ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ СИСТЕМА И ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ КРАЯ

Маньчжурские офицеры

Восточный Туркестан как часть Китайской империи подлежит ведомству Западного края, следовательно, илийского цзян-цзюня.

Цзян-цзюнь есть главноуправляющий Западного края и главнокомандующий там расположенных войск. Он имеет трех советников или товарищей — хебе-амбан[ей], из которых один находится при нем, а два управляют: один — Северной, а другой — Южной линиями. Главнокомандующий Северной линией живет в Тарбагатае, а Южной — в Яркенде. В Малой Бухарин китайцы, изгнав верховных владетелей страны — ходжей, остальной порядок управления оставили на прежних основаниях. Для поддержания внутреннего спокойствия и для охранения границ от внешних нападений, [они] поставили во все значительные города и стратегические пункты гарнизоны, учредили пограничные пикеты и устроили внутренние сообщения. Туземные правители были подчинены начальникам гарнизонов, расположенных в их ведомствах, а главный надзор поручен был хебе-амбаню, главнокомандующему войсками Южной линии, который имел первоначально пребывание в Яркенде, потом в Кашгаре. После Ушского* восстания 1765 года резиденция его была перенесена в Уш-Турфан, а впоследствии опять в Яркенд.

Китайское начальство ограничивается общим надзором за действиями туземных властей, а во внутреннее управление совершенно не вмешивается. Для сношения с туземцами определены приставы и в городскую полицию один офицер и несколько солдат. Только назначение, выборы и утверждение туземных чиновников китайцы предоставили себе, и это составляет предмет особенной их заботливости. Высшие чины дают лицам, испытанным и известным своей преданностью богдыханскому правительству.

Комульские и турфанские князья, которых фамилии обязаны своим значением и богатством Китаю, предпочтительно утверждаются в должности хакимбеков, особенно в города, подверженные внешним нападениям.

Хакимбеки — правители, ишкаги — их товарищи и другие чиновники высших степеней утверждаются богдыханом, а остальные места зависят от цзян-цзюня и хебе-амбаня. Раздача должностей составляет для китайских мандаринов также источник своекорыстных выгод и доходов. В конце каждого года отправляется в Пекин с данью один из правителей от Шести городов; назначение депутата зависит от главноуправляющего. Также в начале и в середине каждого месяца все туземные чиновники обязаны являться к китайским амбаням для церемониального приветствия.

В новый год по китайскому календарю беки отправляются к китайскому генералу с поздравлениями и дарами, дары эти отправляются ко двору и в Илю. Туземцы с негодованием рассказывают, что в этот день китайцы заставляют туркестанских беков делать земные поклоны изображению императора.

Относительно туземного управления западные города Малой Бухарин с селениями составляют независимые один от другого ведомства. Шесть городов — Яркенд, Хотан, Кашгар, Аксу, Янысар и Турфан составляют с окрестными селениями шесть независимых один от другого округов. Каждый город имеет свое правительство в следующем составе: хакимбек — главный правитель округа, ишкага — его помощник, шанбеги или газначибек — генеральный казначей; эти лица составляют общее управление. Для непосредственного управления отдельными частями и для удобства сбора податей народ разделен на части, которые называются сотнями и тысячами. Сотнями управляют юзбеги, тысячами — минбеги. Несколько тысячников подчиняются мираб-бекам, которых настоящая обязанность есть заведывание ирригационными каналами, составляющими предмет ежегодных споров и жалоб.

Для наблюдения за спокойствием и тишиной в городах имеется полицейское управление — тынза, которое составляют китайский офицер — пия с несколькими полисменами из китайцев и туземные беки, называемые пачшаб*. В Туркестане есть много чиновников, имеющих различных степеней шарики, но без определенных должностей. Они пользуются, смотря по отношениям своим к китайским чиновникам и правителю, участием в правлении, имеют клиентов и требуют почестей. К этому разряду принадлежат тунчи1 — драгоманы при китайских генералах, дорога-беки (вроде адъютантов), мирахор-беки (конюшие), дворецкие, письмоводители, составляющие штат хакимбеков и других значительных чиновников. Служители и лакеи их принадлежат также к категории лиц, имеющих власть, и под названием дорога составляют низший разряд чиновников.

Судебная власть находится в руках духовенства. Алим-ахун — глава духовный есть вместе с тем и генеральный судья, под его ведением находятся несколько кази-ахунов (судьи) и муфтий*-ахунов, последние имеют обязанность, вроде адвокатов. Собственно класс священнослужителей составляют хатиб-ахуны, священники, соборных мечетей, мутавалли-ахуны, сборщики приношений при соборных мечетях, и, наконец, имам*-ахуны, приходские священники; последние имеют вместе с тем попечение о воспитании юношества, старшие из них называются мударрус*-ахунами (профессор).

Большие селения имеют своих правителей — хакимбеков, алим-ахунов, казиев, мирабов, минбеги и юзбеги, а незначительные управляются мирабами или одними минбегами. Земские власти, т. е. чиновники в селениях, подчиняются во всем общему управлению округа. В Кашгаре и его округе должностных, т. е. чиновников, получающих жалованье и имеющих определенные обязанности, считается 61, а духовных 55; в Яркенде чиновников 136, а духовных 95. Этот состав чиновной иерархии существует в Малой Бухарии с древнейших времен с той разницей, что центральная власть, находящаяся теперь в руках китайцев, принадлежала сначала ханам, потом владетельным ходжам.

До вступления в подданство Китая хакимбеки избирались народом с согласия владетеля; народ имел право по прошествии года, смотря по желанию, [их] сменять, даже предавать смерти. В свою очередь хакимбеки имели более прав и власти. В наше время все более или менее важные дела представляются на благоусмотрение китайцев, и хакимбек не может никого лишать самопроизвольно места и не может давать мест. В прежние времена беки имели телохранителей и окружали себя восточной пышностью.

При торжественных празднествах они выезжали на аргамаках, предшествуемые навьюченными верблюдами, лошадьми в нарядных седлах, со знаменами, бубнами и музыкой; народ окружал и сопровождал их в подобных процессиях, и они угощали народ в своих домах. Теперешние хакимбеки следуют во всем китайской моде, и когда они выезжают, вершники разгоняют народ с улиц. Из прежних почестей осталась одна официальная музыка. Правители Шести городов имеют около своих дворцов особенную каланчу, на которой во время их обедов играют на трубах и бьют в бубны.

Доходы городов Малой Бухарин определить чрезвычайно трудно, они очень сложны и неодинаковы; есть подати, свойственные известной местности. Общий характер таков: туркестанцы, записанные в казенные хлебопашцы, обязаны вносить в казну хлебом ½ урожая, а все прочие — десятую часть. Кроме того, все обязаны вносить оброк за мельницы, за лавки, за огороды, плантации хлопчатой бумаги и прочее деньгами.

Сверх этого собирается подать золотом, серебром и местными произведениями под названием «дали», которая идет в Пекин, берут иногда дабу или хлопчатую бумагу вместо денег. Определить цифры, сколько каждый город дает дохода, нет возможности, и в этом отношении нужно считать более достоверным статьи ив Уложения Палаты Финансов о системе взимания налогов, приложенные к переводу китайского сочинения «Си-юй-вынь-цзянь-лу», которое издано отцом Иакинфом под названием: «Описание Джунгарии и Восточного Туркестана»; цифры о количестве сбора податей с городов Восточного Туркестана, представляемые автором вышеупомянутого сочинения, который долго жил в этих странах и потому имеет право на доверие, несколько различные от тех, которые показаны в Уложении.

По нашим сведениям, полученным от туземцев, в Яркенде берут в год 61 000 концов дабы, 31 000 мешков пшеницы и в каждый месяц 2500 тянга, следовательно, в год 30 000 тянга. Это показание почти согласно со свидетельством автора «Си-юй-вынь-цзянь-лу»; по его свидетельству, годовой оброк с жителей Яркенда собирается 30 504 мешка хлеба, 57 569 концов бязи, 35 370 ланов серебра; кроме этого, автор прибавляет 1649 ланов пошлинного серебра, 30 ланов золота, 800 гинов постного масла, 15 000 гинов хлопчатой бумаги, 3000 гинов меди, 1432 портяных мешка, 1297 концов бечевок, идущих в дань.

Кашгар вносит собственно законной подати 3600 ланов серебра и хлеба 14 000 мешков. Таможенные доходы китайцев в Восточном Туркестане в настоящее время весьма незначительны, потому что все иностранцы и киргизы платят его не им, а кокандцам. Главный предмет торговли — чай оплачивается пошлиной во Внутреннем Китае и Урумчи, а торговля туземцев мелочная. Туземцы за скот и товары, получаемые из-за границы, дают двадцатую часть (5 процентов), с шелковых материй, бязей и кож — 10 процентов. Пошлина берется натурой или монетой по сделанной оценке. При продаже и покупке скота, домов и имущества берут с каждого лана серебра по 3/100 [лана] и с пулов 3/100 [пула]2.

