Shoqan – Труды: Записка о судебной реформе

Карта Семиречья из архива Ш. Уалиханова

В последнее время правительство наше деятельно занялось преобразованиями в нашей администрации, в судоустройстве и обратило особенное внимание на народное образование.

Некоторые из этих реформ коснулись и нашей степи, как, например, реформа судебная. Преобразования в судебной части, вероятно, поведут к изменению прежнего административного строя нашей области, и нет сомнения, что вместо сложного, обременительного как для русского правительства, так и для киргизского народа бюрократического хаоса будет образовано в округах управление более рациональное и на началах самоуправления, которое принято теперь и для русских сельских и городских общин.

Ввиду таких важных преобразований, готовящихся для моей родины, я считаю долгом представить (благоусмотрению Вашего высокопревосходительства, как главному начальнику киргизского народа) некоторые мои соображения и заметки (относительно судебной административной реформы и отчасти касательно народного образования).

Россия в числе сыновей своих имеет немало народностей иноверческих и инородческих, которые ведут образ жизни диаметрально противоположный образу жизни коренного русского населения, имеют нравы и обычаи диаметрально противоположные нравам и обычаям русских славянского племени. Понятно, что преобразования, проектированные для христианского и оседлого русского населения, по вышеизложенным причинам не принесут никакой пользы и будут бессмысленны, если будут всецело применены к кочевым и бродячим инородцам Европейской и Азиатской России.

Вероятно, вследствие этих соображений и был командирован советник областного правления Яценко1 для отобрания от сведущих в законах и судебных обычаях биев и султанов их мнений относительно предполагаемых для области преобразований по судебной части.

Но мнение народа, особенно народа невежественного и полудикого, не всегда может быть принято как выражение действительной народной потребности. На мнения же привилегированных классов общества следует смотреть не иначе, как на отрицательное выражение истинных народных нужд, ибо интересы знатных и богатых людей, даже в обществах высокоцивилизованных, бывают большею частью враждебны интересам массы, большинства. Народ груб и туп и вследствие этого пассивен, потому мотив и направление народных мнений зависит от тысячи случайных обстоятельств и от обстоятельств, по-видимому, мелких, ничтожных.

Человек дикий и неразвитый подобен ребенку, неумеющему вполне владеть своими внешними чувствами. Ему, как и ребенку, трудно согласовать ощущения свои с действиями. Хотя стремление к улучшению внутренних и внешних условий жизни и присуще человеку и было ему присуще во все века и во всех степенях человеческого развития, но, тем не менее, цель эта редко им достигалась. Не понимая самого себя и не имея никаких положительных сведений об окружающей его природе, человек-дитя должен был в стремлении своем к улучшению идти ощупью, подобно слепому, и понятно, что он должен был больше ошибаться, принимая ложь за истину, вред за пользу. История представляет нам в этом отношении много поучительнейших примеров.

Посему нет вопроса общественного, который был бы так всемогуще важен, как вопрос о народных реформах. Нет сомнения, что все законодатели и реформаторы имели и имеют в виду общественную пользу, но понятия о том, что полезно и что вредно для общественного развития в разные века были различные, и теперь между нами ходит много диких гипотез, которые по рутине и по привычке к прошлым преданиям принимаются многими на веру как непреложные аксиомы, хотя науки ясно доказали их ошибочность и несостоятельность. В наше время самым важным и близким для народа считаются реформы экономические и социальные, прямо касающиеся насущных нужд народа, а реформы политические допускаются как средства для проведения нужных экономических форм, ибо каждый человек отдельно и все человечество коллективно стремится в развитии своем к одной конечной цели – к улучшению своего материального благосостояния, и в этом заключается так называемый прогресс. С этой точки зрения полезны только те реформы, которые способствуют улучшению быта человека, и вредны те, которые почему-либо мешают достижению этой цели. Всякая реформа, имеющая целью общественное благосостояние, тогда только может достигнуть предположенной цели, не подвергаясь разным случайностям, когда известны общественные нужды и средства. Джон Стюарт Миль2 совершенно прав, говоря, что прежде, нежели давать новые права людям какого-либо сословия, необходимо прежде сделать точные ученые исследования об умственных, нравственных и политических качествах людей этого сословия. И в самом деле, доктор тогда только лечит больного с уверенностью в успехе, когда ему известны не только болезненные симптомы пациента, но и основные причины болезни. От незнания общественных нужд и от излишней ревности к гуманным теориям очень часто вводятся у нас нововведения и реформы, совершенно ненужные в данный момент и при известном положении дел. Избегнуть ошибок подобного рода очень легко, если при введении разных реформ неуклонно следовать тому методу, который употребляется в сельском хозяйстве при культивировании растений. По этому методу, во-первых, необходимо изучить вполне самое растение, затем нужно знать, на какой почве оно произрастает, сколько требует оно света, теплоты и проч. Сущность теории заключается в том, чтобы доставить растению то, в чем оно нуждается, и устранить все то, что ему мешает.

Условия племенного организма среды, климата и почвы должны быть всегда на первом плане, ибо все человеческие побуждения и мотивы обусловливаются совокупным влиянием физических и социальных условий. Реформы бывают только тогда удачны, когда они правильны, т. е. тогда, когда они основаны на тех неизбежных законах прогресса, при которых только и возможно здоровое развитие общественного организма. Реформа такого рода должна поощрять и ни в каком случае не останавливать.

Все революции, бывшие в Европе с 1793 года, происходили единственно от стремления правительства подавить свободное народное движение. Реформы же насильственные, привитые, основанные на отвлеченных теориях или же взятые из жизни другого народа составляли до сих пор для человечества величайшее бедствие. Современные наши историки недаром все наши общественные болезни и аномалии приписывают сокрушительному и антинародному духу петровской реформы.

Вообще из сказанного нами не следует думать, чтобы мы принадлежали к последователям той узкой [теории] народности, которые смотрят на народность как на нечто предопределенное от начала и думают, что она … должна развиваться только сама из себя. Напротив, мы думаем, что усвоение европейского, общечеловеческого просвещения и энергическая борьба с препятствиями, мешающими достижению этой цели, должна составлять конечную цель для всякого народа, способного к развитию и культуре. Культура может изменить организм человека к лучшему, как культурный уход улучшает породу домашних животных. Чтобы сделать киргиза способным к восприятию европейских преобразовательных идей, нужно предварительно путем образования развить его череп и нервную систему. Организм не может принять того, до чего он не дорос.

В 1822 году Сперанский3 составил Сибирское уложение4, которое было в 1824 году введено в киргизскую степь. Народ неграмотный, кочевой, с своеобразными понятиями и обычаями, был подчинен ни с того, ни с сего бюрократической централизации со всеми ее мудреными инстанциями, атрибутами и названиями канцелярскими, непонятными до сих пор не только киргизам, но и русским.

Вместе с приказами, заседаниями, журналами исходящими и входящими навязали нам татарских мулл и татарское просвещение. Реформы подобного рода, собственно, мы и считаем бедственными для народа и вредными для прогресса.

Мы сочли нужным сделать это длинное и, может быть, несколько докторальное вступление потому, что комитет, составленный при областном правлении для решения вопроса о судебной реформе в области сибирских киргизов, очевидно, был мало знаком не только с теми научными фактами, которые теперь приняты всеми за аксиому, но и вообще с тенденциями и требованиями нашего времени, ибо основал свой вывод на одних «народных мнениях», собранных от «знатных» киргиз одним из членов комитета советником Яценко.

