда самцов и с известными приметами. «Возьмем, – говорит в поэме «Чора» жена мужу, – от верблюдов – нара, от лошадей – жеребца, от коров – быка и от овец – барана и пойдем просить себе сына».

Ислам допускает жертву от стад только в память курбана Авраамова, но киргизы при малейшем несчастье режут животное во имя божие…* или во имя арвахов и приносят жертвы не при обо, а на могилах предков. Такие жертвы они называют курбандык и садака и этим некоторым образом смягчают их языческое значение.

Верблюд показывает крайнюю важность причины, побудившей сделать жертву. Верблюд должен быть белый. Поговорка «распоролся желудок белого верблюда»* употребляется при крайне радостных случаях, например, при возвращении близких людей из опасного похода или из дальнего путешествия, при рождении наследника у людей, которые давно этого дожидались, и, очевидно, имеет жертвенное происхождение. При подобных радостях, чтобы показать всю их важность и искренность, надо полагать, распарывали желудок верблюда, хотя в настоящее время верблюд редко приносится в жертву./

Баран должен быть белый с желтой головой…* или белый с лысиной…* Обыкновенно, принося жертву, киргиз в молитве описывает приметы приносимого животного. «О, арвах, для тебя именую лунорогого, раздельнокопытчатого с запахом мускуса, или с ушами… подобными баурсакам*, или с разрезными ушами, с двумя зубами»…* и проч. Приносят в жертву и первенцев в стаде, если они и не имеют вышеприведенных примет. В молитве огню у монголов говорится также белый баран с желтой головой.

Киргизы нередко в беде именуют лошадей или скот, почему-либо им дорогой, а приносят в жертву другой, менее любезный. Для этого слюной именованного животного мажут рот животного, которое хотят в самом деле убить29.

Космологические понятия киргизов

Здесь трудно распознать, которая из дошедших до нас легенд более древнего происхождения, и под влиянием какого культа они произошли, тем более, что об одном и том же предмете существуют в одно и то же время различные понятия.

Звезды, по мнению некоторых киргиз, не что иное, как большие горы из драгоценных камней, лежащие от нашей планеты в таком расстоянии, что кажутся маленькими точками. Киргизы верят также во влияние звезды на человеческое счастье, как говорят в простом народе, – в планиду. По мнению других, каждая звезда соответствует душе какого-нибудь человека на земле, и когда умирает человек, то и звезда его падает на землю. Когда киргизы видят падающую звезду, то говорят…* (моя звезда выше!) или несколько раз чалапают* губами. Счастливого человека, покровительствуемого судьбой, называют «человеком со звездой».

Монголы приносят, по шаманскому преданию, жертвы звездам и [при]дают, подобно киргизам, большое значение звездам в отношении власти доставлять человеку счастье, богатство, скот и проч.

Из звезд киргизы знают и отличают поименно очень немного.

1. Полярная звезда – Темир казык*, по ней ориентируются киргизские путешественники во время ночи. Название железный кол, вероятно, дано вследствие видимой неподвижности, поэтому две звезды, близкие к ней и имеющие около нее движение, которое похоже на ход лошадей, привязанных на веревке к колу, называются «двумя белыми лошадьми»*.

2. Большая Медведица называется киргизами Семь воров – Джеты каракчи, это души семи разбойников, которые днем воровали, а ночами каялись в грехах, за это они были обращены после смерти в семь звезд. У семи воров находится похищенная дочь Плеяд*.

3. Плеяды – уркер. Киргизы заметили поступательное движение Плеяд к Большой Медведице и думают, что она преследует семь воров, чтобы выручить свою дочь. По Плеядам киргизы узнают часы ночи и времена года.

4. Венера – Пастушеская звезда. По всходе этой планеты киргизские пастухи гонят баранов в аул, в загон.

5. Утренняя звезда – Чулпан-джулдуз.

Знаки Зодиака и их созвездия известны киргизам под арабскими, но несколько исковерканными названиями. Впрочем, положение их никто не знает. Киргизы имеют свои названия месяцев.

Млечный путь (Куш джол*) – птичья дорога, потому что по направлению Млечного пути летают перелетные птицы.

Луна, вероятно, была божеством. Киргизы при виде новой луны делают земные поклоны и летом берут с того места, где делали поклоны, траву, которую, придя домой, бросают в огонь. Киргизы говорят, что на луне есть старуха (вероятно, вследствие округленности и пятен, которые кажутся частями лица). Киргизы не смотрят долго на луну, боясь, чтобы старуха не сосчитала ресниц, если это случится, то человек должен умереть. При отправлении естественных нужд не обращают лица к луне. Вообще о луне говорят с уважением.