Подати взимаются в Восточном Туркестане посредством раскладки по общинам, для чего народ разделен на тысячи, сотни и на семейства.

Первая опись и вместе с тем раскладка сделана была при покорении страны еще в средине прошедшего столетия; с того времени число; семейств в этих общинах подверглось большим изменениям, но подати собираются по прежнему положению, оттого в одних частях на каждое лицо приходится в месяц 6 пулов, 10 пулов и 12, а в других — от 1 до 2 и 3 тянга. При том так иногда, что люди достаточные дают 6 пулов, а бедные 3 тянга. В общинах, где на каждое лицо приходится в месяц 6 пулов деньгами, в год податная личность обязана вносить 2 ху пшеницы (3 пуда); в тех общинах, которые доставляют 10 пулов — 4 ху, 12 пудов — 15 ху. Вносящие в месяц 1 тянга обязаны давать в год 10 ху, 2 тянга — 20 ху. Независимо от податей, взыскиваемых китайцами, есть также подать в пользу туземного правительства.

Последний налог распределен таким порядком: податные лица в общинах, вносящих 6 пулов месячной подати, дают в месяц в пользу городских расходов от 1 до 2 тянга; дающие 10 пулов — от 3 до 4 тянга; платящие 1 тянга вносят 12, 2 тянга — 20, 3 тянга — 30 [тянга].

Непомерный сбор китайского и туземного правительства и неравномерная раскладка податей делаются еще более тягостными от незаконных поборов, которые налагают туземные чиновники в сообществе с китайскими мандаринами.

Хлеб и деньги, полученные в налог, китайцы употребляют на содержание войск; но этого, по-видимому, недостаточно, и потому на западные провинции отпускает пекинский двор до двух миллионов ланов серебра, или 4544 пуда и 74 фунта серебра; из этого числа, как говорят, до ½ миллиона ланов (1136 пудов и 14½ фунтов серебра) отпускалось на содержание войск Южной линии. В последние годы, когда из Внутреннего Китая вследствие внутренних войн подвоз серебра был остановлен и в Джунгарии чувствовался сильный недостаток, китайцы Южной линии часть дани, отправляемой прежде в Пекин и Илю, обратили на свои расходы.

Военные силы китайцев в Шести городах простираются до 15 000 человек. Туземцы военной службы не носят. Первоначально туркестанцы имели свою милицию, но китайцы, находя это вредным, уничтожили ее и в Западном крае на всем пространстве его границ содержат войска из манджуров, китайцев, тунгусов и чахар, отстраняя совершенно туземцев от военного дела. Олоты обращены в скотоводов, а туркестанцы — в землепашцев.

Солдаты Южной линии вооружены, так же, как и во всем Западном крае — луками и стрелами, только небольшая часть — ружьями. Артиллерии, как говорят, мало, что видно из того, что против ходжи она употреблялась очень редко. Пушки заменяют в китайских цитаделях крепостными ружьями, которые имеют прислугу из трех человек. Китайцы, как известно, дурные солдаты: войска, расположенные в Малой Бухарин, еще менее воинственны. Занимая уединенные посты или же заключенные в своих крепостях, они ведут распутную жизнь и все без исключения курят опиум, отчего между ними бывает сильная смертность, физическая и нравственная слабость. При восстаниях китайцы запираются в своей цитадели и в этом положении остаются до тех пор, пока из Или приходят свежие войска для их освобождения.

Китайцы Западного края до того упали духом, что дозволяют киргизам в двух верстах от своих пикетов безнаказанно грабить свои казенные обозы. В Чугучаке байджигитовцы нападают около самого города на торговые караваны, и когда купцы просят помощи у китайцев, то они обыкновенно отвечают: «Драться нехорошо». При таком состоянии китайцев защита страны от внешних нападений и внутренних беспорядков делается более и более трудной, тем более, что из Или и из Внутреннего Китая не могут давать значительных подкреплений. Во время Джангира вспомогательные войска шли из Внутреннего Китая и Северной линии. В последнее восстание из внутренних провинций китайцы не имели возможности дать подкрепление; из Или послать войска также нашли неудобным без ослабления Кульджи, оттого и были употреблены в 1847 году ссыльные, а в последнее восстание — калмыки.

Китайцы имеют на случай войны в Малой Бухарин военные запасы в Лянчжоу и хлебные магазины в Комуле и Урумчи. Сношение с Внутренним Китаем производится: экстренное в месяц, а тяжелое в 4 и 5 месяцев; таким образом, после получения известия о восстании помощь и провиант могут быть посланы не ранее 6 месяцев. С Кульджой сношения производятся в 18 и 20 дней, и больших подкреплений из войск Илийского округа ожидать трудно. Между тем неприятель, соединившись с туземцами, имеет все превосходства. Во всех городах, оставшихся верными Китаю, постоянно чувствовался сильный недостаток в жизненных припасах, особенно в животной пище.

Замечательные пункты на Южной линии в военном отношении суть: Аксу, через него Шесть городов сообщаются с Внутренним Китаем и Илей; затем Кашгар, подверженный внешним нападениям; Бурчук, лежащий в центре внутренних дорог, и Бюгур, защищающий дорогу в Китай; около этого города есть только одна тропинка. Горы, окружающие Малую Бухарию, служат естественным оплотом от внешних нападений, а во время зимы, особенно когда выпадают большие снега, все горные проходы, исключая Теректинский (см. пути сообщения), бывают совершенно непроходимы*3. Проходы в Куэнлуне и Болоре трудны и легко могут быть обороняемы незначительными силами. Только линия от Аксу до Янысара представляет более или менее удобные пути и требует искусственной защиты.

Город Кашгар по положению своему должен и мог бы быть для китайцев прикрытием от вторжения кокандцев и ходжей, но не достигает своей цели: необходимость поддерживать внутреннее спокойствие военной силой заставляет китайцев содержать в многолюдных городах более многочисленные караулы, чем на стратегических пунктах. С 1825 года построены ими для помещения своих войск отдельные крепости. Китайские цитадели и вообще города Восточного Туркестана окружены толстой, вышиной от 6 до 8 сажен, стеной из глины и окопаны рвами в 3 сажени и менее глубины. Стены вооружены несколькими башнями, которые походят на китайские беседки. Хотя по недостатку фланговой обороны китайские крепости и города Малой Бухарин не представляют особенной трудности и не могут выдержать правильной осады, но для азиатских войск они неприступны и могут быть взяты только голодом.

Южная линия есть сомнительное достояние Поднебесной империи. Народ ненавидит китайцев и поддерживает постоянные восстания и упорную борьбу. Только военные силы и строгие меры могут поддерживать спокойствие, и если китайское владычество до сих пор держится и попытки ходжей безуспешны, то причина этого заключается: во-первых, в несогласии, взаимной вражде самих туземцев и, во-вторых, во влиянии кокандцев. При отстранении этих причин независимость Малой Бухарин, по крайней мере Шести городов, от Китая несомненная. Разберем подробно эти причины.

Обременительные налоги, незаконные поборы, лихоимства и притеснения китайцев и беков, поставленных ими, раздражают народонаселение Шести городов, и они от души ненавидят как китайцев, так и своих чиновников. Положение китайцев в настоящее время так критично, что они должны бы стараться всеми мерами благорасположить к себе народ, но китайцы мало об этом думают. Окруженные кругом враждебными элементами, они вымещают свою злобу на народе, который выносит все это терпеливо и утешается тем, что когда явится ходжа, он будет отомщен.

Китайцы, сознавая свое бессилие, сделались подозрительными и злыми. После каждого восстания они неистовствуют: предают все грабежу, насилуют женщин, разрушают мечети и предают казни для внушения страха дервишей и других бедных людей, а лиц же более или менее влиятельных, несмотря на их участие в мятеже, оставляют при прежних должностях, даже дают высшие шарики. Эта политика напоминает турков, которые разбойников делали губернаторами провинции, в которой они свирепствовали. Исключение составляет казнь Шейх-ахуна, но это было сделано по представлению хакимбека и из корыстолюбивых видов, потому что Шейх-ахун считался самым богатым человеком в Кашгаре. В обыкновенное время хотя явные грабежи оставляются, но притеснения сильны. Китайцы бьют на улицах всех, которые не сходят с лошадей, отнимают и бесплатно берут товары в лавках и даром обедают в ресторанах. Всякий китайский чиновник получает разные жизненные припасы даром, имеет клиентов из туземцев, которые находятся в их распоряжении как рабы.

Подозрительность китайцев и туземных чиновников не знает пределов. Полиция бдительна и хорошо знает свое дело. В Кашгаре строго запрещается говорить о ходжах, и это слово подвержено гонению. В туркестанском языке ходжа значит господин и ко всякому имени прибавляют это слово, теперь же его начинают заменять словом ахун. Патриотические песни также преследуются, но безуспешно.