Народные мнения, как мы заметили выше, есть не что иное, как лепет неразумного дитяти, и потому народы неразвитые совершенно справедливо называются младенчествующими, мнения же султанов и биев еще менее заслуживают уважения, ибо интересы целой нации по строгой справедливости должны предпочитаться выгодам отдельного сословия. Вопросы же о реформах требуют гораздо большей осторожности и более глубоких соображений, ибо от них зависит народное «быть или не быть».

Изо всех инородческих племен, входящих в состав Российской Империи, первое место по многочисленности, по богатству и, пожалуй, по надеждам на развитие в будущем принадлежит нам – киргизам. Мы занимаем одну обширную сплошную территорию, между тем как другие инородцы разбросаны среди русского населения. Нас считается в русском подданстве до 800 тысяч, а с неверноподдаными нашими соплеменниками мы превышаем миллион, тогда как всех татар в Европейской России, включая в это число башкир, ногайцев и киргиз Букеевской орды5, полагается едва один миллион. Вся так называемая среднеазиатская торговля России есть не более не менее, как торговля наша: на долю Бухары, Коканда и других стран Центральной Азии приходится весьма незначительная пропорция в общем торговом балансе. Народ наш, наконец, не так дик и груб, как думает о нем русское общество.

Очень часто случается нам читать и слышать фразы вроде: «Что за киргиз-кайсацкие нравы! Это простительно какому-нибудь киргиз-кайсаку», – и проч. Замечательно, что в подобных и обидных для нас случаях народ наш всегда называется киргиз-кайсацким, а когда же нас хвалят, то называют просто киргизами или просто кайсаками. Из этого надо думать, что мнение о необычайной дикости и грубости нашей основано единственно на вокальном варваризме слова киргиз-кайсак. Говоря серьезно, киргизский народ принадлежит к числу наиболее миролюбивых и, следовательно, к числу наименее диких инородцев русского царства. В этом отношении мы уступаем только бурятам, но и то потому, что буряты имели счастье принять самое гуманное и высокое учение – буддизм…6

Народ наш имеет богатую и не лишенную поэтических достоинств растительную* литературу, более близкую к индогерманскому эпосу, чем к восточным произведениям этого рода. Наконец, что всего важнее, формы нашего общественного развития находятся в том самом безыскусственном периоде, когда они представляют наибольшую аналогию с результатами высшего, культурного развития. На этом факте основаны все наши надежды на будущее. Сверх того, мы как потомки батыевских татар7 связаны с русскими историческим и даже кровным родством.

Судьба миллионов людей, подающих несомненные надежды на гражданственное развитие, людей, которые считают себя братьями русских по отечеству и поступили в русское подданство добровольно, кажется, заслуживает большего внимания и большей попечительности в таких решительных вопросах, которые формулируются в шекспировское – быть или не быть. Отсутствие разумного самозащищения и всякого рода пассивность по причине неразвитости обязывают правительство в отношении нас быть чрезвычайно внимательным и крайне осторожным.

Только вследствие невнимательности, которая, надо сказать, в отношении нас, киргиз, уже вошла в привычку областного начальства, комитет, бывший при областном правлении, мог принять без всякой критической оценки мнения султанов, биев и других знатных киргиз за главное основание для своих работ и только по укоренившейся невнимательности мог утвердить в своем проекте те ненужные и вредные для народа преобразования и изменения, которых добивался привилегированный класс киргизского народа и которых не хотел простой, или, как выражаются степные аристократы, «черный» киргизский народ8. Для правильной оценки народных мнений стоило только комитету вникнуть в сословные отношения киргиз и в отношения их к непосредственному русскому правительству. Наконец, комитет имел под рукою достаточно исторических и статистических фактов, чтобы проверить эти голословные мнения. Статистика и те данные, которые заключаются в делах областного правления, при всей их скудности заслуживают гораздо большего уважения и вероятности, чем мнения невежественных и диких аристократов невежественного и полудикого народа.

В этой записке мы берем на себя смелость разъяснить и рассмотреть вопрос о судебной реформе в нашей области на основании более точных фактов и наблюдений. Мы пользовались некоторыми статистическими и историческими данными, взятыми из дел областного правления и окружных приказов.

* * *

Чтобы дать правильный взгляд на значение народных мнений, чтобы выставить их в истинном свете, я как помощник и сотрудник г. Яценко в возложенном на него поручении считаю необходимым начать свои заметки подробным и точным обзором всех обстоятельств, сопровождавших ход наших занятий. Начинаю с того, как отбирались нами народные мнения и при каких условиях.

Во-первых, показания давали волостные управители, старейшины, султаны, бии и богатые киргизы, т. е. ордынские чиновники или ордынцы, имеющие в виду быть чиновниками. Народ, т. е. небогатые, нечиновные и нетитулованные киргизы, в даче мнений и в совещаниях по этому предмету участвовал очень мало, даже, можно сказать, вовсе не участвовал. Чтобы удостовериться в справедливости этого факта, стоит только посмотреть на печати и тамговые знаки, приложенные к показаниям: там все султаны и старшины. Простые киргизы по отдаленности летних кочевок от мест, где учреждены приказы, приезжают на ревизию только по крайней необходимости и по окончании ревизии, истощив свои скудные запасы, тотчас же уезжают.

Удерживать народ для совещаний почетные киргизы, кажется, не старались, по привычке заочно располагать голосами и мнениями своих родичей, да и удержать голодных киргиз было бы для них не так легко. Некоторые султаны и бии, внесенные в список биев 1854 года9 и участвовавшие при первых совещаниях по нашему делу, через день и два уезжали тайно в свои аулы, оставив печати в чужих руках, чтобы приложить их к народному решению, каково бы оно ни было. Затем оставались при приказах, как было уже замечено, одни ордынские чиновники и честолюбивые богачи. И эти лица при чтении проекта обнаруживали непростительное равнодушие, некоторые даже засыпали. Вообще никто из киргиз, за небольшим исключением, не понимал или не хотел понять, в чем дело, и чего от них хотят.

Причины такого непонятного равнодушия киргиз в этом столь важном народном деле были: во-первых, невежество и непонимание своих интересов, во-вторых, то, что киргизы не были заранее приготовлены к пониманию того, что им читали и на что от них требовали скорого ответа; равнодушествовали киргизы и вследствие недоверия к русскому правительству. Они сомневались в нашей искренности и думали, что спросы наши делаются для одной только формы или с какой-нибудь другой, невыгодной для них, целью. В каждом действии русского начальства киргизы видят одно только зло, посягательство на их свободу и льготы. И это очень понятно, потому что киргизы о русском начальстве судят по действиям своих русских заседателей.

Объяснение мое может показаться для многих чем-то крайне сомнительным, пожалуй, найдутся и такие господа, которые будут обвинять меня в клевете на свой народ; я бы мог представить в оправдание свое множество примеров, где подозрительность киргиз и недоверие их к правительству и к русским чиновникам (что в понятии киргиз одно и то же) выражалось еще в более мелочной, в более ребяческой форме.

В сороковых годах поручено было одному из чиновников бывшего пограничного правления Сотникову10 собрать юридические предания киргиз и их судебные обычаи. Этот чиновник, вероятно, желая начать сборник свой преданиями более древними, стал расспрашивать киргизских родоначальников, предварительно собрав их в приказы, откуда происходит и как сформировался киргизский народ, и что значит слово казак? (так сами себя называют киргизы). Киргизы стали рассуждать, к чему все это от них спрашивают и какая может быть польза русскому правительству от знания их происхождения. Какой-то проницательный кайсак заметил, что, вероятно, их хотят обратить в казачество, так как предки их, по преданию, были казаки. Мысль эта показалась для всех до того ясной и вероятной, что они скрыли от г. Сотникова настоящее предание о «казаках и трех сотнях» и показали себя выходцами из Турции или Аравии11. Долго в степи ходила молва, что Сотников хотел обратить их в казачество.