Солнце. Конечно, если луна была божеством, то и солнце должно было быть тем же; между тем мы не видим у киргизов следов уважения к этому светилу. Банзаров то же говорит о монголах. Странно. Не могло ли быть, что младенчествующий человек отдал первенство луне потому самому, как в анекдотах рассказывают про одного простака, который сказал: «Луна лучше солнца, потому что днем и без солнца светло». Киргизы не обращаются лицом к солнцу, когда отправляют естественные нужды – вот единственная дань уважения, которая до сих пор нам известна30.

Небо – это высочайшее божество в шаманстве. Кок-тэнгри – Синее небо. У киргизов первое прилагательное кок означает видимое, предметное, а существительное (тэнгри) обращено в синоним…* (Аллаха) и кудая (худа.) Впрочем, в отдаленных краях степей, например, в Дикокаменной орде еще живет выражение кукэ-тянгри, в виде набожного восклицания или призывания. Слово тэнгри еще при Чингис-хане магометане переводили словом алла, а европейцы словом dеus, так оно было в шаманстве близко к идее всемогущего существа, а в Малой Бухарии и теперь китайское тянъ переводят персидским словом худа – бог.

Небо было свободно в своих поступках, оно награждало и карало. От его воли зависело благополучие людей и народов. Выражения «тэнгри-джарылкасын» (джарылкамак) – да наградит тебя небо; «кок-суккан» – проклятый небом и «кук-суккыр» – чтобы не было неба31 показывают их шаманское происхождение. Джарылкамак имеет очевидное сходство с джарлык32 (монгольское дзарлик) – изъявление воли – и с монгольским дзаяга – воля неба, судьба.

На небе есть жители – люди. Они опоясываются под горлом; мы живем в середине на земле и носим пояс на середине тела, люди же подземные, у которых также свое солнце, луна и звезды*, носят пояс на ногах. Между небесными киргизами есть очень богатая старуха (образ жизни небесных жителей – киргизский, иначе и быть не могло, так как эти элементы суть плод киргизской фантазии).

Радуга – кемпирден косагы, т. е. старушкин косаг. Косагом называется привязь овец на две стороны петлями к натянутой по земле веревке. Упоминаемая здесь старушка уже нам знакома. Радуга – ее косаг из разноцветных овец, которых старушка имеет привычку доить после дождя.

Явления в воздухе

Гром. Монголы, как говорит Рашиддин, ужасно боялись грома, считая его за гнев неба. Киргизы говорят действительно, что гром – гневный глас божий, а молния – стрелы, которыми он поражает шайтанов, но трудно распознать, Аллах или небо этот гневный бог, и шайтаны, которых он поражает, мусульманского или шаманского происхождения. Мусульманские легенды в этом отношении сходятся довольно близко с киргизскими. Они говорят, что гром – крик одного страшного ангела, а молния – стрелы, коими он поражает шайтанов, но относить этот акт к самому богу по-мусульмански неприлично. Надо полагать, что здесь господствующая идея – шаманская, тем более, что буддисты – монголы, на которых не могла действовать мусульманская легенда, также считают молнию за стрелы небесные, направленные против злых духов.

Нам случалось также слышать относительно первого грома [известную формулу], что «небесный жеребец ржет…*». При этом у киргизов соблюдается следующий обряд: хозяин юрты с ковшом выбегает из юрты, бьет им, бегая кругом, свою кибитку снаружи, приговаривая: «Молока много, углей мало»*. Говорят еще, что льют молоко у порога*. Кажется, все это делается не из страха, а есть доброе пожелание обилия молока, следовательно, и увеличения стад.

О драконе как о производителе грома мы не слышали. Вообще олицетворений ислам не терпит.

Вихрь, вероятно, был олицетворен как один из тэнгриев стихийного происхождения, потому что киргизы, встречая вихрь, плюют три раза «тфу, тфу, тфу». У г. Васильева34 говорится о подобном же обыкновении у киданей.