Кашгарские чиновники выбираются китайцами. Высшие из них комульцы и турфанцы; они, будучи чужды народу, которым управляют, заботятся только о собственных выгодах, чтобы составить состояние, и так как власть их зависит от китайцев, то во всем угождают своим покровителям. Усвоив одни дурные стороны китайской цивилизации, они недоступны и важны к своим подчиненным, унижаются перед китайцами и проводят дни свои в пьянстве и в обществе женщин сомнительного поведения, доставляя эти же удовольствия китайским чиновникам, которые приезжают к ним в гости. Мелкие чиновники копируют высших, но более их грубы и дерзки.

Беки более китайцев притесняют своих единоверцев, налагают неправильные доходы*, берут все даром, бьют на улице народ для показания своей власти. Туземцы, не заплатившие подать, подвергаются наказанию до тех пор, пока не найдут средства удовлетворить или бежать; вообще, отговорки не принимаются. С иностранцами чиновники вежливы, но уклончивы и подозрительны. Китайцам хорошо известны злоупотребления туземных чиновников. Автор книги «О Западном крае»4, долго служивший в Малой Бухарин, говорит: «Сильные притесняют слабых, и беки любят наживаться насилием; если бедный скопит сколько-нибудь имущества, то стараются высосать оное». Зная это, китайцы презирают чиновников, обращаются с ними надменно, но тем не менее поощряют их поступки, ибо это в их политике.

Китайцы доверяют только тем, которые притесняют, следовательно, не имеют ничего общего с народом. Они боятся всего более, чтобы чиновники не соединяли своих интересов с интересами народа, тогда они сделались [бы] для них опасными. Жители Шести городов редко занимают высшие места, особенно кашгарцы, которые считаются самыми ненадежными подданными. В Кашгаре был из уроженцев его правителем один Кутлугбек, и тот не удержался. Вообще чиновники, поднявшись до шестой степени, не могут служить на родине. Таким образом, китайцы достигают своей цели: чиновники составляют совершенно отдельный класс, отчужденный от народа и совершенно им преданный, только между низкими, особенно в селениях, есть патриоты, каковы были Халыкбек и Таирбек — артышские минбеги.

Итак, народ ненавидит китайцев и беков. При этом возникает вопрос: если китайцы сами слабы и обставлены в самой Малой Бухарин враждебными элементами, каковы кокандцы и народ, то что же [является] причиной того, что ходжи не имеют до сих пор успеха? Жители Шести городов по причинам, объясненным выше, разделяются на две религиозно-политические партии — белогорцев и черногорцев, которые имели своих духовных патронов (пиров)*. Между пирами этих партий происходила борьба за светскую власть над Малой Бухарией. Вследствие чего дух партий принял политическое значение, как и права религиозных патронов заменились отношениями светских владетелей. Вражда между ними постепенно так усилилась, что целью их существования сделался антагонизм. Белогорец должен во всем противодействовать черногорцам, а черногорец — белогорцам. В этом заключается религиозный догмат и политические убеждения этих партий.

В то время, когда в Восточном Туркестане восторжествовала черногорская партия и вступила в борьбу за независимость родины с джунгарами и китайцами, белогорцы соединились с китайцами и, изгнав черногорских ходжей, взяли перевес. Когда в 1758 году белогорские ходжи были в свою очередь изгнаны и начали свои набеги для освобождения отечества, значение партии переменилось. Белогорцы сделались патриотами и теперь ревностно борются за независимость. Черногорцы, как следует, сделались их оппонентами, но так как притеснение китайцев равно действует и на них, то они из оппозиции к своим врагам представляют только консервативную партию, поддерживающую современный порядок вещей.

Первоначально партии эти отличались цветом шапок: белогорцы носили белые, а противники их — черные, отсюда происходят и названия их. Таглык — горец есть нарицательное название, распространяемое на всех малобухарцев для отличия от низовых туркестанцев (кокандцы кашгарских эмигрантов называют таглыкскими). В настоящее время внешних отличий не существует и вопрос: «Какой вы партии?» —считается нескромным, но тем не менее вражда их все еще сильна. Общеупотребительная брань: проклятие на твоего патрона! — показывает это расположение. В городах число партий неравномерно, но в Кашгаре, Аксу и Куче более белогорцев, а в Янысаре, Яркенде и Хотане — черногорцев. В Кашгаре, собственно в городе, и в селениях, лежащих на северо-востоке, более белогорцев, а в селениях на юго-западе — черногорцев.

Чалгурты — потомки иностранцев, по языку и жительству принадлежат Восточному Туркестану, но пользуются правами иностранцев и, следовательно, более независимы. Они все принадлежат к одной из этих партий, но равно преданы претендентам и в восстаниях принимают деятельное участие. Говорят, что вообще белогорцы многочисленнее черногорцев, но сила их уравновешивается тем, что все белогорцы, более или менее значительные по богатству, уважению, эмигрировали в Коканд и живут при своих патронах, а последний и самый значительный представитель их — артышский Шейх-ахун был казнен китайцами, а имение его конфисковано. Из родовых шейхов этой партии остаются настоятели при гробе ходжи Аппака. Сунуджа-ходжа, главный шейх этой гробницы, употреблялся китайцами как посланник в Коканд и потому, надо полагать, что он не из числа фанатичных партизанов белогорской партии.

Черногорцы в качестве консерваторов остаются все на родине и своим патронам, маргеланским ходжам, посылают ежегодно богатые приношения. Представитель же партии в Кашгаре считается ханарыкский Алим-ахун, потомок одного из шейхов Даниель-ходжи; этот ахун пользуется большим уважением своей партии и поддерживает это уважение ханжеством и таинственностью.

Ходжи из фамилии Аппаков, когда им удается брать Кашгар, тщательно заботятся, чтобы не делать различия, и дают одинаковые права духовенству той и другой партии, но все-таки не могут победить коренных принципов черногорской партии. Китайцы не понимают всей важности этих партий и не пользуются для своих выгод; они черногорцев называют хаймоуза — черношапками; белогорцев — баймоуза — белошапками, но, по-видимому, дурно знают их значение5. В высочайшем указе, обнародованном в 1830 году, сказано: «Князь черношапочных магометан пришел со всеми силами своего царства». Эти слова показывают совершенное незнание дела. Вражда этих партий есть главная причина, почему в Восточном Туркестане не может быть всеобщего восстания и почему ходжи не могли иметь больших успехов, а также причина, почему в этой стране не может быть никогда спокойствия. Во всех странах, подверженных революциям, является особенный класс людей, любящих мятежи и беспокойства без всяких убеждений, так сказать, из любви к искусству.

В Кашгаре и вообще в Малой Бухарин подобный класс составляют: дервиши, курильщики хашиша, азартные игроки и салтаны (пролетарии)6; они первые поднимают оружие при восстаниях и режут всех беков и китайцев, а при бегстве ходжей грабят дома его сановников и помогают китайцам. Таким образом, настоящая внутренняя политическая обстановка Восточного Туркестана одинаково неблагоприятна как для владычества китайцев, так и для ходжей. Теперь обратимся к влиянию, которое имеют кокандцы на политическую будущность этой страны, и рассмотрим правила, которыми они руководствуются в отношениях своих [к] правительству Южной линии.

Влияние кокандцев на Восточный Туркестан основано, главным образом, на том, что в этом владении живут потомки кашгарских ходжей, претендентов на владычество над Малой Бухарией. На мусульманском Востоке потомки Магомета пользуются особенным уважением и под именем сеидов, шейхов, ходжей, эмиров составляют особый привилегированный класс, вроде духовного дворянства. Духовенство в среднеазиатских государствах двух родов: родовое, пользующееся фанатическим уважением народа и имеющее влияние на владетелей, и сословие мулл, или улемов, которые соединяют в себе обязанность священнослужителей, юристов, судей и педагогов. К первым принадлежат: потомки Магомета (сеиды и ходжи), потомки халифов и разных святых мужей (шейхи). Родовое духовенство имеет свою иерархию. Во главе их и вообще всего духовенства стоят один ходжа-калян*, несколько ишан-накибов* и ишан-сюдуров*. Эти лица должны быть исключительно из сеидов.

Сословие улемов составляют один шейх-аль-ислам*, два кази-каляна* (генеральные кадии), один кази-аскар, заведующий судной частью в войсках, один раис, наблюдающий за благоверием, несколько кази-кузатов*, алямов*, муфтиев, ульаскаров*, простых казиев и муфтиев. Собственно священнослужители и вместе с тем народные педагоги суть: имамы, халфе*, хатибы* и муллы.