Мы, с своей стороны, не только не могли внушить киргизам должного доверия, но, говоря правду, сами возбуждали в них обычный их скептицизм. Привожу факты: является многочисленная толпа киргиз знатных и незнатных, словом, все киргизы, бывшие в это время в станицах и городах, где расположены приказы.

Во всех округах первый ответ был один и тот же и выражался всеми собравшимися единодушно: «Суд биев и съездов их, – говорил народ, – существует у нас издавна и заключает в себе все начала мирового суда, предлагаемого ныне русским правительством. Суд этот, – продолжали собравшиеся киргизы, – вполне удовлетворяет условиям нашего народного быта, поэтому суд биев и съездов их необходимо оставить в древней народной форме». Это, очевидно, было решение народа, en masse*, решение кругов. Но г. Яценко, вероятно, вследствие правительственных инструкций и указаний замечал, что в мнениях своих они должны соображаться с основными положениями общего проекта преобразования, например: нужно, чтобы число биев было определено положительной цифрой, нужно, чтобы бии были по выборам и проч.

Киргизы смущались, недоверие быстро овладевало толпой, начинались споры, совещания, и народ просил отсрочки. С шумом киргизы уходили на улицу, собирались в новые круги и через несколько времени возвращались к нам в другой раз, но в гораздо меньшем числе. Второе показание начиналось, обыкновенно, добавлением, что «суд биев и съездов их необходимо оставить в древней народной форме, допустив некоторые применения и дополнения сообразно духу времени и обстоятельствам».

Добившись этой уступки, мы читали им пункты «проекта» относительно правила избрания и относительно обязанностей мировых судей.

Киргизы на каждый пункт делали свое мнение и всегда противоположно смыслу первого своего показания, т. е. не добавляли и не применяли, а прямо разрушали и уничтожали суд биев, о сохранении которого всецело просили сами. Мнения эти выражались устами нескольких биев и чиновных лиц, а остальные почетные ордынцы ограничивали свое участие одними одобрительными жестами. По временам возникал в среде представителей народа крикливый диспут. Биям хотелось, чтобы их избрали на более продолжительный срок, чтобы им предоставили право принятия и решения дел по личному усмотрению и право участвовать в исполнении решений; хотелось биям, чтобы решения их в известных случаях не подлежали обжалованию, словом, корпорация киргизских судей стремилась к тому, чтоб киргизского бия, судебного практиканта, обратить в мирового судью, судебного чиновника. Волостные управители, по инстинкту самосохранения, горячо противились биям, видя в них прямое посягательство и на чиновническую власть, принадлежащую теперь им.

После взаимных уступок дело при посредничестве старших султанов улаживалось таким образом, что бии не могли мешать управителям, управители – биям, а управители и бии – султанам. Почетные ордынцы-нечиновники были на все согласны, ибо для них, для будущих кандидатов на все эти должности, того и нужно было, чтобы степные власти не мешали друг другу эксплуатировать простой народ.

Из приведенного очерка наших работ по судебной реформе в области сибирских киргизов можно ясно усмотреть, что желание большинства массы народной заключалось в том, чтобы оставить суд биев в древней народной форме, а личный интерес чиновных, титулованных и богатых киргиз, напротив, в том, чтобы изменить суд биев в его основе.

Факт этот требует особенного внимания при дальнейшем рассмотрении вопроса о судебных реформах в степи и знаменателен еще тем, что дает нам поучительные данные, как бесцеремонно богатые и почетные киргизы относятся к небогатым и непочетным своим родичам. Красноречивый пример бесцеремонности почетных киргиз к непочетным я имел случай заметить в Каркаралах. Там бии и султаны дали мнения свои, не посоветовавшись с «черным народом», и, между прочим, показали, что для их округа нужно назначить четырех главных биев, каких-то биев над биями. Мнение это, как оно ни было нелепо, я должен был внести в записку, и когда записка эта переписывалась в приказе, квартира моя была осаждена многочисленной толпой конных и пеших киргиз. Народ требовал уничтожения статьи о «биях над биями» и до тех пор не расходился, пока требование его не было исполнено. Дело в том, что двое каких-то почетных старшин, имевших должности: один заседателя, а другой управителя, были удалены за лихоимство, по просьбе народа, от занимаемых ими должностей, и вот киргизские власти, вероятно, желая показать участие к собрату и пренебрежение к народу, решились для этих лихоимцев выдумать должность «бия над биями» и тем самым вызвали демонстрацию со стороны простого народа.

Мы надеемся, что всех этих acta et facta* достаточно, чтобы видеть всю фальшивость и ложность знаменитых народных мнений. Комитет видел в этих мнениях потребность реформ и преобразований в суде биев, который, по показанию знатных ордынцев, не вполне будто бы удовлетворял современному социальному развитию киргизского народа; но мы же, считая себя в этом случае, в качестве очевидца, более компетентными, видим в этих мнениях интриги и низкие побуждения с одной стороны, равнодушие и пассивность – с другой, невежество и дикость – с той и другой стороны.

Упрекая киргизскую знать в голословности, мы сами не будем голословны. С этой целью мы рассмотрим теперь суд биев в его сущности, чтобы увидеть смысл и характер этого института. Затем, на основании статистических и других достоверных фактов, постараемся определить, в какой степени суд биев удовлетворяет или не удовлетворяет современному развитию киргизского народа, и в заключение для окончательного вывода сравним, насколько суд биев согласуется с главными началами проектированного правительством мирового суда, и в какой мере последний применим к быту киргиз.или>

Суд биев в древней народной форме

1) Возведение в звание бия не обусловливалось у киргиз каким-либо формальным выбором со стороны народа и утверждением со стороны правящей народом власти; только глубокие познания в судебных обычаях, соединенные с ораторским искусством, давали киргизам это почетное звание. Чтобы приобресть имя бия, нужно было киргизу не раз показать перед народом свои юридические знания и свою ораторскую способность. Молва о таких людях быстро распространялась по всей степи, и имя их делалось известным всему и каждому. Таким образом, звание бия было как бы патентом на судебную и адвокатскую практику. Дети лиц, носивших звание биев, имея большую юридическую практику, обыкновенно наследовали знания и вместе с тем и звания своих отцов.

Мы можем представить многочисленные примеры такой наследственности звания биев в киргизском народе. В каракисецком роде12 Средней орды в конце XVII века был известный бий Казбек; потомство его до сих пор носит звание биев:

Казбек

↓

Бекбулат

↓

Тленчи

↓

Алчинбай

Впрочем, из этого вовсе не следует думать, что звание биев было у киргиз когда-либо наследственным. Бий Чорман – сын богатого и знатного киргиза карджасского рода13, но не бия. Чорман, у которого предки никогда не были биями, тринадцати лет приобрел это звание, выиграв важный родовой процесс на одном народном сейме, и до смерти своей назывался Чорман-мальчик. Мы знаем много киргиз, которых отцы были известными биями, но которые сами не носят этого звания.

2) Закон родового быта, по которому члены одного рода считались как бы членами одного семейства, был причиною того, что бий-однородец в процессе своего родича с членом другого рода мог быть только адвокатом у своего однородца, но не судьей его. Понятия родства распространялись у киргиз и в отношении отдаленнейших поколений. Например, Средняя орда разделяется на шесть главных родов: аргын, кипчак, конрад, найман, увак и керей, которые находятся между собой в отношении братьев, посему истец конрадского племени в процессе с ответчиком из племени аргын имел полное право отстранить от суда всех биев области сибирских киргизов как однородцев, следовательно, и приверженцев своего ответчика, исключая биев баганалинских, кипчаковских, увакских и киреевских, составляющих всего около 15-ти волостей в области. Эта особенность родового быта киргиз послужила основанием права свободного выбора со стороны тяжущихся для разбора своего дела биев из всех лиц, носящих это звание на пространстве всей киргизской степи, чтоб доставить им полную возможность выбрать вполне беспристрастного судью.