О чарующих силах в природе

Абульгази говорит, что турки* имели камень, называемый яда или джада, посредством которого могли производить дождь, гром и молнию*. Киргизы этот камень называют джайтасы* и до сих пор верят в джада и в возможность производить, когда нужно, дождь и непогоду, и многие между ними славятся в этом отношении. Киргизы всякое чародейство и колдовство называют джаду. Между киргизами прежде было много подверженных джаде, испорченных, т. е. околдованных. Болезнь эта считалась смертельной, и от нее можно было избавиться только через операцию шамана, который резал им желудок и извлекал оттуда какую-нибудь мерзость. К джаду прибегали обыкновенно ревнивые жены, и мы знаем, по преданию, много киргизов, умерших якобы от джаду. Чтобы обворожить, заставить кого-нибудь любить себя, или, как говорят киргизы, «вскружить голову»*, прибегают к разным заговорам*. Замечательны между ними чары на след…, о которых упоминается в русских сказках (ведьма Марина Добрыне Никитичу). Большей частью заговоры делают на сахаре или изюме, который потом дают кому надо. Чародейство, колдовство у киргизов носит разные названия: во-первых, арабу (от него арбын, у дикокаменных киргизов, и арбаучи, у кайсаков). В «Манасе», эпической саге дикокаменных киргизов, все герои и богатыри имеют это качество; даже их лошади, вещие говорящие кони, имеют еще способность изменяться… в птиц и проч. Они называются арбын-кулун, лошадь-чародей.

Заговоры, которыми дикокаменные киргизы ограждают себя от разных болезней, также называются арбын. Они имеют арбын даже от удушливости на высоких горах, которая происходит от малого давления воздуха. У кайсаков арбау называются по преимуществу заговоры, а арбаучи – люди, имеющие способности посредством заговора освобождать человека от чар, от болезней и проч. Для того чтобы излечить человека от ужаления змеи, киргизы хватают живую змею и заговаривают ее. Если заговор был действителен, то змея должна тут же умереть. Вообще первоначальное значение этого слова – заговор.

Киргизы употребляют еще персидское слово сихр и от него сихрчи – колдовство, [колдун].

О чарующих силах, заключающихся в самом человеке

Грозны были для младенчествующего человека стихии, но от них можно укрыться; хуже беда была в самом человеке – страх перед какой-то неведомой силой, которую он ощущал в себе. Человек был окружен страхом. Даже во сне он боялся, его страшил сон.

Язык человека через слово имел, по мнению киргизов, разрушительное влияние. «Слово человека может раздробить камень, если не камень, то голову человека».*

Если у киргиза умрет красивый ребенок, пропадает хороший конь, улетит хороший сокол, испортится ружье – все приписывается человеческому языку.

Глаз – действует так же, как и слово.

Ногти. Киргизы вместо клятвы лизали ногти на руках, смотря на небо. Приписывается ли чародейская сила ногтям всех пальцев или одного пальца по преимуществу, не знаем. У Буслаева безымянный палец по преимуществу не терпит неправды.

Чарующая сила, приписываемая некоторым действиям

«Обвести», «окружить» употребляется в эпических сказаниях народов индо-германского племени в смысле приворожить, околдовать. При этом действии чарующую силу они по преимуществу приписывали мертвой руке: «Как мертвой рукой обвести» (Снегирев. Русские в своих пословицах, т. II, стр. 35; Лионский рецепт, 1751 г., см. Буслаева).

У киргизов чарующая сила заключается собственно в кружении. Они избегают полного круга при осмотре чего бы то ни было. Обойти человека – значит принять на себя все его болезни, все чары, которые тяготят над ним. Поэтому самое нежное слово у киргизов и самое верное выражение любви заключается в словах айналаин, у среднеазиатских турков – ургулаин, что значит «обхожу тебя». Мы слышали, что в старые годы часто чадолюбивые отцы бегали с поясом на шее вокруг юрты, где ле жал больной их сын, предлагая якобы себя небу взамен больного, а родственники и одноаульцы старались удержать его от такого гибельного намерения. Так киргизы верили в кружение. Птицу, попавшуюся в руки, отпускают на волю не иначе, как обведя ею несколько раз около головы.

Клятвы

1. «Да побьет меня огонь мой».*

2. «Да буду твоим синим ослом»*, – иногда они прибавляют: «В двух мирах», – т. е. «на этом и на том свете».

3. «Инк дечи», – скажи инк! Это слово, по Рашиддину, значит благословление; он этим словом объясняет онгон.

У дикокаменных киргизов есть странная клятва: «Майнекен булаин». Надо полагать, что Майнеке – имя собственное какого-нибудь человека, особенно прославившегося своими дурными качествами*, или какая-нибудь унизительная профессия. Клятва эта общеупотребительная.

Рым, т. е. обычаи, соблюдение которых в шаманстве избавляло от несчастий, а нарушение вело за собой какое-нибудь бедствие. Одним словом, те простонародные обычаи, которые европейцы называют у себя суевериями или предрассудками, а в шаманстве они и составляют обрядную часть их веры. Рым называются также обряды, исполняемые в видах предзнаменования. Например, у кого нет сыновей, а родятся девочки, те дают последней из своих дочерей имя Ул-Туган – сын родился, Майкет, чтобы оно было предзнаменованием для рождения сына.