Среднеазиатцы суеверны и фанатичны. Сеиды, пользуясь их невежеством, успели приобрести в народе благоговение; ученики и мюриды* их рассказывают о чудесах, ими произведенных, и все этому верят. Избавленные от смерти на основании слов Магомета: «Почитайте моих потомков, если бы они и не были того достойны: этим почтите меня» и основываясь на фанатической преданности народа, который видит в них чудотворцев, они безбоязненно вступают в борьбу с владетелями, делают им упреки, и те выслушивают, как добрые мусульмане, с подобострастием и сами верят в их сверхъестественность.

Таким образом, сеиды ограничивают деспотизм, а духовенство, как исполнители закона, имеют сильное влияние на управление. Борнс прекрасно охарактеризовал управление в Бухаре.

По влиянию на правительство и народ весьма важно родовое духовенство, и потому считаем не излишним сказать подробно о известных фамилиях сеидов и шейхов, преимущественно о живущих в Кокандском ханстве.

Самая влиятельная фамилия сеидов по слепому уважению среднеазиатцев есть фамилия Миянов, иначе называемая Фарухи, или Сахиб-задэ; фамилия эта ведет род свой от халифа Омара, в ближайшем колене от имама Раббани, а по женской линии — от Фатимы, дочери Магомета. Фамилия эта вышла в весьма недавнее время из Пейшвара. Представители этого почетного рода суть: в Бухаре — Миян-Фазыл-Улема-Кадыр, в Коканде — Миян-Бузрук, известный под названием Катта-азрета, брат предыдущего, и родственник ишан-Миян-Мухамед-Халиль, бывший в 1842 году посланником при нашем дворе. Сын бухарского [эмира] Сахиб-задэ, рожденный от принцессы ханской крови, живет в Акче и имеет большое влияние на авганского Досмухамеда. Титул, присвоенный этой фамилии, — азрет (владыка).

2. Кашгарские ходжи. О происхождении этой фамилии мы говорили не раз; они живут в Коканде и Маргелане. Живущие в Коканде происходят от Сарымсак-ходжи и принадлежат к так называемой белогорской линии. Маргеланские происходят от Абдулла- и Патшахан-ходжей и принадлежат к черно-горской линии; титул, присвоенный этой фамилии, — тюря (принц).

3. Туркестанские ходжи, они принадлежат, как кашгарские, к чистой породе сеидов, т. е. происходят от Фатимы. Ходжи эти живут в городе Туркестане, или Азрете, и распространены между киргизами. Многие из них кочуют и по невежеству своему потеряли уважение оседлых среднеазиатцев.

4 Кассан-ходжи живут в Кассане и Намангане. Фамилия эта чрезвычайно многолюдна.

5. Майдан-ходжи — в Анджане; фамилия многочисленная. Майданы разъезжают между дикокаменными киргизами, занимаются оспопрививанием и потому известны также под названием чикмэ-ходжей (оспопрививателей).

6. Омари — потомки шейха Антавуры7, в Ташкенте. Кроме этих, много других незначительных фамилий, имеющих притязание на название ходжей.

Шейхами в Коканде и Бухаре называются настоятели при храмах, воздвигнутых над могилами святых. Шейхи эти — или потомки мужа, прославившегося подвигами веры, при прахе которого [они] живут неотлучно, или потомки учеников этих святых. Шейхи пользуются приношениями многочисленных поклонников, привлекаемых из дальних мест религиозной ревностью, и все чрезвычайно богаты.

Надгробные здания мусульманских святых, мазары, хранят такие же богатства, как средневековые христианские монастыри. Мазару принадлежат обширные земли, деревни и крестьяне. В Средней Азии более известны гробницы: Палван-Ахмед Джамши — в Ургендже (в Хивинском ханстве); Пахаведдина Накш-бенди8 — в окрестностях Бухары; ходжи Джагана — в Гиждаване (в Бухарском ханстве); Зенгибаба, ходжи Акрар-Вали9 — в Ташкенте и ходжи Ахмед-Ясави — в Туркестане. В Кокандском ханстве, собственно в Ферганской долине, есть несколько мазаров, изобретенных воображением фанатических мусульман или корыстолюбием духовенства.

В горах Алай, на юг от Маргелана, лежит богатый мазар Шаимардан; место это составляет одно из 11 мест, где предполагается похороненным Али. Али, как известно, был убит в Куфской мечети, но тело его, как говорят мусульмане, было взято небесным верблюдом, который потом исчез. Около Оши есть камень, называемый Тахты-Сулейман «Соломонов престол» — гробница Асафа, который, по восточным преданиям, был визирем этого пророка, и гробница пророка Юнуса (Ионы)10. Мы сами читали книгу о святых местах в окрестностях Оша. Из нее видно, что Магомет знал о существовании этого города и заповедовал всякому правоверному, хотя раз в жизни посетить Ошские святилища. Эти гробницы всего лучше характеризуют грубое невежество и суеверие среди азиатских мусульман. Шейхов при Шаимардане называют ходжами, они живут в Маргелане, в квартале Мешхет. Шейхи ошские также многочисленны. На поклонение в эти места приезжают ежегодно пилигримы с семействами из Коканда, Маргелана, Анджана и других городов Ферганской долины.

Ходжи или сеиды, как сказано выше, изъяты во всех случаях от смертной казни и от телесного наказания, которому на востоке подвергаются и визири, и освобождены от всех повинностей и налогов. Мияны и кашгарские ходжи пользуются предпочтительно известностью боговдохновенных и потому им предоставлены особенные почести. Мияны все одарены способностью делать чудеса и пользуются божественным откровением пророчить, и оттого [их] боятся владетели, воздают [им] почести, не предпринимают ничего без их советов и благословения, считают себя в числе их мюридов и послушников, а народ благоговеет бесконечно. Члены этих двух фамилий могут вступать в родство с бухарским эмиром, кокандским ханом и другими владельцами. Они занимают высшие духовные должности. Бухарские ходжи-калян происходят из фамилии Миянов, кокандский Собирхан-тюря — из кашгарских ходжей. Ишан Миян-Халиль, бывший в 1842 году кокандским посланником при нашем дворе, имел звание ишана-накиба.

Сеиды стоят во главе управления, употребляются на важные, даже дипломатические посты. Кокандский посланец, бывший в 1829 году в Петербурге, был ходжа и имел звание ишана-сюдура. Сагиб-задэ и кашгарские ходжи чрезвычайно богаты, они постоянно получают приношения от набожных мусульман, имеют обширные земли и деревни, отданные им в пожизненную аренду. Другие ходжи бедны и для прокормления себя прибегают к разного рода мелким шарлатанствам, лечат бедных, продают талисманы и собирают приношения.

Кашгарским ходжам предоставлен титул тюря, присвоенный одним принцам ханской крови. Представители старшей их линии — Магтуми-Азям имеют права на почести, равные с ханом.

В настоящее время число членов фамилии кашгарских ходжиев, живущих в Коканде и Маргелане, считается более двухсот человек. Каратавские ходжи, живущие в Маргелане, не предпринимали до сих пор попыток произвести восстание. Причины этого, надо полагать, в том, что среднеазиатцы не признают их прав на светскую власть и, наконец, потому, что не имеют около себя партизан и потому, что белогорцы сильнее и многочисленнее. Белогорские ходжи имеют последователей между кочевыми узбеками, киргизами, которые готовы во всякое время содействовать им. Кроме того, в Кокандском ханстве много кашгарских эмигрантов белогорской партии; они живут в деревнях около Анджана, Шахрихана и Карасу в числе 50 000 семейств под названием таглык. Кроме того, живет их много и в городах, около Ташкента есть целое селение кашгарских эмигрантов Янги-Шаар. 56 000 таглыков преданы своим ходжам, составляют общество, готовое содействовать имуществом и собой.

Все богатые и влиятельные белогорцы живут в Коканде. Следовательно, ходжи сильны вещественно; что касается до нравственного их значения, то это выражается тем, что падение дома Бадахшанского11 приписывают гневу пророка за убийство ходжей. Борнс, сообщая это известие, говорит: «Пока здесь будет существовать подобное мнение в пользу фамилии ходжей, члены ее останутся опасными соседями для китайцев».

Дикокаменные киргизы убеждены, что одно из их поколений — машак — потому обеднело и рассеялось, что глава их способствовал китайцам захватить Джангир-ходжу. На месте, где Джангир имел домик, кокандцы устроили молельню и приносят во имя его жертвы. Азиатцы считают каждого члена этой фамилии одаренным божественным вдохновением. Убеждение это так сильно, что самые пороки, которые они обнаруживают, принимаются за религиозное исступление, и на пьянство и разврат их [они] смотрят с благоговением. Основываясь на таком авторитете, молодые ходжи шатаются по улицам, бьют собак, заглядывают под покрывала женщин, и никто не осмеливается их останавливать. Преданность кашгарцев, т. е. белогорской партии, к этим ходжам не знает пределов. Они считают их непогрешимыми, как католики папу.