Так в 1758 году* султан Барак, один из сильнейших владельцев Средней орды, убив Абулхаира14, хана Меньшей орды, избрал для суда над собою 4-х биев из биев всего киргизского народа. В числе его судей были: Тулебий15 от Большой орды и Айтек16 – от Малой.

Кочевой образ жизни, способствующий быстрым передвижениям с места на место и частым столкновениям одних родов с другими, привычка киргиз к разъездам и путешествиям, беспрестанные съезды биев и других почетных ордынцев из отдаленных мест на поминки, байги и на другие народные собрания и сборища давали и дают теперь киргизам легкую возможность отдать свое дело на суд инородного бия или на суд какой-нибудь проезжей известности. Вообще киргизы любили и любят судиться у проезжих биев или у лиц, совершенно им незнакомых, чем у биев соседнего племени, с которыми у них есть частые сношения, следовательно, и родовые счеты.

3) Из воззрения на дело суда как на дело частное, относящееся только до интересов тяжущихся, явился обычай за труд, принимаемый на себя бием, в известных случаях вознаграждать его штрафом, «бийден бийлаги*», с тяжущегося, признанного по суду виновным.

4) Этот же взгляд на бия как на частного практиканта, а на суд как частное дело был причиною того, что киргизские бии могли принимать к своему производству и решению дела не иначе, как по просьбе тяжущихся или по сообщению административной власти и по той же причине не могли участвовать в исполнении своих решений.

5) Понятно, что такой свободный взгляд на суд и на судью не мог ограничивать право обжалования, и киргизам предоставлялось это право в самых широких размерах.

6) Но самую замечательную черту суда биев составляет, конечно, следующий обычай: когда не было против обвиняемого явных улик, но имелось только сильное подозрение, то бии прибегали к посредничеству честных родовичей, которые присягой обвиняли или оправдывали подсудимого. Число этих «присяжных» и круг для их выбора обусловливались важностью рассматриваемого дела. Таким образом, присяжные выбирались иногда из близких соплеменников подсудимого, а иногда из целой волости или из целого округа.

7) Суд биев производился словесно, публично и во всех случаях допускал адвокатуру. Он был в таком уважении у народа, что не требовал и не требует до сих пор никаких дисциплинарных мер.

Вот суд биев, бывший в степи до основания окружных приказов в кочевьях Средней киргиз-кайсадкой орды.

Рассматривая внимательно суд биев, действующий теперь у киргиз нашей области, мы видим, при всем нашем желании найти в нем что-нибудь новое, прививное, – те же формы, те же начала древнего народного суда, которые мы изложили выше. Суд биев, несмотря на 40-летнее русское влияние, остался таким, каким был он за сотни, может быть, за тысячу лет до нас. Стало быть, ни внутренняя инерция народа, ни влияние русских учреждений и законодательств не могли изменить его древних и простых форм, хотя русское правительство не раз думало дать ему более прочную, более официальную организацию. С этой целью был издан закон 1854 года, которым было поставлено: «Звание биев оставить за теми, кто им пользовался до 19-го мая 1854 года; на будущее же время предоставить оное только султанам и аульным старшинам, прослужившим в этих должностях не менее 6-ти лет и отправлявшим какие-нибудь должности или чем-нибудь всемилостивейше награжденным, и не иначе, как по выбору общества и с утверждения окружного приказа (94 ст., том II, часть 2. Учр. об управлении инородцами)». Этот неудачный закон, имевший целью возвысить звание биев, дав им чиновничье значение, но прямым последствием которого было бы то, что звание биев перешло бы непременно в руки честолюбивых богачей, положительно не сведущих в народных обычаях и правах, к счастью киргиз, не имел никакого влияния на их народный суд, потому что число лиц, бывших биями до 19-го мая, оказалось и оказывается до настоящего времени достаточным для отправления у киргизского народа правосудия. Таким образом, древнейший суд биев действует и поныне в киргизской степи на тех главных началах, на которых действовал он до принятия киргизами русского подданства.

Если 40-летнее русское владычество, внесшее много совершенно новых элементов в общественную жизнь киргизского народа, не имело никакого влияния на древний киргизский суд биев, если суд этот мог устоять против неблагоприятных условий русского законодательства (например, закона 1854 года), ясно, что он вполне удовлетворяет настоящему развитию киргизского народа.

Удовлетворительность суда биев самым блистательным образом доказывается официальными источниками, именно незначительностью жалоб на первоначальное решение биев и почти совершенным отсутствием просьб от киргиз о производстве дел, подлежащих ведомству биев, по русским законам.

По справкам из дел окружных приказов видно, что в Каркаралинском, Кокчетавском и Баян-Аульском округах жалоб на несправедливое решение биев и просьб о постановлении решений по русским законам в приказы этих округов в течение последних трех лет вовсе не поступало, хотя судом биев было окончено в Каркаралинском округе: в 1860 – 72, в 1861 – 77 и в 1862 – 22 дела. В Атбасарском приказе в 1861 году была только одна жалоба и с просьбой русского суда, но жаловался, впрочем, не киргиз, а казак. Всего более неудовольствий на решение биев встречаем мы за последнее трехлетие в Акмолинском округе, в границах которого проживает наиболее всего русских, татар, ташкентцев и других иноплеменников. В 1860 году в Акмолинский приказ поступили две жалобы, одна из них сопровождалась просьбой русского суда, в 1861 – 3, [в] 1862 – 4. В сведениях, доставленных Акмолинским приказом по этому предмету, к сожалению, не показано племя и происхождение лиц, подававших жалобы. Надо думать, что просители были не киргизы.

Мы знаем, однако, несколько примеров, что киргизы действительно желали русского суда, но просители эти были ордынцы, заклейменные народным презрением, люди вполне безнравственные*, которые надеялись незаконными путями, через русских чиновников исправить проигранное на народном суде дело. Им было нечего терять. Так просил Коджук, известный кушмурунский конокрад, так просил Баубек, содержавшийся 2 года на гауптвахте в Атбасаре по многократным жалобам киргиз своего и Кокчетавского округов. По суду биев этот хищник, бывший некогда сподвижником Кенесары, был приговорен к уплате нескольких сот лошадей, но совершенно отказался от уплаты и, посаженный на гауптвахту, просил русского суда.

В пользу суда биев мы можем привести еще один крупный факт, говорящий сам за себя. Это то, что русские истцы или русские ответчики во многих случаях предпочитают суд биев русскому следствию. Известно достоверно, что в Кокчетаве в нынешнее лето было решено несколько десятков такого рода дел.

Теперь позволю себе приступить к главнейшей задаче по вопросу о судебной реформе в Киргизской степи Сибирского ведомства, именно: к сравнению главных элементов киргизского суда биев с основными началами мирового суда, проектированного для русских губерний. При первом общем взгляде на эти два, по-видимому, разнохарактерные учреждения чувствуется, что между ними существует большое сходство, много общего в идее, но, разбирая каждый пункт отдельно, мы видим одну только разницу. Сходство заключается, например, в словесности и публичности делопроизводства, но здесь есть разница, если пускаться в тонкости: мировые судьи решения свои постановляют на бумаге, а бии не всегда; мировые судьи делают разбирательства свои публично только по делам гражданским, а бии – по всем без исключения делам, подлежащим их ведомству. (Тонкости эти заимствованы нами вместе со статьями законов из комитетского проекта).