Мы ознакомимся* с наиболее употребительными рымами:

1. При отчуждении из табуна лошади берут клок волос от гривы и, помочив в слюне животного, кладут в карман; этот обычай называется «брать слюну»*.

2. Отдавая кому-нибудь платье, оставляют у себя одну пуговицу или завязку.

3. При продаже животных не отдают от лошади узды, от верблюда носовой веревки, от сокола путалищ, от собаки ошейника. В русских сказках есть чародей, который оборачивается в разных животных: в лошадь, собаку, сокола и проч., обыкновенно просит, чтобы при продаже его в этом виде не отдавать узды, ошейника и путалищ.

4. Входить в юрту с пищей во рту нехорошо, выходить, напротив, хорошо, «к врагу ходят, жуя, а от друга выходят, жуя». Если хозяин заметит, что кто-нибудь вошел к нему с жвачкой во рту, то непременно заставит его выплюнуть у порога все, что есть во рту. При входе отворяют двери гостю сами хозяева; при выходе – ни за что*. Некоторые киргизы имеют свой собственный рым, т. е., заметив, что известные действия всегда ведут за собой худо, а известные – благо, они избегают первых и не упускают делать последние и пр. Некоторые киргизы ни за что не дают своего головного убора, боясь худых последствий.

Особенно много рымов киргизы наблюдают во время походов и баранты. Слова: «тус» – сходи с лошади, «байла» – вяжи, дабы не послужили дурным предзнаменованием, заменяют благоприятными для них по смыслу словами: кон*, бекет*, iйр. Песен не поют; вместо сапты-аяк* говорят джулды-аяк*, кобылу называют жеребцом, потому что ездить на баранту на кобылах считается неблагоприятным для успеха; назначение кобылиц, по мнению киргизов, есть расплод и кумыс, а не поход.

Талисманы от глазу, от нечистых духов и от разных болезней

Киргизы употребляют теперь магометанские, кабалистические молитвы и называют их «тумар»; в прежние же годы талисманы были большею частью вещественные, а именно: разные части тела вещих животных или птиц, кости животных и иногда камни.

1. Кости животных, имеющие сверхъестественную силу. Локтевая кость, по мнению киргизов, могла заменить для скота пастуха, т. е. сберегать от волков и от воров, а не от падежа, как ошибочно думает г. Ильминский (см. Известия Воcт, отд[еления] Арх[еологического] о-ва, 1860 г., вып. 5)*. Для этого ее ставят в юрте точно так же, как у монголов, по рассказу Гомбоева35, и, как у монголов, кладут между тонкой костью также траву кипец. Кость в этом виде изображает пастуха с укрюком. По поверью киргизов, локтевая кость в виде человека стережет скот от воров и глазам воров представляется в виде человека*. Киргизы эту кость называют кары-джилик, т. е. стар[ый]…* Кары не есть ли испорченное слово хариту? Локтевую кость киргизы носят также привязанную к передней луке седла как хранителя седельного прибора и лошади.

Волчья чашка предохраняет от ревматизма в пояснице и от «глазу».

2. Голова филина, ноги и перья сохраняют от злых духов; для этого их привязывают к юрте и к колыбелям детей. Нам случалось видеть в юртах дикокаменных киргиз голову улара* (Tetraogallus himalayensis). По понятию дикокаменных киргизов, мясо этой птицы навсегда предохраняет от оспы[…]

3. От «худого» глазу и языка носят камень, называемый «ишек тас»*. Камень этот, по поверью, должен находиться в желудке ослов, но торговцы продают под этим именем зеленую муравленую глину.

Все болезни в шаманстве приписывали наваждению злых духов или гневу онгонов, оттого лечение их производилось шаманами – людьми, покровительствуемыми духами. Кроме шаманов, злые духи боятся и некоторых живых знатных благородных или храбрых людей, которых в этом смысле называют живыми духами.

Есть и животные, которых боятся черти. Например, при родах – верблюда-самца и ежа. К колыбели детей привязывают ежовые иглы, а при родах кладут их на страждущую. Замечательно, что волосы русского человека употребляют также в числе средств для изгнания болезни.

Киргизы приписывают особенную силу кие некоторым стихиям, например, огню (который был божеством), некоторым животным, птицам и разным предметам, полезным в их кочевом быту, и воздают им известного рода почет, думая, что исполнение этих почетных обрядов утверждает за ними богатство и счастье – кут (это слово заключает в себе идею счастья, соединенного с богатством), а неисполнение – бедность и какое-нибудь зло. Предметы, имеющие такую силу кие, называются киелы, а карательная сила их кеср36.