Китайцы знают хорошо влияние и значение ходжей на Восточный Туркестан. Бадахшанским владельцам давали ежегодно пенсию за то, что Султаншах убил Бурханеддина и ходжу Джагана, и остановили выдачу пенсии, когда страной овладел кундузский мир. Пекинский кабинет, надменный с иностранцами, поддерживает постоянное сношение с Кокандом, посылает кокандскому хану и его министрам постоянные дары, не говоря об официальной уступке пошлины. Не знаем, как называют китайцы свои отношения к Коканду. Предоставляя Коканду обширные привилегии, богдыханское правительство требует от них одного — иметь надзор за ходжами и не дозволять им предпринимать газат. Как кокандцы исполняют свое обязательство, видно из исторического очерка.

Первое сношение Китая с Кокандом и Средней Азией началось тотчас после покорения Восточного Туркестана. Ердене12 и Нарбута, как пишут китайцы, признали их владычество. Впоследствии, когда ходжи переселились в Коканд, китайцы начали входить в более тесные переговоры. Посланники китайского двора посещали Коканд, а кокандцы сносились с хебе-амбанем Южной линии и получали богатые дары. С 1825 года отношения изменились. Кокандцы, увидев слабость китайцев, воспользовались ходжами и в 1831 году заключили договор, по которому им были предоставлены пошлины с товаров, привозимых иностранцами, и все иностранцы подчинены ведению кокандского аксакала. Эта должность отдается кокандским ханом, как все должности в государстве, на откуп.

Первоначально в это звание назначались купцы, но в последнее время [должность] замещали по преимуществу военными. Последние два аксакала были из сипаев и в чине датхи. Главный аксакал, имеющий права резидента, живет в Кашгаре, при нем состоят зекетчи — сборщик податей, газанчи — казначей, мирзабаши — правитель дел и несколько сипаев для разных поручений. Назначение аксакалов в другие города зависит от него, и он, в свою очередь, отдает эти должности на откуп по цене, смотря по торговому значению и доходу города, в который нужно определить аксакала.

В этом отношении Хотан, как главный пункт мануфактурной производительности и место оптовых закупок, имеет высокое значение; говорят, что доходы, получаемые кокандцами с этого города, равняются доходам пяти других городов. Место хотанского аксакала стоит 16 ямб, аксуйского — 8, яркендского — 6, турфанского и янысарского — 4; кроме того, аксакал назначает в разные селения для полицейского надзора и для сбора податей диван-беги и в улусы киргиз рода чонбагыш, ему подчиненных, ильбеги — приставов. В Кашгаре он имеет курабашу — полицеймейстера, казиев — судей и имамов. При аксакале находится маклер, назначаемый ханом и потому называемый хан-даллаль; этот чиновник получает за посредничество при торговых делах иностранцев, если купля производилась на ямбу, с одной по 3 золотых, если на золото — с десяти — 1; за выходящие из Кашгара караваны он берет с каждого вьючного животного по 2 тянга. Даллаль, или маклер обязан платить ежегодно в казну 1200 штук фу-чаю, т. е. около 3600 руб. серебром. Так как доходы его слишком обширны сравнительно с тем, что вносит он в казну, то аксакал назначает ему товарищей. Доходы самого аксакала определить очень трудно, потому что они слишком сложны.

Аксакал собирает пошлины 1⁄40 часть с товаров и со скота, принадлежащего мусульманам, с евреев и индусов — ⅒. Кроме этого, аксакал пользуется подарками от купцов, требует от всех своих консулов также подарков; с анджанцев и чалгуртов, имеющих дома и хозяйства, он собирает подать на тех же основаниях, как в Коканде; с хлебных полей и с хлопчатобумажных плантаций берет с 10 батманов по 1; с садов, огородов и искусственных лугов сбор производится не с произведений, но с земли; мерой служит танап — 0,375 десятин. С фруктовых садов за каждый танап берет 10 тянга, а с огородов и искусственных лугов — 5 тянга. От киргиз берут с 40 голов скота по 1. О значительности годового дохода аксакала может служить то, что при нас в 1 день собирали пошлины до 900 тилля — 4500 руб. серебром; несмотря на то, аксакал дает хану в год только 800 или 1000 тилля, посылает ему и его министрам подарки (тартуг). При нас Нормагомет-датха отправил ко двору 30 лошадей зеленого чая и 9 девяток, которые составляли 18 ямб, 18 шуб, шелковые материи и фарфор.

Все иностранцы подчинены кокандцам, чалгурты тоже. Это обстоятельство в совокупности с влиянием кокандцев на предприятия ходжей дает им то замечательное значение на территории Шести городов, которым они умеют пользоваться как нельзя лучше. ¼ часть населения Шести городов, около 145 000 душ, зависит во всех отношениях от кокандцев, и это делает их крайне бесцеремонными как в сношениях с китайцами, так и туземными властями. Кокандский аксакал на официальном китайском языке носит титул шань-я (торговый старшина), но в сущности есть отдельный губернатор. Сначала туземные хакимбеки, которые называют себя шахами, тщеславные, как азиатцы, недоступные, как китайские мандарины, обращались с аксакалами надменно, говорили им ты, особенно когда аксакалы были из купцов.

Со времени назначения Байхана покровительственный тон изменился в отношении лиц равных. Байхан был чиновник и получил место аксакала из ошского зекетчи. Приехав в Кашгар, он запретил всем анджанцам сходить с лошадей перед туземными чиновниками, потому что это не в обычае кокандцев, а от туземцев стал требовать, чтобы ему оказывали согласно их этикету те же церемонии, какие хакимбеку. Между ним и правителем Кашгара началась пикировка. Байхан побил какого-то кашгарского чиновника, не сошедшего перед ним с лошади, и потом, встретившись с хакимбеком, несомым на носилках, проскакал мимо, и один из его свиты задел носилки; обиженный бек приказал своим телохранителям схватить виновного. Кокандцы сделали драку, народ принял участие, так что в городе началась общая свалка. Анджанцы устроили баррикады для защиты своих кварталов и разгорячились до того, что стали рубить саблями и стрелять из ружей. Китайцы, узнавши о катастрофе, вступили в посредничество и, чтобы смягчить кокандцев, грозивших выездом и войной, обвинили хакимбека и лишили его места. Таким образом, аксакалы завоевали себе внешние почести, равные с правителями.

В Кашгаре иностранцы составляют почетное сословие и приобрели уважение народа. Есть народы, в сношениях с которыми уступчивость есть величайшая ошибка, которых, как говорится, нужно держать в черном теле и действовать страхом: при малейшей уступке, и еще хуже, если заметят слабость, то делаются требовательными и дерзкими. Кокандцы принадлежат к разряду таких народов.

В 1845 году, во время кипчаков, кокандским аксакалом был Намед-хан из ташкентских купцов. Дикокаменный киргиз из рода найман Тилля, преследуя своего врага, киргиза Алимбека, который, недовольный кипчаками, бежал на Тянь-Шань, Тилля, преследуя Алимбека, с шайкой через Кызыл вторгнулся в границу китайских пикетов, чтобы кратчайшим путем пройти на Терек. Китайцы были так перепутаны этим движением и, не имея средств остановить [Тилля], обратились к кокандскому аксакалу с большими дарами, чтобы он запретил киргизам входить с оружием в границы. Намед-хан после этого стал сам возбуждать киргиз к подобным действиям в надежде получить еще подарки.

Доказательством, как кокандцы пренебрегают отношениями к китайскому правительству, служит то, что все кокандцы, служившие ходжам, живут спокойно в Кашгаре под покровительством аксакала. Китайцы, хотя знают участие этих лиц в мятеже, но не смеют их преследовать: кокандцы, как бы назло, дают им должности в Кашгаре. Аксакал, назначенный Малибеком13, — тот самый, который служил ходже и был у него минбашой. В пребывание наше в Кашгаре было два аксакала, и мы, будучи с ними в близких отношениях, знали хорошо их действия с китайскими и туземными властями. Первый аксакал, Насырэддин-датха, был человек энергический, прямой и, как истый узбек, грубый; все деятельные участники последнего восстания находились при нем. Михтяр-Валихан был у него сборщиком податей — удайчей; казначей ходжи и многие другие, служившие ему, находились при нем. Насырэддин, будучи в разладе с хакимбеком, делал ему беспрестанные неприятности и в сношениях с китайцами был дерзок и угрожал ходжой.

По старой привычке китайцы и калмыки продолжали бесчинствовать на улицах, толпами разъезжали в базарные дни, немилосердно наказывали нагайками всех тех, которые не успевали отстраниться и очистить дорогу, и еще при нас гоняли ослов, навьюченных дровами, в свою крепость, и потом, взявши дрова, их пускали, так что бедные погонщики по целым неделям отыскивали своих животных.