Разница заключается:

а) По судоустройству

1. Бии существуют в неопределенном числе, мировые же судьи полагаются по нескольку на каждый мировой округ.
2. Бии никем формально не избираются и формально никем не утверждаются. Значение их основано на частном авторитете, который приобретают они так же, как в Европе поэты, ученые и адвокаты. Шекспир и Гете считаются всеми за великих поэтов, но мнение о гениальности их основано не на декретах правительств и не на формальных выборах народа. Для выбора в мировые судьи существует определенный порядок и ценз.
3. Бий тогда только судья, когда к нему обращаются тяжущиеся, обращаются же к нему, пока он пользуется хорошим renommée*, только потеря авторитета лишает его бийского звания. Мировые судьи избираются на три года и, пока служат, пользуются постоянными правами и обязанностями.
4. Бии не получают никакого содержания ни от казны, ни от народа, но берут «бийден бийлаги», а мировому судье полагается из земского сбора определенная сумма на содержание его самого и на расходы его по канцелярии.
5. Съезды биев бывают не периодичные, а случайные, а на съезды же мировых судей назначается определенный срок.
6. Мировой судья решает дела единолично, а суд биев одноличен может быть только тогда, когда тяжущиеся принадлежат к одному роду с бием и сами пожелают одного судью.

б) По судопроизводству

1. Мировым судьям подсудны: по уголовным делам – маловажные преступления и проступки, означенные в 19 ст. Угол. судопр., и по гражданским – иски на сумму не свыше 500 руб. (ст. 1 Гражд. судопр.). Биям же подведомственны все уголовные преступления и проступки, исключая означенных в 1167 ст., XV т., 2 кн. Угол. законов, прилож. к 183 ст. того же тома, 1 кн. Улож. §1, пункт 2 и дополнение к этому пункту по 2 продолжению, и все дела гражданские киргиз между собою и с лицами иноплеменными в случаях, когда последние, будучи истцами, подчиняются сами суду биев (1177 ст., XV т., 2 кн. Угол. зак. и 1133 и 1134 ст., X т., II ч. Гражд. судопр.).
2. Бии приступают к разбору дел только по жалобе частных лиц или по сообщениям полицейских и других властей. Мировые судьи, кроме этих случаев, разбирают дела по преступлениям и проступкам и по личному своему усмотрению и дознанию (24 ст., пункт 3 Угол. судопр.).
3. Бии разбирают и решают дела на своем языке, по своим обычаям и законам, мировые же судьи, хотя и делают разбор дел на местном наречии, но решают по совести или на основании общих законов Империи (28 ст. Угол. судопр.).
4. Решения биев могут всегда быть обжалованы, решения же мировых судей в известных случаях считаются окончательными и не подлежат обжалованию (30 ст. Угол. зак. и 3 ст. Гражд. судопр.).
5. Бии все дела разбирают публично, мировые судьи делают разбирательство публично только по гражданским делам (5 ст., Гражд. судопр.).
6. Во всех делах, решаемых судом биев, допускается адвокатура, в мировом же разборе упоминается о поверенных только по делам гражданским (5 ст., Гражд. судопр.).
7. Мировые судьи заносят решения свои в установленную для сего книгу, у биев подобной книги нет.
8. Решения биев приводят в исполнение султаны, управители и старшины, а окончательный приговор мирового суда исполняет сам мировой судья.
9. В суде биев бывают случаи, допускающие участие «присяжных» для решения так называемого у англичан вопроса о факте (question of fact); мировой же суд обходится без присяжных.

Из этого сравнения киргизского суда биев с судом мировым очевидно, что мировой суд, несмотря на большую разницу в частностях, в общей идее и по практической цели своей имеет много общего с судом биев у киргиз, только мировой суд изобилует большими формальностями и имеет более бюрократических атрибутов. По нашему мнению, суд биев – [это] не удивительно, если принять во внимание аналогию высшего развития с низшим, – имеет некоторые преимущества перед судом мировым, по крайней мере в отношении киргиз. Мы бы сказали – абсолютное превосходство, если б не боялись, что нас могут заподозрить в преувеличении.

Вообще говоря, суд мировой не есть еще суд идеальный, лучше которого нельзя было бы и ожидать. И в Англии, в этой образцовой стране мирового суда, по свидетельству новейших исследователей, много юристов и государственных людей, которые не совсем довольны современным состоянием английских мировых учреждений. Блекстон17, Гнейст18 и Шарль Конт19 в сочинениях своих указывают на некоторые положительные недостатки британского мирового суда.

Главное достоинство суда биев, по нашему мнению, заключается в отсутствии формальностей и всякой официальной рутины. Значение бия основано на авторитете, и звание это есть как бы патент на судебную практику. Тяжущимся киргизам предоставляется свободное право обращаться к любому из лиц, пользующихся судейским renommée, как у нас больные обращаются к медицинским авторитетам, а подсудимые – к известным адвокатам. Официальные выборы никогда не могут удовлетворять этим высшим условиям, а у нас же в степи выборы под влиянием закона родового быта в настоящее время ограничиваются одними родовыми интригами и служат только к удовлетворению тщеславия богатых киргиз и к обогащению русских чиновников, отлично умеющих в мутной воде рыбу ловить.

Если, согласно своекорыстному желанию киргизских чиновников и богатых табуновладельцев, избрание биев подчинить формальным выборам, то отправление правосудия в степи неминуемо перейдет при помощи денежных сделок и разных низких интриг, что случается у нас сплошь да рядом, в руки табуновладельческой и торговой знати, положительно не сведущей в наших судебных обычаях и в наших юридических правах. Свободный выбор судей из всех лиц, носящих звание биев, предоставленный тяжущимся, вполне заменяет выборы и даже более достигает той цели, с которой обыкновенно производятся выборы. Бии у нас теперь занимаются своей профессией по призванию и имеют причины дорожить своей репутацией. Сделавшиеся же выборными чиновниками, они во всем будут походить на наших управителей, которые тянут со всех и всем сами платят.

Неблагонамеренный судья при настоящем положении дел без всяких скандалов может быть обойден: к нему никто не будет обращаться – и дело кончено. Если же этот неблагонамеренный судья будет выбран официально и на срок, то киргизам придется сносить все его гадости до выборного термина*. Наконец, если судья будет человек богатый, то и выборы, пожалуй, не избавят народ от его несправедливостей.

Преимущество имеет суд биев и в том отношении, что он редко бывает единоличен; в нем допускается безграничная публичность, а иногда и нечто вроде участия присяжных; решения его подлежат обжалованию, между тем как мировым судьям в этом отношении дается слишком большая власть, тем более опасная, что судья может руководствоваться во многих случаях одними законами совести, без всякой другой гарантии.

Суд биев в отношении киргиз выигрывает окончательно потому, что другие статьи общего проекта не применимы к быту кочевника, особенно главные статьи по мировому судопроизводству. Например, киргизы не могут быть судимы по русским законам. Причина очень простая. Во-первых, от киргиза при другом племенном организме и других условиях среды и стихии нельзя требовать одинакового понимания и взгляда на преступления и проступки, как от русских и от других европейцев, и, наконец, киргизы не знают и не могут знать русских законов, хотя при следствиях они наравне с русскими не могут отзываться незнанием закона. Киргиз, не понимающий ни одного русского слова, не может отзываться незнанием русских законов! (Нелепость и рутинность этого требования очевидны). Это, конечно, китаизм, так сказать, возведенный в перл создания. Выходит, что правительство наше сознательно требует от своих подданных невозможного как нечто очень возможное.

