Shoqan – Труды: Дневник поездки на Иссык-Куль

1856 г. 18 апреля из Семипалатинска мы отправились на Аягуз1. Дорога через казачьи пикеты (они же и станции) лежала в солонцеватой безводной степи. Здесь мы впервые увидели зелень. День, в который мы выехали, был теплый; жаворонки пели свою обычную песню. В водянистых лугах встречались нам утки разных пород и особенно часто известная на Каспийском море порода, называемая турпан пли атайка: она любит солонцеватую воду и в подобных степях встречается часто, живет не стадами, любит уединение — самец и самка. Из растений показывалась только обыкновенная кормовая трава, морковник (дикий укроп) и одуванчик. Таволожнику и карагану (дикая акация — Caraganis sibiricum), довольно рослого, было много, но листья еще [только] распускались. Все пикеты по аягузскому тракту пользуются водой из колодцев: до Аягуза их шесть. Эта солонцеватая местность постепенно к Аягузу возвышается и образует пику (сопку) Аркат, оттоль начинает понижаться. Во всяком случае аягузский склон выше иртышского. Живописные зубчатые синевы Аркатские виднеются довольно далеко и разнообразят скучную и пустую дорогу. Горы Аркатские славятся кормом п потому в них сосредоточены зимовки найманских и уваковских волостей Аягузского округа. Здесь кочевали, и кочевали в мой проезд до ста и более юрт сартов. Они, как говорят сами, кочуют тут более 70 лет. Сначала их вызвала к бродяжничеству необходимость: торгуя через Семипалатинск азиатскими произведениями, для отправления караванов они должны были иметь своих лошадей и своих верблюдов — надо было их пасти, к тому же они любили кумыз — вот и наняли в аренду земли у киргиз [казахов] и переселились несколькими семействами в юрты. Кочевая, вольная жизнь, свойственная всей Азии, понравилась им, и в короткое время они увеличились пришельцами до 150 кибиток. Генерал-губернатор, подозревая их в укрывательстве беглых и по контрабандной части, приказал [им] оставить Аркат. Они должны [были] или записаться в мещане с вступлением в российское подданство, или же отправляться восвояси. Они, кажется, решились на последнее. Ночью 20-го числа* я приехал в Аягуз. Аягуз — маленькая станица, в нем и окружной приказ для управления наймановских родов. Основан он [в] 1824 г. 2 Из всех станиц киргизской степи Аягуз, кажется, самый невзрачный на вид, впрочем, говорят, Кокпекты не лучше. Маленькая крепость, фортштадт, где несколько деревянных домов, мечеть в татарской слободке и землянки. По новому положению, с основанием Семипалатинской области, он называется городом, и несколько чалаказаков составляют его гражданство. Чалаказаками3 — т. е. полуказак (киргизы называют себя казак) — называются выходцы из среднеазийских владений, вступившие в русское подданство с записанном в киргизские волости на общих с киргизами правах. Их очень много в округах восточной части степи: Аягузском, Кокпектинском и в Большой орде. Имя это может не раз встретиться в наших записках, а потому за малое отступление просим простить. Р. S. О наймановских родах Аягузского округа. Вечером мы оставили Аягуз и, переправившись через проток реки Аягузки, называемый Тумурза, по правому берегу реки через крутые, каменистые береговые холмы, к ночи приехали в первый пикет Канальского тракта — Старую Аягузку. По Аягузке мы заметили более жизни в природе. Вся степь была покрыта светлым ковром зелени. Листья на карагане, таволге и тальнике были уже распущены, да и самое солнце грело более теплым, южным огнем. Морковник покрывал все лощины между гор и был уже в росте. Берега реки, густо окаймленные кустами жимолости, черемухи, тальника, между которыми высоко возвышались тополи, производили чрезвычайно приятное чувство после трехдневной езды по солонцам4, где не было ничего, кроме белых кочек чия, местами в черноземных оазисах — карагана и таволги. Прибрежные луга были богаты кормовой и сенокосной травой, а береговые леса представляли хорошую защиту от зимних буранов и метелей. Недаром в преданиях киргиз воспевается благословенное течение Аягуза. При пустынности и безводности окружающих его степей действительно Аягуз может казаться раем. Левый возвышенный берег его, покрытый лугами п лощинами с травой, был, нет сомнения, местом постоянной кочевки киргиз в оны дни, когда не было русских и их пикетов. Киргизы боятся соседства казаков. Не можем сказать, основательно ли это чувство, но вообще чувство самосохранения есть чувство похвальное. Я очень люблю