Насырэддин остановил эти бесчинства, воспользовавшись следующим поводом: пьяный сибо, въехав верхом в кокандский караван-сарай, за что-то ударил нагайкой почетного кокандца. Кокандцы сбросили его с лошади и, избивши до полусмерти, отнесли в дынзу. После этого и другого подобного случая явные насилия и буйства китайцев были остановлены. Насырэддин позволял себе вмешиваться и в дела туземцев; по его требованию были закрыты несколько публичных домов и запрещено распутным женщинам въезжать в город. Как ревностный мусульманин, он сокрушался пренебрежению, которое кашгарцы оказывают обрядам религии, и убедил хакимбека назначить одного ахуна в звании раиса — блюстителя благоверия. Когда этот чиновник появился на площади со знаком своего звания, в чалме, с цепью на шее, [то] возбудил в народе шумное удивление. Существование его было непродолжительно. Хакимбек хотел, чтобы он, раис, как духовное лицо, мог наказывать и анджанцев; аксакал же не хотел и слышать о подобном деле и справедливо выразился, что хакимбеку хочется выместить через раиса свою старую злобу на анджанцев; предположение это совершенно оправдалось, потому что на третий день раис исчез и более не появлялся.

Преемник Насырэддина — Нормагомет-датха был человек гуманный и вследствие долгого пребывания знал характер туземцев, и соблюдал наружный этикет, который у кашгарцев считается признаком образованности. С хакимбеком и туземными чиновниками в частных делах он был дружен, обменивался подарками, представлялся амбаню, чего ни за что не хотел [делать] его предшественник, а в день китайского нового года послал амбаню подарки. Одно обстоятельство ставило его в щекотливое положение.

В последнее время против кокандского аксакала явилась сильная оппозиция бухарцев. Большей частью бухарцы имеют свою торговлю в Яркенде. Купцы этой нации, пользуясь восстанием 1857 года, совершенно отделились от кокандцев, избрали своего аксакала Камиля и вместе с кашмирцами и бадахшанцами деятельно помогали туземному правительству против ходжи. Когда после бегства Валихана все анджанцы были арестованы, бухарцам сделали исключение; с другой стороны, Садыкбек, правитель селения Ташмалык, присоединил к своему ведомству несколько душ горных таджиков, которые прежде платили зекет аксакалу. Насырэддин-датха и Нормагомет на основании трактата, по которому все иностранцы с территории Шести городов были подчинены кокандскому аксакалу, требовали выдачи бухарца Камиля и возвращения в их зависимость таджиков. Китайцы не могли отказать прямо, но медлили с исполнением. Кокандский посланник Мяд-Керим-бий, приехавший в Кашгар вместе с новым аксакалом, настоятельно требовал исполнения и грозил, что прервет всякие сношения. Неизвестно чем кончилось это дело, но, должно полагать, что не в пользу бухарцев как по причине их малочисленности, так и потому, что китайцы не имеют с бухарским эмиром официальных сношений.

Подобный случай был прежде в Хотане, и виновник его был прислан в Кашгар к аксакалу в кандалах и под стражей. Эти два случая показывают, что китайцы, хотя косвенным путем, хотели бы ограничить ту власть, которую вынуждены были дать кокандцам. После джангирского восстания китайцы думали наказать кокандцев и, прервав торговые сношения с Кокандом, послали в Бухару посла просить содействия эмира и [хотели] восстановить его против кокандцев. Эмир уклонился от прямых сношений, предложенных китайцами; говорят, что эмир, как правовернейший монарх, считал неприличным иметь дела с идолопоклонниками, — мы же думаем, что отдаленность Бухары и необходимость проходить его послу через враждебные владения Коканда и кундузского мира* были настоящей причиной этой умеренности. С Кундузом китайцы также думали завести дружбу и от Мурадбека14 приезжал посол; но [так] как этот владетель не может иметь влияния на ходжей, то и сношение прервано.

Происшествия 1830 года показали китайцам всю опасность для них кокандцев и привели постепенно к настоящим результатам. Китайцы до того запуганы кокандцами, что предоставляют им полную свободу действий, переходящих иногда все границы умеренности, хотя хорошо знают ничтожность этого владения.

Китайцы об азиатских народах знают очень мало, как о варварах, не стоящих внимания. Мусульманский Восток известен им под названием Хой-хой-бу15, начиная от Малой Бухарин до Мекки. Все среднеазиатцы носят имя анджанцев, включая сюда персиян, кабульцев и проч. Связь Коканда со спокойствием Южной линии заставила их обратить внимание на этих дикарей и следить за ходом событий в их земле. Теперь они отличают Бухару — Айвухань от Коканда — Аньцзи-чжень. Внутренние распри этих владений хорошо им известны, тем более, что сами кокандцы мало это скрывают. Один из кашгарских аксакалов был казнен, а другие подвергаются при смене истязаниям и побоям, так что китайцы очень часто входили с просьбой о человеколюбии. Знакомство китайцев с настоящим положением Коканда имело тот только результат, что [они] переменили церемониал в сношениях. В прежнее время посланниками в Коканд посылались китайцы, и кокандских послов принимал хебе-амбань. Последний китаец в Коканде был при восшествии Ширали-хана; он приезжал для сожжения траурного костра по убитому хану Мадали и привез новому хану 200 ямб, шелковые материи и фарфор.

С этого времени стали посылать послами туземных беков или духовных лиц и кокандских посланцев принимает кашгарский амбань. Употребление духовных лиц в том отношении выгодно для Китая, что им в Коканде оказывают более уважения, между тем как посланцев из китайцев подвергали разным унизительным церемониям, и хан, разговаривая с ним, не иначе относился, как словом кафир. Кокандский посланец, бывший при нас, жил в посольном доме, около дворца хакимбека, который продовольствовал его и его свиту.

Кокандцы мало обращают внимания на внешнюю церемонию и этикет, а заботятся о подарках, которые получают так же исправно, как и прежде. Вообще нельзя не удивляться терпеливой политике китайского правительства относительно кокандцев, которые, пользуясь такими привилегиями, сами пренебрегают своими обязательствами и имеют дерзость настаивать на точном исполнении договора 1831 года, нарушая беспрестанно основные пункты этого союза.

Во всех восстаниях кокандцы принимают деятельное участие, и первыми из передававших город ходжам были представители кокандского хана — аксакалы. При таком порядке спокойствие Восточного Туркестана никогда не может быть установлено. Правительство кокандское мало обращает внимания на это, потому что это не разрывает их сношения и не мешает им пользоваться прежними правами; что же касается до сущности, то прямая их выгода требует поддерживать настоящий порядок вещей.

Когда китайцы после долгого спокойствия начинают забывать или уменьшать дары и ограничивать их привилегии, они не препятствуют или даже желают, чтобы ходжи предприняли газат, как в 1847 году; и когда ходжи усиливаются и восстание принимает народный характер, когда ходжи отстраняют их вмешательства, — они стараются произвести несогласие в войске и своим бегством расстраивают ополчение ходжей. Китайцы им обязаны скорым погашением всех восстаний. Таким образом, они в мирное время пользуются китайскими дарами и пошлиной, а во время восстания производят грабежи и берут подарки от ходжей. Держать в постоянном страхе китайцев и туземных властей и поддерживать на- надежду возвратить свободу родины в ходжах и кашгарцах есть основной их принцип. Китайцы хорошо это понимают и от души ненавидят кокандцев.

Когда мы поехали для покупки чая в китайский город, народонаселение его встретило нас так недружелюбно, что мы должны были скрыться скорее в магазин, — это было первое посещение кокандцами китайского города после восстания. Всюду слышалась брань и особенно часто слово «вор». Туземные чиновники также не любят кокандцев, потому что они пренебрегают ими и, главное, не отдают им поклонов. Несколько раз при нас были стычки с туземными беками. В нашем сарае один кокандец поспорил со знатным беком; кашгарец поднял нагайку, чтобы ударить, но получил сам плюху от авганца, стоявшего возле; на помощь чиновнику бросилась его прислуга: дороги, лакеи, конюхи и другие лица, причастные к категории чиновников, сбежались со всех сторон. Мы отразили нападение, причем отличились особенным усердием авганы, и заперли ворота. Толпа не снимала осады и бросала через стену камнями. По настоянию аксакала виновники драки — чиновник с синим шариком и еще несколько других — были наказаны розгами.

В Янысаре кокандский аксакал этого города побил ишкагу и со своими подчиненными осадил дом хакимбека, куда скрылся ишкага от побоев. На этот раз также обвинили туземного чиновника. Переводчики амбаня, молодые люди хороших фамилий, в нетрезвом виде поколотили двух кокандских извозчиков за то, что они не хотели исполнять коленопреклонения. Аксакал принял в этом деле по настоянию всего иностранного общества горячее участие и хотел донести амбаню. Переводчики при посредничестве одного богатого и влиятельного кокандского купца едва отделались, заплатив 6 ямб штрафу, и публично просили извинения у аксакала. После этого очень понятно, что туземные власти не любят кокандцев.