Нет никакого сомнения, что тот закон хорош для народа, который более ему известен, закон родной, под которым человек вырос и воспитывался, как бы закон этот ни был несовершенен, должен казаться ему лучше, понятнее и яснее самых мудрых законодательств, взятых извне или навязанных сверху. Между тем, обычное право киргиз, по той же аналогии высшего развития с низшим, на которое мы так любим ссылаться, имеет более гуманных сторон, чем законодательство, например, <мусульманское, китайское и> русское по Русской Правде20. В киргизских законах нет тех предупредительных и устрашающих мер, которыми наполнены и новейшие европейские кодексы. У киргиз телесные наказания никогда не существовали. А законы родовые, по которым члены рода ответствуют за своего родича, при родовых отношениях приносят много практической пользы.

Начатие дел по личному своему усмотрению также неудобно применимо к киргизским биям. Это право обратило бы киргизского бия, судью, в полицейского сыщика, который бы стал невыносимо придирчив, чтобы получить побольше «бийден бийлаги», а участие в исполнении решений дало бы ему до известной степени предержащую власть. <Вследствие чего он [из] частного судебного практиканта обратился* бы в полицейского…*>. Такая посторонняя фикция прямо противоречит основной идее суда биев.

Из приведенных нами фактов и доказательств видно:

1. Что начала мирового суда, проектированные для русских губерний, во многих началах своих положительно не применимы в отношении киргизского народа.
2. Суд биев, действующий у киргиз теперь, при господствующем у них родовом быте и родовых отношениях вполне удовлетворяет развитию народа как продукт, непосредственно выработанный самим народом <из прошедшей [его] жизни, из продуктов его развития и> под влиянием особенностей их страны.
3. Что суд биев имеет некоторые преимущества перед судом мировым, по крайней мере в отношении киргиз.
4. Что желания большинства массы киргизского народа при отобрании от них мнений по вопросу о судебной реформе было выражено в пользу древнего суда биев без всяких изменений и дополнений.

Принимая во внимание все вышеизложенные причины и руководствуясь той истиной, что для нормального роста народа, на какой бы степени развития он ни стоял, необходимы: саморазвитие, самозащищение, самоуправление и самосуд, мы приходим к тому неотразимому заключению, что суд биев следует оставить до поры до времени в том самом виде, в каком он был до издания закона 1854 года, а закон этот, как рожденный под влиянием бюрократических идей, единственно в видах формализма и порядка, следует отменить. В наше время на регламентацию и формализм следует смотреть не иначе, как на анахронизм, или как на 10 тысяч китайских церемоний. Формализм и бюрократическая рутина обусловливали собой один только застой <и неподвижность> и служили до сих пор китайской стеной для всякой полезной общественной деятельности, останавливая свободное течение тех всечастных и вседневных преобразований и улучшений, которых требует живая народная сила. Чтобы привить какое-либо преобразование, и чтобы потом сохранить его, необходимо, чтобы реформа эта соответствовала материальным нуждам и была бы приспособлена к национальному характеру того общества, для пользы которого она предпринята. Всякое нововведение вне этих условий может быть безусловно вредно, и как явление аномальное может порождать только одни неизлечимые общественные болезни и аномалии.

Конечно, правительство наше никогда не согласится отдать суду биев те преступления и проступки, которые были судимы до сих пор по русским уголовным законам и составляли предмет особенного правительственного наблюдения. «Уголовными преступлениями в отношении к сибирским киргизам, – гласит 1167 ст. Зак. уголов. судопр., XV т., II часть, изд. 1857 года, – считаются: измена, убийство, разбой, баранта21, возбуждение своих соплеменников против правительства, явное неповиновение установленным властям, преступления по должности, подделка и умышленный перевод фальшивых государственных бумаг и монеты, поджог и принятие ложной присяги по делам, судимым на основании общих российских законов; за сии преступления, а также за преступления и проступки, учиненные киргизами не в местах кочевья их, а в городах и селениях, они приговариваются к наказаниям по общим законам империи». Мы находим, что за убийство, грабеж и хищничество непременно следует судить по русским законам, так как киргизские судебные обычаи в этом отношении крайне неудовлетворительны, оценивая жизнь человека во сто лошадей и в 6 хороших вещей. Но относительно баранты следовало бы сделать некоторые смягчения и уступки. В наших судах слово баранта имеет какое-то <несвойственное самому акту роковое>, страшное значение и считается самым важным преступлением после измены и убийства.

Между тем важность баранты основана у нас на одном только предании, предрассудке. Криминал заключается не в факте, а в зловещем звуке этого слова. Спрашивается, что называется в нашей криминалистике барантой? Вопрос о баранте не выяснен и ответа положительного не может быть. Областное правление [уже] несколько лет как требует от приказов разрешения этой загадки и не может дождаться. Стряпчий областного правления г. Кондратович толмачит баранту словом: угон с убийством, но объяснение это – не более не менее как остроумная догадка. Мы постараемся объяснить баранту, как понимают ее сами киргизы. У киргиз баранта допускалась иногда и законом. За воровство, грабеж, угон полагается аип*, а за баранту – ничего. Барантой называется захват чужого скота или чужих вещей, вообще чужой собственности за неуплаченный долг – калым или кун*. Случалось в старину, что сильный племенным родством киргиз <не платил кун за убийство или аип за оскорбление, нанесенное им какому-нибудь менее сильному киргизу, или же>, совершив убийство или кровную обиду, не хотел идти на суд. Тогда по решению родового сейма оскорбленные и униженные шли на баранту и, сделав чувствительный захват, принуждали гордого обидчика дать законное удовлетворение22. После примирения убарантованный скот возвращался сполна, но без всякого аипа.

Баранта производилась явно, т. е. днем, и с насилием, в случае нужды, или же тайно, воровски. В последнем случае барантачи обязаны были не позже 3-х дней известить своих соперников, что баранта затеяна ими и за то-то. Иначе похищение, произведенное ими, считалось воровством. Понятно, что при явной баранте барантачи встречали готовый отпор, случались драки, убийства. Но все это может случиться и при угоне, который, однако ж, не считается уголовным преступлением.

Угон – это просто набег, разбой, хищничество, когда без всякой причины и повода, с одной лишь корыстной целью нападают и угоняют табуны оплошных киргиз. В наше время баранта производится за долг, за неуплаченный калым и большей частью тайно, воровски.

Баранта, какая бы она ни была, как самоуправство, конечно, не может быть терпима нашим правительством, но, принимая во внимание взгляд народный на баранту и силу обычая, мы думаем, что правительство наше поступает слишком строго и, пожалуй, не совсем справедливо, придавая баранте первостепенную важность. Мы думаем, что баранту тайную, воровскую следовало бы передать суду биев как род воровства, а на баранту открытую смотреть более снисходительно. Впрочем, почему бы и ее не передать в ведомство биев, если она не сопровождалась убийством, ведь это то же, что угон.

Но что бы ни было с барантой, остается немало других уголовных преступлений и проступков, за которые киргизы судились и, конечно, будут теперь судиться по общим уголовным законам Империи.

Устройство судебных мест для киргизских областей представляет некоторые затруднения вследствие особых местных условий, которыми мы теперь займемся. Киргизы при отобрании от них мнений об этом предмете старались только об одном, чтобы уголовный суд был от них как можно дальше. Опираясь на то, что у них бывает очень мало дел, подлежащих уголовному производству, они предположили основать суд этот в Акмолах*. Некоторые указывали, впрочем, на Омск, но г. Яценко это не одобрил.

Действительно, уголовных дел, подлежащих судебному решению, в нашей области до сих пор было очень мало.

В течение последнего трехлетия поступило на ревизию областного правления дел:

в 1861 г. – 45

в 1862 г. – 27

в 1863 г. – 39

——————-

Итого 111

Из 111 дел решено:

в 1861 – 34

в 1862 – 35

в 1863 – 34

——————

Итого 103

Мимоходом считаю нелишним заметить, что в завершенных делах обнаружено преступление едва по 43 делам!