Известно, что монголы боялись проливать молоко; они в этом случае боялись кесра.

Поэтому надо полагать, что шаманские народы добро и зло приписывали благоволению или гневу обоготворяемых ими предметов и стихий кие. Благочестие заключалось в известных обрядах уважения, а грех в нарушении их; они боялись кесра.

Приводимая ниже легенда замечательна в высшей степени по своему чисто шаманскому происхождению. Вот понятие киргизов о будущей* жизни, и оно совершенно согласно с свидетельством Плано Карпини, который говорит, что монголы с мертвым погребают кобылу с жеребенком, оседланную и взнузданную лошадь, чтобы ему было чем питаться на том свете и разводить лошадей для своего употребления. Киргизы кладут на могилу чашку, но животных, которые назначаются для замогильного употребления покойника, режут на его поминках со словами «тiе берсен» – да дойдет до тебя. Это очень важно; следовательно, шаманское небо было беспристрастно как божество, но ревниво. Большее или меньшее благосостояние человека умершего зависело не от неба, а от той исправности, с которой должны были родные исполнить обычаи. Чем больше зарезано лошадей на могиле, тем благополучнее был покойник. Неотомщенный покойник, судя по этой же легенде, очевидно, должен был страдать. Влияния ислама в этой легенде, по нашему мнению, нет, кроме слов салем-алейкум*.

Азраила, Джебраила мы считаем не магометанскими архангелами, это, по нашему мнению, шаманская смерть, переименованная согласно духу времени. Монголы олицетворяют смерть (Эрлик-хан, бог смерти), как олицетворяют некоторые болезни, например, оспу, в виде злой и отвратительной старухи. Мы не знаем из преданий, какой вид имела киргизская смерть, но знаем, что она имела укрюк, чтобы схватить, и какое-то оружие, чтобы зарезать свою жертву. Плано Карпини говорит, что монголы очищали юрту и все вещи покойника огнем. Киргизы также считают все, что в юрте покойника, нечисто, потому что, когда смерть режет невидимо горло человека, то кровь его, также невидимая, доходит до 3-й клетки кереге в юрте, следовательно, потопляет все вещи, находящиеся в юрте.

Самое бегство от смерти, недопускаемое исламом, составляет один из постоянных мотивов легенд шаманских народов. У киргизских шаманов есть легенда о Хорхуте, первом шамане, который научил их играть на кобзе и петь сарн*. Даже у более омусульманившихся туркоманов Коруглу убежал от смерти, хотя и ненадолго. Поэтому надо полагать, что, хотя воля неба в отношении смерти была в шаманстве, по понятию, близка к судьбе, но все-таки люди старались избавиться [от нее], а не покорялись ей, как древние своему fatum и магометане перед ужасным нагдыр*.

Легенда о мертвом и живом и о дружбе их

В старину было у одного бая три сына. Потерялся раз у этого бая один косяк кысраков*. Вот и говорит отцу старший сын: «Отец! Дай я поищу наш скот, кысраков!» «Ступай, сын мой, ищи!» – говорит отец. Сын садится на лошадь, берет провизию* и оружие…* Видите, отец был чародей и хотел испытать детей, он отправляется через шесть степей и, обратившись в шесть волков, ждет сына. Увидевши шесть волков, сын испугался, убежал домой и лег. Средний сын просится тоже у отца искать лошадей, и он также прибежал домой, испугавшись волков. Остается самый младший; он говорит: «Я буду искать». «Ладно!» – отвечает отец.

Отец-то был испытатель*. Он обратился в шесть тигров и лег на дороге. Увидевши отца, обратившегося в шесть тигров, сын ударил несколько раз по лошади и бросился на тигров. Только что он хотел всадить копье… «Аа! – говорит отец, – это ведь я, я знаю, что ты всадишь копье. Да, я знал. Ну, подними руки, я благословлю». Тут он дает благословление и говорит: «Дай тебе благополучный путь, перед собой да обрящешь искомое, – да еще говорит – не забудь, сын, когда придется тебе быть в местах необитаемых…*, не оставляй могил, если будут встречаться ночью, – ночуй при них». По прошествии многих дней (однажды) на закате солнца младший сын увидел группу могил, вокруг не было жилищ (кочевок). Видит на западной стороне их стоит свежая черная могила. Приходит – говорит: «Суйлям!» Когда сказал 15 суйлям, он услышал ответ: «Кого спрашиваешь?» И затем выходит молодой человек с прекрасно выведенными бровями. «Кого спрашиваю?» – «Я божий странник, думаю на ночлег». – «Сходите (с лошади)», – говорит, а сам поддерживает за узду, ссаживает, оказывает почесть. Взял за руку, и говорит мертвый живому: «Закрой глаза, и когда я скажу, тогда открой», – и ведет. Когда сказал: «Открой», – младший сын видит: прекрасная юрта, сарай*, войдешь – не выйдешь, пахнет….* так хорошо (запах свежей травы). Как только сели (у него был черный слуга): «Ступай, – говорит, – веди для гостя барана». Черный слуга вышел и привел, держа за шею… серого барашка. Зарезав, как следует, сварили, съели и легли, как следует. Настало утро; умыв лицо и руки, мертвый дал гостю остатки вчерашнего ужина. Сидя таким образом, сказал (мертвый): «Давай…* двое будем друзьями». – «Будем, так будем!» – тут же, открыв груди и обнявшись, сделались друзьями. «Теперь поеду, – говорит живой, – искать кысраков». «Хорошо, друг, но наперед расскажем свои тайны. Я был единственный сын одного бая.