Народ же имеет противоположное чувство, он видит в кокандцах оппозицию против властей, которые он ненавидит, и привык видеть в них начальников, потому что при восстаниях кокандцы стоят во главе управления; кроме того, родственные связи по бракам соединяют народ с иностранцами. Туземцы, если имеют чины или деньги, делаются недоступными; между тем как самые знатные кокандцы ведут знакомство со всеми слоями общества.

В связи с отношениями Коканда к Китаю находится также и участие, которое принимают дикокаменные киргизы в действиях ходжей.

Киргизы своими кочевками огибают границы Восточного Туркестана от Аксу до Хотана и по соседству принимали участие во всех смутах, потрясавших эту страну с XVI века.

Все дикокаменные киргизы, хотя по месту своих кочевок принадлежат к пределам разных государств; но признают власть кокандского хана; в этом отношении исключение составляет род бугу, находящийся с 1852 года в нашем подданстве, но продолжающий платить кокандцам зекет и китайцам дань, и небольшое поколение в 500 юрт, кочующее около селения Ташмалык и совершенно зависящее от Китая.

По отношениям к Коканду киргиз можно разделить на подданных Коканда и на признающих его власть; первые пользуются одинаковыми правами с узбеками, служат в войске и занимают военные и гражданские места. Другие платят зекет и обязаны давать вспомогательные войска в случае надобности.

Относительно гражданского управления и в военном отношении Кокандское ханство разделяется на несколько наместничеств, или военных округов. Дикокаменные киргизы по месту своих кочевок приписаны ведомству округов: Маргеланского, Ошского, Анджанского, Намагенского* и Ташкентского. Киргизы, которые кочуют в Ферганской долине, вносят налоги правителю города, около которого кочуют, записаны в войска этих округов и находятся в совершенном подданстве Коканда. К этому разряду принадлежат племена: адгене, ичкилик, мундус, мунолдыр и частью найман; а поколения же, признающие только покровительство, принадлежат ведомству анджанского и ташкентского наместников. К этому разряду принадлежат киргизы, кочующие на Памире и Куэнлуне. Для наблюдения за киргизами кокандцы имеют в их кочевках укрепления и особых чиновников — ильбеги, которые живут в их улусах.

Киргизы, кочующие в нагорье Сырт и по р. Нарыну, подчинены анджанскому правителю, который заведует и укреплениями: Куртка16 и Тугуз-Тарау на Нарыне и Джумгол на реке того же названия. Кочующие по Таласу и Чу подчинены ташкентскому наместнику; для наблюдения за ними и кайсаками построены укрепления: Чулак-курган, Авлие-ата, Соли-курган, Мерке, Пишпек и Токмак. Болорские киргизы имеют в своих кочевках два укрепления: Бустан-терек и Ташкурган на Памире. В отношении этих киргиз, которые распространяются кочевками до Хотана, еще не установились правильные отношения. Для сбора зекета разъезжают в их улусах то маргеланские, то ошские сипаи. Чонбагыши платят зекет кашгарскому аксакалу. При всем том: власть Коканда над киргизами слаба, и они мало слушаются хакимов, особенно в последнее время. Малибек взошел на престол при помощи киргиз и кипчаков. Алимбек-датха, теперешний кокандский визирь, есть дикокаменый киргиз; в хакимы и начальники войск назначено много киргиз.

Киргизы издавна принимают участие в восстаниях в Кашгаре.

Киргизы худые мусульмане: о догматах веры имеют самое темное понятие, сохраняют шаманские порядки и грамоте не учатся, потому участие их в предприятиях ходжей нельзя объяснить ничем другим, как жаждой добычи; впрочем, чем более народ религиозно невежественен, тем более суеверен. Мы встретили на Тянь-Шане фамилию киргиз из племени калмыки, которые были богаты. Они объяснили, что богатство их происходит оттого, что предки их Мамеке и Шопак служили братьям Бурханеддину и Ходиджану и что ходжи дали им благословение. У них как святыня хранится железный треног, принадлежащий одному из этих ходжей. Киргизы уверяли нас, что когда у них заболевает лошадь, то стоит надеть этот треног, чтобы исцелить животное.

Как бы то ни было, киргизы были и будут деятельными участниками ходжей. При Джангире киргизы саяк, чирик, бассыз и бугу были партизанами ходжей, а чоибагыши сносились с китайцами, но тайно. Один из родоначальников их Измаил по ненависти к Джангиру получил прозвание черногорца. Главные партизаны ходжей — киргизы, кочующие на Тянь-Шане: бугу, сарыбагыши и султу — не принимали прямого участия. В 1846 году Тавеккель-ходжа, собирая приношения для предположенного газата, посетил аулы этих родов. Его всюду принимали с почтением и обогатили приношениями. Киргизы знают страх, внушаемый китайцам ходжой, и пользуются этим для корыстолюбивых целей. Один из родоначальников чириков Турдуке, кочующий со своими родами по р. Кокшал около Турфана, был недоволен амбанем этого города; чтобы заставить его быть уступчивым, схватил какого-то сарта, навернул на него чалму и подступил к стенам Турфана, выдавая чалмоносца за ходжу; только красный шарик и ежегодные дары успокоили этого киргиза.

Киргизы существенной пользы хотя приносят ходжам очень мало, но важны для них в том отношении, что всегда готовы к их услугам. Замечательно то, что при появлении ходжей киргизы считают отношения свои к Коканду необязательными и не слушаются кокандцев, а исполняют только волю ходжей. Киргизы, которых мы встретили на пути, только и говорят о газате и с нетерпением ждут, когда Бузрук-хан* сядет на коня.

Китайцы участие киргиз в восстаниях считают в связи с влиянием Коканда, и это еще более увеличивает в их глазах значение кокандского хана, но стараются подарками склонить киргиз на свою сторону и имеют в их улусах своих агентов.

Отношение китайцев с Тибетом дружественное, здесь они обращают все свое внимание и бдительность на то, чтобы не дозволить англичанам проникнуть в свои владения. Яркендский амбань принимает часто посольство от гильгитов и дарит их чаем, серебром и другими вещами, которые посланники — троглодиты* уносят на своих плечах.

Стража правителя Яркенда

Основной принцип империи — не допускать иностранцев в свои владения — распространяется в Восточном Туркестане на англичан и русских, ибо армяне прежде жили в Кашгаре и имели свою церковь. Опасения против англичан тем более сильны, что в Малой Бухарин господствует мнение, что Индийская кампания посылала агентов для того, чтобы вызвать ходжей в Кашмир, и предлагала им свою помощь. В какой степени это справедливо мы не знаем. Говорят, что в 1855 или 1856 году, хорошо не помним, англичане приходили в Яркенд и были возвращены обратно. При нас поговаривали, что в Хотан приезжал агент, чтобы узнать о судьбе убитого европейца, которого, судя по времени и обстоятельствам, нужно принять за прусского ученого Адольфа Шлагинтвейта. Китайцы отвечали, что европеец убит инсургентами, потому они не знают обстоятельств происшествия. В какой степени русские возбуждают опасение китайцев Южной линии и особенно туземных властей, можно судить по тому, как встретили наш караваи в Кашгаре.

Из всего вышесказанного очевидно, что состояние Восточного Туркестана в настоящую эпоху самое плачевное и одинаково неблагоприятно как для китайцев, так и для ходжей. Меры, принятые китайским и туземным правительствами весьма слабы, и, вообще, их политика не имеет никаких залогов к восстановлению спокойствия и тишины, а ограничивается строгой экзекуцией после мятежей, стеснительными и подозрительными происками в обыкновенное время, мерами, ведущими опять к мятежам. Для того, чтобы ходжи имели успех, нужно чтобы изгладилась вражда между черногорцами и белогорцами, а это очень, очень трудно. Кокандцы всегда будут разыгрывать свою двуличную роль, ибо она для них выгодна. Таким образом, беспорядкам в этой стране не предвидится конца.

Последнее событие всего лучше выражает это безнадежное положение Малой Бухарин.

С 1857 года туземными беками были приняты возможные меры к предупреждению внезапных набегов ходжей; китайцы объявили, как говорят, решение, что туземные власти должны защищать свой город от внешних нападений и что все те из них, кои при появлении неприятеля оставят свои посты, будут подвергнуты смертной казни. Если это справедливо, то объявленная мера, без сомнения, будет действительнейшим средством к пробуждению беков от бездействия и беспечности. До сих пор они брали взятки, угнетали народ различными способами и, когда являлись ходжи, беки, не принимая никаких мер, скрывались в китайскую крепость, и только хакимбеки подвергались за нерадение штрафу или временной ссылке в Илю.