Устройство суда в Акмолах для киргиз и для русских жителей степных станиц по крайней незначительности дел, подлежащих ведомству суда, будет только излишней и бесполезной тратой денег, если же суд этот будет, как предлагали некоторые, разъездной, кочевой, то сверх траты казенных денег он будет невыносимо обременителен для киргиз. Ямская повинность, как известно из опыта, была в прошлом столетии одной из главных причин неудовольствия русского народа на правительство. Сибиряки и сибирские инородцы до сих пор жалуются на тягостную для них выставку подвод под исправников, заседателей и попов. У киргиз же ямская повинность отправляется без всякого порядка и крайне неравномерно. Многие чиновники берут и теперь по 40 и 60 лошадей под один экипаж и ничего не дают подводчикам, кроме зуботычин. Последнее делают и частные лица.

Случается нередко, что некоторые «майоры» (так киргизы называют русских чиновников) не возвращают хозяевам взятых ими в подводы лошадей (без зуботычин).

По всем этим соображениям мы думаем, что нет никакой особенной надобности устраивать особый суд для нашей степи. Омск, где, вероятно, будет одна какая-нибудь степень суда, по географическому положению своему находится в условиях не менее выгодных, чем Акмола. Если для баганалинцев, кочующих по Чу и Сарысу, он будет значительно дальше Акмолов, зато для других, более населенных округов, он будет ближе и удобнее. Во всяком случае, для киргиз гораздо выгоднее ездить в Омск на суд, чем принимать правосудие в своих волостях.

Еще вопрос о выборе присяжных. Признаться, трудно ручаться за беспристрастный выбор этих лиц и нельзя не бояться влияния знатных ордынцев и родовых симпатий и антипатий*. Чтобы избегнуть этого неудобства, нам кажется, что можно бы выбор присяжных производить при суде, взяв список всех биев, решавших в предыдущем году какие-либо дела, и избрав из них по жребию присяжных. Содержание присяжных во время сессии суда, конечно, ничего не будет стоить, если принять в расчет ту экономию, которую приобретает казна, не учреждая для степи особого окружного суда.

Оканчивая свои заметки по судебной реформе, я не могу пройти молчанием другой не менее важный народный вопрос, вопрос о религиозном принципе, тем более, что вопрос этот получит теперь некоторую связь с судебным.

При даче мнений по судебной реформе киргизы всех округов нашей области, исключая, впрочем, Кокчетавский, просили: «Дела о браках и разводах, находящихся теперь в ведомстве мулл, предоставить по-прежнему суду биев». Причины, вызвавшие эту народную протестацию, объясняются некоторыми историческими фактами, которые мы теперь и рассмотрим.

Киргизы до вступления в русское подданство были мусульманами только по имени и составляли в магометанском мире особый суннитский раскол23. Мусульманские законы никогда не были приняты киргизами и были введены в степь путем правительственной инициативы, вместе с бюрократическими прелестями внешних приказов.

Мы не знаем и не можем понять, что имело в виду русское правительство, утверждая ислам там, где он не был вполне принят самим народом.

Апостолом Магомета в Сибирской степи был великий Сперанский, назначавший мулл и предположивший построение мечетей и татарских училищ при окружных приказах. (См. Особое учреждение управлений инородцев, именуемых сибирскими киргизами, Св. законов, изд. 1857 года, т. II, часть 2).

Нас поражает это обстоятельство особенно потому, что тот же Сперанский говорит в своем «Учреждении», что киргизы – мусульмане только по имени, и что их легко обратить в христианство и проч. Что же, спрашивается, заставило этого замечательного, умного человека быть распространителем такого невежественного и дикого учения? Надо полагать, что в то недавно прошедшее время признать народ, входящий в состав Российской империи, не имеющим веры или признать верноподданных России официально за раскольников, хотя и мусульманских, находили не совсем приличным, а принять меры к обращению киргиз в христианство находили не совсем политичным по времени. Времена те миновали, прюдеризм* не в моде.

Оренбургским пограничным начальством уже давно приняты меры, чтобы препятствовать развитию ислама в подведомственных ему степях; там запрещается татарам не только быть муллами, но и жить долго в степи между киргизами. У нас же в Сибири правительство до сих пор держится в отношении мусульманства прежней покровительственной системы, и благодаря этому ислам делает в наших областях исполинские шаги. Вся степь наводнена полуграмотными муллами из татар и фанатическими выходцами из Средней Азии, выдающими себя за святых. С некоторого времени стали появляться в пограничных округах дервишествующие курды, ногайцы и турки. Личный интерес иностранных мусульманских странников и особенно татарских семинаристов (которых я считаю за самых фанатических поклонников пророка) заключается в том, чтобы довести киргиз своим влиянием до того слепого религиозного изуверства, при котором так легко живется всем этим старцам, паломникам и дервишам.

Пропаганда эта во многом уже успела. В Баян-Аульском и отчасти в Каркаралинском округах киргизы предавались ханжеству с ревностью, свойственной только новообращенным. Там живет под покровительством местных туземных властей много ишанов24, ходжей из Бухары и Коканда, и ежегодно приезжает и уезжает немало этой сволочи. Татарское духовенство, которому вверило русское правительство наше нравственное воспитание, занималось до сих пор только нравственным нашим растлением, брало взятки, учило ханжеству и вместе с среднеазиатскими выходцами обманывало доверчивый наш народ. Что татарское духовенство постоянно содействовало шарлатанству странствующих мусульманских пустосвятов и составляло с ними одну общую ассоциацию идей, может служить доказательством дело о Мансурове25. Все указные муллы были с ним в переписке, многие признавали себя его мюридами. Нужно знать, какие люди у нас в степи занимают священнические места, кому вверена нравственная паства киргизского народа и суд в отношении такого трудного общественного вопроса, каков брак. У нас большая часть мулл из татар, и все они без исключения плуты. Это народ невежественный в высшей степени, едва знающий свою грамоту, но зараженный мрачным изуверством и диким суеверием. Во всех отношениях [это] темное царство <в самом обширном смысле>.

Правда, чтобы быть муллой, надо выдержать экзамен, который производится татарским муфтием26, живущем в Уфе. Но успех экзамена зависит не от степени знания экзаменующегося, а от количества денежного пешкеша*. Мы не знаем, есть ли где-нибудь на свете такие жадные лихоимцы, как наше русское мусульманское духовенство. К самому муфтию, этому высшему мусульманскому духовному лицу в России, нельзя иначе обращаться с просьбой, как положив деньги в прошение. Вот что рассказывает один башкир о магометанском духовном собрании в Уфе. «Здесь надобно задобрить всех служащих, начиная с муфтия, секретаря, казы и писарей. Иногда приходится задабривать служителей и приближенных муфтия или казы» («Заметка башкира о башкирах». – Современник, 1863 г., №XI, ноябрь).

В татарском народе ходит много анекдотов и поговорок, подтверждающих то, что мы теперь сказали о татарских муллах. Но при всем том очерк наш вышел не так рельефен, как нам хотелось, мы не могли охарактеризовать и в сотой доле все то невежество, изуверство, шарлатанство и подлость, которые господствуют среди татарских попов. Впрочем, как бы ни была слаба наша характеристика, но факты говорят сами за себя.