Отец мой был богат. Раз наш народ повел войско на войну, я тоже оконился.

Тогда один всадник в загнутой черной шапке, на черной с лысиной лошади, с длинной красной пикой в руках, с острой черной бородкой вышел, говоря на единоборство! Я тоже вышел. Он от людей и жилищ, а я от набежников. Он поправил* копье, и я тоже, у меня копье было короче, у него длиннее. Его удар достиг наперед, и я был убит. За то, что я умер от врага…* на войне, Бог сделал меня таким – саидом (шаидом*). В этот поход подо мною была худая лошадь. Отец был богат, у него были две лошади… полетит – птица не нагонит, погонится неприятель – не настигнет; я на одну было сел, да отец не позволил. Если, друг мой, хочешь быть со мной другом, то сегодня доедем до нашего аула, у нас будем ночевать, твои кысраки в нашем стаде ходят, размножившись до 90 лошадей. Если меня почитаешь другом, то распори двух лошадей айчубарых*, они ходят вместе (бируюр)». «Ладно, – говорит живой, – распорол бы, друг, да жаль – нет у меня ножа». У мертвого джигита был маленький хорошенький ножик. «Возьми его, – говорит, – и распори.

Я тебя прошу: когда будешь у наших, то не показывай ножика; моя сестра узнает и тебе будет жутко»*. || Живой молодец приехал и стал на ночлег у отца мертвого своего друга. Настало утро. Пришли с урусей* табуны. Сел он на лошадь и выехал навстречу табуну. Пастухи были все молодые, он не принял их за людей, а два айчубара играют в табуне, он схватил их и разрезал им желудки. «Бай! Бай! Один человек распорол двух айчубаров», – крича, прибежали мальчики до аула. Кто же станет смотреть*, когда распороли айчубаров; со всех сторон погнались, севши на лошадей.

Схватили живого друга и привели к баю. И этот бьет и другой бьет; бьют сначала связанного и одетого, а потом стали раздевать, сняли все, остались сапоги. Когда сняли сапоги, ножик и выпал. Сестра мертвого друга стояла тут. Как увидела ножик, тотчас узнала. «Ой, бай! – крикнула она, – это ножик брата», – и схватила его в руки. Прежде били – не били, а настоящее битье началось теперь. «Это он убийца!» – кричат кругом и хотят его убить. Но друг прежде сказал ему: «Если очень станут мучить, то скажи все, как было». Видя, что не избежать смерти, он сказал: «Джурт*. Правду скажу – умру, не скажу – умру! Я прошу всего три слова – сказать или нет?» «Скажи – говорят, – если имеешь что». От начала рассказал все: «Я был сын одного бая и проч.».

Все рассказал. Теперь никто не поверил. «Ложь, – говорят, – убьем! Говори правду, ты убийца». «Народ, вы мне не верите; если я вам покажу моего друга, то поверите?» «Джайрайде!* Прекрасно, покажи только, поверим». Бай начал собирать народ свой, чтобы идти на могилу сына. Сели на лошадей, а нашему джигиту дали не корову, а около того. Да ведут его в середине толпы: все еще не доверяют. Доходят до кладбища. «Народ, – говорит джигит, – когда увидите, стойте вы здесь, да не плачьте, я вызову моего друга». Народ остановился, но отец, бедняга, не выдержал, пошел вслед за джигитом. Мертвый друг все это знает уже давно – арвахам все известно. Хотя отец его и оскорблял, но он думает дать ему салем* и выходит. С отцом поздоровался… приходит потом мать, с ней тоже поздоровался. Затем сестра единственная и с нею его невеста, которую он оставил у родителей на правой стороне (т. е. в девицах). Невеста было подошла наперед, он оттолкнул ее мизинцем правой руки. Побыл с сестрой. Бедняжка, увидя единственного брата, давно умершего, не выдержала, и одна слеза покатилась и упала на правое плечо мертвеца. Слеза капнула, и брат исчез неизвестно куда. Народ после того поверил джигиту. «Хорошо! Молодец!» И стал не как прежде; стал почитать джигита. «Ты, – сказал бай, – друг моего единственного светильника; ты мне теперь то же, что он; возьми половину моего скота и моих душ». «Ничего мне не нужно, отдай моих кысраков».