Вследствие нового решения беки поставлены в весьма неприятное положение: если ходжа возьмет Кашгар, то им грозит неизбежная смерть или под ударами ходжи, или же в китайском суде. Во избежание всего этого, они предприняли следующие меры: 1) для получения своевременных известий о бегстве ходжей и вообще для наблюдения за их действиями [они] имеют агентов в Коканде и особенно в пограничном городе Ош (Тахт-сулейман), и [у] всех киргизских родоначальников, кочующих по Теректам, Узгену и Нарыну; 2) составлено ополчение из жителей окрестных деревень числом до 100 человек*. Из этого [ополчения] 500 человек из селений Астын- и Устун-Артыш, Бишкарым и Аргу обозревают черту караулов на северо-восток и часть в горах на северо-западной границе; Ополчение это вооружено топорами, дротиками и ружьями в таком порядке, что тот, кто имеет топор, не имеет ни ружья и ни дротика и так далее. Они отправляют службу на своих собственных лошадях и в своей одежде, отличием их звания служат красные лоскутки с китайской надписью, пришитые к левому плечу; 3) наделаны топоры и дротики, которые хранятся у городских ворот и при здании полиции, на тот случай, чтобы народ мог вооружаться против ходжей. Все кузнецы обязаны бесплатно сковать известное число этого оружия, а железо доставляет правительство; 4) учрежден постоянный караул па городских стенах, на которые поочередно командируются чиновники и даже муллы. В тех случаях, когда почему-либо ждут нападения, караул усиливается, и почти все беки присутствуют на городских башнях. На шести башнях, говорят, есть четыре пушки, оставшиеся от ходжи, но мне удалось видеть одну.

[В связи] с известием о беспорядках в Коканде внимание кашгарского правительства было обращено на эту сторону, особенно когда караваны были задержаны в г. Оше и прямых известий не получалось. В это время беспрерывно приезжали кашгарские агенты с известиями, по-видимому, неблагоприятными; у городских ворот усилили стражу, и один чиновник наблюдал за приезжающими и отъезжающими кокандцами. По ночам по улицам разъезжали с факелами разъезды для предупреждения внутренних беспокойств и на стенах усилены были караулы. С 1857 года постоянно воспрещается ходить в 9 часов по улицам, и потому в каждом квартале стоят часовые и разъезжают ночные патрули под названием джесакчи.

Причиной такой тревожной заботливости туземных властей, как мы узнали после, был слух, что Валихан-тюре бежал в Кашгар. В числе мер, принятых для устранения беспокойств в народе, особенно памятен кашгарцам указ, изданный 5 марта, по следующему поводу. Мусульманский праздник барат, который приходится [на] 15 число магометанского месяца шагбана*, издавна праздновали в Кашгаре с особенным торжеством. К баратской вечерне обыкновенно собирались из отдаленных городов и деревень богомольцы к гробнице ходжи Аппака, родоначальника фамилии нынешних ходжей, который в мусульманском мире известен за одного из первоклассных святых.

Город Кашгар буквально переселялся в сады, окружающие этот надгробный храм; содержатели ресторанов, торговцы фруктами, сахаром, пирожками и разными съестными продуктами перекочевали в это место.

Ночью гробница, мечеть и другие здания были иллюминованы разноцветными фонарями, и после службы до другого дня продолжалось в садах гулянье.

Хакимбек по приказанию китайцев для отвращения сбора такого многочисленного народа отдал 5 марта приказ, чтобы к 15 числу шагбана никто не смел идти к границе* Аппака. Все обвиненные в нарушении приказа должны были подвергнуться: мужчины — телесному наказанию, а женщины — лишению нарядов, в которые будут одеты; также воспрещалось собираться толпами на улицах и разговаривать.

Мы помним, что из всех стеснительных мер последняя возбуждала неудовольствие всех сословий, и всеобщее убеждение было такое, что святой Аппак не оставит безнаказанно это святотатство.

Китайское правительство со своей стороны после восстания 1857 года ввело только одно новое правило. Для скорейшего получения известия о восстаниях кашгарскому амбаню предоставлено право сноситься с цзян-цзюнем, что прежде производилось через яркендского хебе-амбаня.

Действительно, слухи о бегстве ходжи были справедливы, как узнали мы после.

В октябре месяце Малибек, старший брат хана Худояра, явился в Маргелан и стал собирать войска против брата. Кашгарские эмигранты готовились в это время к газату и были на военной ноге. Тилля-хан, бывший в 1858 году янысарским правителем и начальником яркендского отряда, собрал своих кашгарцев и первый стал под знамя Малибека. Кичикхан-тюря, пользуясь смутами в Коканде, бежал, чтобы предпринять газат, но, увидев, что соотечественники его были вовлечены в дело Малибека, оставил свое намерение и явился в лагерь Малибека в то время, когда он осаждал Коканд. Вскоре прибыл к Малибеку и Валихан-тюря, которому он дал бунчук и обещал, что если возьмет Коканд, то сделает его ходжа-каляном, отдаст в его управление всех кашгарцев, а будущей весной пойдет сам на Кашгар, чтобы помочь ему овладеть этим городом.

Когда Малибек сделался ханом и отправил Нормагомета-датху аксакалом в Кашгар, Валихан успел выехать из Коканда, но бегство его было открыто и его привезли обратно под стражей. Вследствие этого, говорят, Малибек отнял у Валихана бунчук и знамя и передал их Каттахан-тюре, поручив ему главный надзор и ответственность за своими родственниками. Малибек приказал, чтобы каждый день три раза все члены фамилии Аппаков являлись к Каттахану на салям, а о том, который не явится, доносить тотчас ему. Говорили также, что впредь за самовольные отлучки из Коканда хан объявил ходжам изгнание и тюремное заключение и что Валихана сослал в Туркестан.

Достоверность этих слухов была сомнительна, но было верно то, что хан принял предохранительные меры против вторжения ходжей в Кашгар и облачил Каттахана в звание главы семейства; а известие, что хан сослал Валихана в Туркестан была выдумка аксакала для приобретения выгод при переговорах кокандского посланника с китайцами. По-видимому, кашгарские чиновники мало доверяли кокандцам.

В это самое время слухи о бегстве хожди еще более усилились между народом, говорили, что Валихан находится у дикокаменных киргиз. На всех площадях и в тавернах женщины и дети только и говорили о том, что скоро будет ходжа. Кашгарцы чрезвычайно боятся Валихана, и когда разнесся слух, что он идет опять на Кашгар, туземцы были в отчаянии. Везде слышались слова: «Что мы будем теперь делать? Господин перережет теперь всех нас» и прочее. Когда им говорили, что в таком случае самое лучшее не пускать его и защищаться, они с удивлением спрашивали: «Разве можно сопротивляться ходже?» Милиция, набранная для защиты города, показывая на оружие, говорила: «Зачем нам его дали? Неужели мы будем стрелять в ходжу? Мы — мусульмане и заботимся о спасении наших душ!» Очень понятно после этого, что если опять придут ходжи, то город будет также легко взят, как и в 1857 году.

В заключение мы скажем несколько слов о характере и способностях ходжей, которые могут быть во главе будущих восстаний.

Сарымсак-ходжа, бежавший от избиения китайцев, имел трех сыновей: Юсуф-ходжу, Пахаведдин-ходжу. Старший жил в Бухаре и в 1830 году, вызванный кокандцами, произвел восстание. Второй был убит во время восстания 1825 года, третий — Джангир, известный претендент, казнен китайцами.

Юсуф-ходжа оставил трех сыновей: Ишанхан-тюрю, известного более под именем Каттахан-тюри, Валихан-тюрю и Кичикхан-тюрю. Старший из них был главой восстания 1847 года, он человек слабый, недальнего ума и время своего владычества ознаменовал сбором обширного гарема; Валихан-тюря, человек энергичный, неглупый, но подвержен курению хашиша и жесток; личность его мы обрисовали прежде. Кичикхан-тюря не отличается особенными качествами; он несколько раз предпринимал газат, но безуспешно: в первый раз его поймал комендант Куртки и препроводил в Коканд; в 1847 и 1857 году он участвовал в восстаниях, по отдельных постов ему не поручали.

Джангир оставил одного сына Бузрукхан-тюрю. Как представитель старшей линии, он носит титул махтуми-азям; 38 лет, считается человеком ученым и святым, характера мягкого; его в Коканде и в Малой Бухарин чрезвычайно уважают, так что Валихан взял Кашгар его именем; на него возлагают теперь малобухарцы всю свою надежду, и киргизы с нетерпением ждут газата, во главе которого будет этот принц. Кашгарцы говорят, что в Пекине есть отрасль ходжей из фамилии Аппак, происходящая от Турду-ходжи, который был взят в плен при покорении Восточного Туркестана. Ходжа этот имел титул гун. В 1856 году привезено было тело одного из его потомков для предания земле в фамильном склепе Аппаков. Наиб этого ходжи, привезший тело, не знал тюркского языка и одет был в китайское платье.

Источник: Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Том 3 – Алма-Ата, Главная редакция Казахской советской энциклопедии, 1985, 2-е изд. Доп. и переработанное, стр. 171-197.