и восхищаюсь Аягузом, может быть, поэтическая легенда о любви прекрасной Баяны к золотоволосому Козу-Корпечу, действие которой происходило на этой реке, есть немаловажная к тому причина. Возвратимся к дальнейшему течению нашей дороги. На пикете № 2 мы переправлялись на правый берег. Это было ночью. В 10 верстах, не доехав до 4-го нумера, стоит знаменитая в киргизских поэмах могила5Козу-Корпеча. Мы хорошо изучили поэму и потому хотели непременно осмотреть и их могилу. По времени нашего выезда из [пикета] № 2 мы должны были проехать через Кизилькийский пикет ночью. Но нам хотелось встать* там в утро и на могиле напиться чаю: приятно в дороге пить чай и особенно на развалинах, на древних могилах. Думать о прошедшем и заботиться о настоящем. С этой целью ямщику приказано было ехать так, чтобы только утром при восходе солнца, когда жаворонок поет первую свою песнь, когда с одной стороны мрак и ночные тучи уходят на север, с другой — с запада* восстает утреннее багровое солнце и свет приятно освещает верхи дерев, воду каким-то чудным светом, чтобы в этот поэтический час он был у могилы. Человек предполагает, но бог располагает. Всю ночь крупные капли дождя стучали по зонту тарантаса. Истомленные лошади, скользя по грязи, перебирались шажком. Только усиленное хлопанье бича и фырканье усталых коней и отчаянные крики ямщика нарушали однообразный бой дождя. Скверная была ночь, и скверно было ехать. В тревожном сомнении, чтобы дождь не помешал задуманному плану, я несколько раз обращался к ямщику с вопросом: «Ну что, не разъяснело?» Ямщик, промокший до костей, брюзгливо отвечал: — «Нету», — и потом, в виде обращения к судьбе, прибавлял: «Эка погода! брр…» – и стряхал набравшуюся на колени воду. Жаль мне было ямщика — если б ехали скоро, он давно бы отдыхал на теплой печке. Жаль было и памяти прекрасной Баяны. Так мы ехали час. — Ваше благородие, — отнесся ямщик, — вот и могила! Я высунул голову. Солнце тускло выходило из-за угрюмых туч, все небо было покрыто сплошной массой грязно-матовых облаков, дождь шел, как прежде, замылившиеся лошади едва тащились по грязному солончаку, налево* за рекой виднелся через верхи тополей остроконечный шпиль могилы: она казалась [сложенной] из красного кирпича. В такую погоду нечего было думать о чае и комфортабельном осмотре киргизского антика. — Кажись, и река в разливе, ваше благородие: не переедете, — заметил ямщик, как бы угадав мою тайную мысль. — Ну поезжай вперед, посмотрим в обратный путь, — сказал я и, завернувшись в шубу, повернулся на правый бок, и закрыл глаза, чтобы уснуть. На Юз-Агачском пикете я пил чай. Левый берег реки образует степь, покрытую солонцами и разливной водой. По трактовой дороге, которая идет по берегу Аягуза, за разливом реки ехать было нельзя. Мы поехали объездом. Перед нами лежала ровная солонцевато-грязная степь. Белые кусты чия (род злака) росли отдельными кочками, и его было много. Там и сям росли колючие кусты ченгеля (род карагана), боялыша (из той же породы), облепихи, джигдовника и кокпека. Так мы ехали верст 25. Наконец доехали до вершин хребта Арганаты. Здесь растительная природа местности совершенно изменилась. Склон хребта с более прочным грунтом был обросшим сплошным зеленым ковром морковника и травы, совершенно на него похожей, называемой казаками дикая редька. В середине этих гор стоит пикет, получивший от него свое название. За пикетом сзади рос морковник и дикий тюльпан желтого цвета; туда к Лепсе, по склону хребта — дикая редька и таволожник, а далее по ровной глинистой степи, которая отсюда открывается, — дикая редька, во множестве ревень и лук, джусан и кокпек. Ревеню было так много, что вся степь издали казалась красной. В местах возвышенных (при приближении к станции) попадались таволга, караган мелкий и желтый тюльпан. Кормовой травы, как за Арганаты к Аягузу, так и от него к Лепсе, совершенно не было. В этих местах кочевники не могли жить и стоять, это совершенно доказывается отсутствием единственного памятника, [оставшегося] от номадов — могил6, обилие которых по Аягузу, по Лепсе и по другим рекам доказывает благоприятное значение их* относительно скота. На половине станции*, впрочем, ближе к Лепсе, от пикета Арганатинского к Лепсинскому идет гряда холмов; за ними характер местности совершенно меняется. На южном склоне этой гряды лежит озеро, покрытое камышом. Летом оно высыхает, весною через разлив Лепсы, сообщаясь с ней, бывает довольно полно водой.