Старик два раза повторил свое предложение; он два раза отказал и, поклонившись, расстался с баем и погнал 90 своих кобыл. Поехал опять на кладбище, расположил в стороне около свой косяк, а сам подъехал к могиле и говорит: «Достум!» Друг не выходит. До трех раз кричал: «Друг!» В четвертый раз [друг] вышел, бледный, изнеможенный. «Я, – сказал мертвый, – давно слышал твой голос, да нельзя было мне скоро выйти. Слеза моей сестры, упавшая на мое плечо, сделалась морем и потопила меня. Когда ты звал меня в первый раз, я был на той стороне реки, в другой – я был в средине, в третий – я вышел из воды и переводил дух. Ох! Измучился я совсем в эти дни». Тут он повел друга в свое жилище, и они прожили вместе несколько дней, лошади паслись и ничто худое не могло им сделаться. Стал живой друг собираться домой. «Ну, друг, – сказал тогда мертвый, – ты, друг, уедешь с лошадьми и подводами цел и невредим домой. Своих ты застанешь в приготовлениях на войну. Твой дом* будет говорить не ходи в поход, ты и так приехал измученный, истощенный! Но ты не слушай их и поезжай на другой же день в наезд». Приехал джигит домой, все обрадовались.

Отец, мать, родные стали уговаривать, чтобы он не ездил, но он, помня слова друга, переночевал день дома, да и в путь. Друг ему еще говорил на прощанье: «Когда достигнете вражьих аулов, все ударят в коней, ты скачи один по западной стороне; на тебя бросится из аульных людей один – в черной с загнутыми полями шапке, на черной с лысиной лошади, с длинным красным копьем и с черной острой бородкой. Ты ссадишь его при помощи Бога. Это тот самый, что убил меня. Ты зарежь его, говоря: «Дойди до моего друга». Заколи и лошадь, говоря: «Дойди до друга». Как было сказано, как только что они бросились на аул, он поскакал один по западной стороне, и, как сказал друг, появился перед ним чернобородый. Он ссадил его и зарезал, говоря: «Дойди до друга». Заколол и черную лошадь с лысиной, говоря: «Дойди до друга». Друг-мертвец говорил ему еще: «Когда все бросятся на добычу, ты скачи на запад, там, на краю аула, увидишь только что поставленный белый отав*, привяжи на правой стороне дверей лошадь свою. В отаве увидишь молодую, только что взятую женщину и двух девиц, ястреба и черную борзую собаку в ошейнике. Всех их зарежь, говоря: «Дойдите до друга». Джигит, зарезав чернобородого человека и его лошадь, поскакал на запад.

Видит белый отав, перекинул повод в правый косяк дверей, вбежал в юрту и видит молодую женщину, двух девиц – сказал бы солнце есть глаз, сказал бы месяц есть рот. Зарезал молодую, говоря: «Дойди до друга». Зарезал старшую девицу с теми же словами; другую же девицу стало ему жаль, он поцеловал ее, но, подумав, тоже зарезал. С ястребом и с собакой не стал думать. Друг говорил ему еще: «Все будут брать казну несчетную; ты ничего не бери. Перед отавом будет тополь, около него зеленый прут; сруби их; тут же увидишь верблюжий помет, собери его вместе и все это навьючь на черного нара, который ходит у дверей* отава, и вези домой». Отряд возвращался, стали доходить до своих кочевок, вдруг сделалась буря; два дня, две ночи она продолжалась; весь скот награбленный разбежался и частью погиб, даже свои лошади погибли у войска. Джигит счутурил* верблюда и лежал себе около него спокойно. Друг говорил ему еще: «Когда останется полдня езды до аула, тогда возьми зеленый прут и ударь им мешок с пометом, говоря: «Бисмилда алдрекбан рахым!*» Пойдут из него верблюды с криком, лошади с ржаньем, коровы с мычанием и овцы с блеянием. Потом ударь зеленым прутом тополь-дерево, говоря: «бисмилляхи» и проч., и дерево обратится в золото и серебро – одно колено золота, другое – серебра, одно колено золота, другое серебра». Хозяин был чародей и таким образом спасал золото от воров, скот от падежа и волков.