Теперь мы будем говорить о состоянии народного образования в области сибирских киргизов, которые в настоящее время находятся бесконтрольно в руках мулл. Это прибавит еще несколько крупных черт к тому, что сказано нами выше о мусульманстве и о [его] священнослужителях. Почти в каждом ауле нашей области есть кочевая школа, где учителя – по большей части татарские муллы или семинаристы. В Кокчетавском, Атбасарском и Акмолинском округах преобладают татары. В Баян-Аульском и Каркаралинском они в последнее время вытесняются среднеазиатцами. Чтобы понять, в каком духе татарское духовенство воспитывает киргизское юношество, мы приведем один только пример: больше не нужно. В мусульманском населении города Петропавловска возник вопрос: грешно ли играть в карты, и если грешно, то в какой степени? Обратились к одному мулле, известному по своей глубокой учености. Этот казуист, справившись со своими «темными книгами», объявил, что играть в карты мусульманам между собою – великий грех, но играть с русскими и с намерением обыграть их – дело похвальное, как род джихата*, подвизания за веру, которое завещал пророк своим последователям в непременную обязанность. Профессор Березин в своей популярной статье о мусульманстве, напечатанной в «Отечественных записках» 50 годов, доказал, как дважды два – четыре, на основании текстов из Корана и из Книги преданий, что мусульманство и образованность – понятия несовместимые, даже враждебные, одно другое вытесняющие. Например, Магомет говорит, что [существует] семь небес (т. е. планетных сфер), следовательно, верующий магометанин должен отвергать все астрономические открытия со времен Птоломея27, иначе он не будет правоверным.

Магомет все современные ему космогонические, медицинские и другие предания и предрассудки ввел в свое учение как догмат и тем самым остановил движение опытных наук. <Правда, арабы упражнялись изрядно в математике, потому что Мухаммед не знал арифметики и не ввел ее в свой Коран. Арабам нравилась философия Юркевича28, нравилась потому, что она удобно применима ко всему, даже к учению Мухаммеда>.

Учение Магомета не может быть очищено, как думают некоторые защитники ислама; в нем невозможна никакая реформация. Какого можно ожидать возрождения от религии, которая имеет основанием своим дикие варварские предрассудки кочевых арабов шестого столетия, предания спиритуалистов, жидов и разные фокус-покусы персидских магов того же периода. Если таков ислам турков и персиан, то каков должен быть ислам татарский, составляющий в мусульманстве нечто в роде пуританизма. Татары отвергают поэзию, историю, математику, философию и все естественные науки, считая их искушениями для слабого человеческого ума, и ограничиваются одной мусульманской схоластикой и казуистикой. На татарском языке нет ни одной книги, которая не имела бы характер мракобесия. Понятно, что татары воспитывают в киргизской степи подобных им факиров, но свежая народная сила не легко поддается мертвящему их влиянию.

Непосредственные сношения с среднеазиатскими владениями и, наконец, знание татарской грамоты дает киргизскому юношеству возможность читать романы, повести, поэмы и сказки на джагатайском наречии тюркского языка. Эпические и беллетристические произведения джагатайской литературы или пахнут учением Шамиля29 (героические поэмы, имеющие сюжетом войны арабов с Греческой империей), или напоминают оды Горация30 к Лигурину (роман о любви Мавлеви-Джами к прекрасному мальчику Мирзе-Хамдаму31), или же вовсе не имеют смысла (поэма о любви соловья к розе, повесть о китайском принце, влюбленном в призрак светлой девы, которую он увидел во сне32).

Конечно, никто из благомыслящих людей не станет оспаривать, что чтение педерастических романов безнравственно и вредно, и что чтение утопических книг, затемняющих здравый смысл фанатическим сумбуром, не может быть полезно.

Но никто из них не будет предполагать, что чтение героических романов может быть еще вреднее. В Бухаре во времена эмира Мир-Хайдара33 было запрещено публичное чтение героической поэмы Абу-Муслим34, потому что слушатели в фанатическом экстазе отправлялись толпами в Персию, чтобы там в войне за веру принять блаженную смерть шеидов (мучеников).

Вот те плоды, которые может дать киргизам татарское просвещение. Чудовищная фантастика, мертвая схоластика и ни одной реальной мысли. К этим вопиющим явлениям для полноты картины нужно присоединить еще то обстоятельство, что вся эта <мертвечина, долбление текстов из Корана на арабском языке без всяких комментариев и переводов и заучивание на память всякой схоластической ерунды> вбивается киргизским детям не иначе, как палкой. «Тело твое, – говорят обыкновенно киргизы муллам, отдавая детей своих в учение, – кости мои» 35.

В «Северной пчеле» 1860 года один молодой киргиз г. Бабаджанов36 описал необыкновенно ярко учение в татарских школах Букеевской орды. Факт этот замечателен тем более, что г. Бабаджанов, в качестве потомка Магомета и корреспондента «Северной пчелы», – ярый магометанин и, по-видимому, не враг татарского просвещения.

Начальство наше до сих пор мало обращало внимания на умственное образование киргиз и, жарко преследуя баранту, конокрадство и вообще дисциплинируя киргизский народ, не имело времени следить за действием мулл и странствующих дервишей. Но дело еще можно поправить, и реакция еще возможна…

Вероятно, причиной, побудившей правительство дела о браках и разводах предоставить муллам, был грубый обычаи киргиз отдавать дочерей своих в замужество в слишком юных летах и большей частью без их согласия. Киргизы сговаривали детей своих иногда в колыбели.

Нам кажется, что обычай этот мог быть изменен и без участия мусульманского духовенства: следовало только предписать старшим султанам и управителям под страхом ответственности иметь строгое наблюдение, дабы киргизы не выдавали дочерей ранее таких-то лет, дабы отцы не принуждали своих сыновей и дочерей вступать в супружество без личного их согласия и проч.

Полицейский надзор и дух времени сделали бы свое дело, но, конечно, не скоро. Баснословное количество жалоб, поступающих и теперь по брачным делам, показывает, что мусульманский шариат был совершенно бессилен против силы укоренившегося обычая.

Принимая во внимание изуверство и невежество татар, исключительно занимающих должности мулл в нашей степи, и вредное влияние всякого ультраклерикального направления на социальное развитие народов, мы находим, что для ослабления влияния мулл и для умерения религиозного фанатизма следовало бы, согласно просьбе народа, дела о браках и разводах предоставить по-прежнему суду биев, тем более, что брак у магометан не есть таинство.

Преобладание теологического духа и в Европе проявлялось в народном развитии самым бедственным образом.

Об административной реформе пока еще нет речи, и потому мы не будем теперь затрагивать этот, по многим причинам, щекотливый для нас предмет. Административный вопрос для нас, киргиз, имеет слишком большой интерес, чтобы говорить о нем вскользь. Мы полагаем, однако, что частное управление Оренбургской степи при административной реформе наших областей может быть с большей пользой принято в соображение как уже испытанное в продолжение многих лет. Оренбургское начальство, вероятно, имело время заметить его достоинства и недостатки.

Самый капитальный недостаток Оренбургского степного управления, конечно, заключается в том, что ордынские чиновники назначаются там не по выборам народа, а по усмотрению пограничного начальства. Право выбора самих властей, предоставленное нам, среднеордынцам, есть такое право, которым мы не можем не дорожить, хотя пользуемся им теперь и дурно, и нечестно.

Неправилен с научной точки зрения и тяготей для народа кибиточный сбор, собираемый с зауральских киргиз. Хотя налог этот не выдерживает самой поверхностной критики, но некоторые наши пограничные администраторы по каким-то узким соображениям увлекались им до того, что думали ввести подымную [подать] и в нашу степь. Нет сомнения, что ясак37, платимый сибирскими киргизами по числу скота, есть единственно возможная и вполне правильная по новейшим теориям налога подать, которая может быть без отягощения наложена на кочевников.

28 февраля 1864 г.

Омск.

Источник: Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Том 4 – Алма-Ата, Главная редакция Казахской советской энциклопедии, 1985, 2-е изд. доп. и переработанное, стр. 77-104.