Приехали домой, все товарищи идут пешком, пальцы в ноздрях*, а он не может управиться со своими стадами. Золота и серебра – богатства всего мира. Проживши дома дня два-три, поехал к другу на кладбище: «Салем алейкум, достум!» «Суйлем»*», – говорит мертвый друг, выходит и вводит могилу. Живой друг был изумлен: джигит в черной шапке, молодая келенчек*, две девицы, ястреб, собака – все сидят тут. Друг его посмотрел на младшую из девиц и засмеялся, посмотрел и он на нее и видит в том самом месте, куда он поцеловал, черное пятно на щеке. «Бедный ты человек, – сказал мертвый друг, – я доволен тобою, младшая тебе понравилась, ее ты возьми себе, с меня будет келенчек со старшей девицей». Погостил он тут, а джигит в черной шапке прислуживает им. «Пора, – говорит он, – возвращаться домой». «Хорошо, – говорит ему мертвый друг, – когда ты приедешь домой, в аулах ваших будут разъезжать торговцы с товарами на двух телегах; у них есть две лошади, одна гнедая, другая рыжая; лошади тощие, но ты их купи, сколько бы ни стали просить владельцы. Сначала купи гнедую, потом рыжую, три года не клади на них ни укрюка, ни узды, ни седла с потником, не клади раздвоенных лядвей… Через три года зарежь гнедую, разбей все кости и косточки, даже пальцев, и смотри на мозжечок: если он не будет весь белый и хоть капля черноты, то отпусти рыжую лошадь еще на год в табун. По прошествии 4-х лет, на пятый, привяжи ее к веревке у юрты, давай один только раз сорвать траву и один глоток воды, но все не езди; лошадь будет, как нагайка. Через несколько времени ты почувствуешь боль в голове; пройдет – хорошо, если же станет все увеличиваться, садись на рыжую лошадь и скачи ко мне. Не забывай». Друзья простились. Джигит приехал в свой аул, видит: татары торгуют, у них две лошади; как говорил друг его, – гнедая и рыжая. Он стал просить продать ему гнедую, дает за нее две лошади, караванчи просит три. Дал. Стал торговать рыжую. Караванчи сам был испытатель…*, потребовал пять лошадей. Купил. На три года пустил в табун, как говорил друг; на четвертый год убил гнедого и в пальцах нашел черноту в ноготь большого пальца. Еще год держал рыжую в табуне. На пятый год рыжую лошадь стал держать у юрты на веревке. Однажды заболела голова и не поправляется. Джигит тайну свою никому не говорил – ни отцу, ни матери, ни друзьям и сверстникам; знал ее Бог, мертвый друг и он сам, только трое. «Оседлайте-ка рыжку, – сказал он, видя, что болезнь увеличивается, – я порассеюсь». Стал ездить по плачу аула*, взор и силы начали быстро падать, не устоял… «Кой как*, аман бул!» – сказал он народу и ударил лошадь. Скачет к другу. Друг все это знает, хотя не видит. «Плохо моему другу, – думает он, – рыжая лошадь, тулпар*, когда разгорятся бока, пожалуй, унесет мимо и не остановишь». Приказал бабам крутить шелковый аркан* в сорок маховых саженей, чтобы им захватить друга. Видит – друг скачет; бросил аркан и захватил им друга, а рыжий тулпар пронесся далее; так разгорячился. Поднял друга и внес в свою могилу.

Азраил-Джебраил, душеберущий [ангел], между тем, гнался и был готов бросить укрюк, но рыжего тулпара не мог все-таки догнать. Вслед за друзьями пришел в могилу и Азраил-Джебраил, говоря: «Давай беглеца моего! Здесь он, беглец мой». «Не дам, – сказал мертвый друг, – я божий сайд, и Бог обязался до трех раз исполнять мою просьбу. Ступай отсюда». Азраил-Джебраил пришел к Богу и сказал: «Твой приказанный от нас убежал, и один человек не дал: «Не дам, – сказал, – я сайд божий, и Бог обязался до трех раз исполнять мою просьбу». – «Что нам теперь делать!» Всевышний Бог сказал: «Правда, правда, он мой сайд! Взял, так взял, пусть будет по его просьбе». Таким образом, они стали с другом жить вместе и достигли всех надежд своих.

Источник: Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Том 4 – Алма-Ата, Главная редакция Казахской советской энциклопедии, 1985, 2-е изд. доп. и переработанное, стр. 48-70.