Джейраны. Зарисовка карандашом Ш. Уалиханова 1856 г

Мы приехали туда под вечер. Крик гусей, которых было там во множестве, и особой породы лягушек (колокольчики) так неприятно раздирал слух, что мы принуждены были заткнуть себе уши. По берегу реки, к горе, по направлению к устью Лепсы, виднелись киргизские могилы. Им не было счета. Следы зимовок видны были по дороге, и при нас тут были аулы. Места эти, видно из могил, были сборным кочевьем родов. В настоящее же время киргизы зимуют в камышах Балхаша, а [на] лето уходят в горы — здесь же останавливаются на отдых и непременно пребывают дней десять. За этим озером до самой Лепсы (это пространство верст десять) все лежат пески. Пески подвижные. Камыш, чий во множестве, кокпек, чингил, ак-тасты* местами — вот растительность. В песках этих очень много черепах и змей. Тут открылось течение Лепсы. Лепса берет начало из склона Алатавских гор и впадает в Балхаш. Вода в ней глубока. По берегу ее растет довольно густой лес — тополи, осиновый тальник, джида, жимолость. Устье же покрыто густым и высоким камышом. В камышах этих бывает много разных птиц и попадаются тигры. Однажды тигр ночью искусал часового на пикете. Климат его* значительно разнится: в конце февраля там не было снегу, и в страстную неделю к рождеству* они* лакомились гусиными яйцами. Уверяют, что в его долине есть фаланги и скорпионы. Несколько лет тому назад река эта была границей русских владений на юге, и переход через нее под строгой ответственностью был воспрещён, но теперь… Теперь другое дело! Ночью проехали через Баскан и только к утру приехали в Аксу. Через Аксу, как и через Лепсу, устроен перевоз. Речка Аксу имеет течение довольно быстрое, берега ее покрыты местами топольником. Берега ее ровны; гладкая степь идет к Лепсе и такая же степь до гор Кийсыкауз. С Аксу мы увидели снежные верхи Алатавских гор. Дальняя синева этих гор пестрела высоко, соединяясь с облаками. Местами верхи выходили из-за туч; восходящее солнце разливало на них багрово-блестящий свет. Картина удивительная. Кийсыкауз сравнительно с Алатау казался травой, растущей под столетним дубом. Степь, по которой [мы] ехали, была ровна, как бы убита [ногами], и на ней, кроме юсану, ничего не было. Направо и налево от дороги виднелись могилы в виде крепостцы с бастионами или сфероидального вида, большей частью были первой формы. Попадались по дороге табуны лошадей, баранов и вдали белелись киргизские юрты. Увидевшие нас киргизы спешили скорее убраться, и когда мы остановили пастуха, чтобы узнать, где кочует султан, то бабы в ауле подняли шум. Аул зашумел. Из одной юрты в другую шныряли бабы, звали кого-то по имени, должно быть, бия. — Моего барана они взяли, — говорила одна крикливая марджа, должно быть, по предчувствию, — не моя ведь очередь, — визжала она. Мы поехали дальше, и аул начал успокаиваться. Только далекое шавканье упомянутой бабы доходило до нас, — нет сомнения, она благодарила аллаха, что он спас своим всемогуществом ее барана от русских. Мая 15. Ночлег на реке Чилике.

Рыбная ловля отряда на р. Тюп. Зарисовка карандашом Ш. Уалиханова. 1856 г

Река Чилик берет начало из центральной возвышенности Алатаускпх гор, которая дает тоже начало Талгару, и потом посреди гор течет на запад* до впадения речки Джиничке; потом течет на северо-восток* до впадения в Или. В него впадают, или лучше [сказать], его составляют, справа речки: Кугантёр, Деле-Карагайбулак, Суттебулак, Учбайсорн. Кудӧрге, Курменте, два Сарыбулака (Кульды-Сарыбулак, Асу-Сарыбулак), Чатлэ (Сатлы) и Карабулак: слева: Учбулак, Текджол, Джиничке, Сарыбулак и Асу*. По течению Чилика проходят следующие проходы, или асу7: по течению Кугантёра, Деле-Карагай и всех других речек, впадающих в Чилик справа, проходят верховые асу. Только через Курменту в июле и августе проходят верблюды. Чилик имеет течение довольно быстрое, воды в нем во всякое время года довольно, и разливается [он] на довольно значительное пространство. Разливается он в конце июня от таяния горных снегов, и продолжается [разлив] до августа, как киргизы говорят, до сбора проса. Верхнее течение Чилика служит постоянным зимовьем для киргиз; в прежние времена от Карабулака до Учбайсорн занимали сарыбагыши, теперь же там зимует адбановский род кизлборк. Особенно в отношении к сохранению скота в зимнее время славится урочище Бакалы в горном плато между речкой Джиничке и Сарыбулаком. Бакалы — значит лягушечье место. Дикокаменный киргиз из рода сарыбагыш уверял меня, что когда манап их Умбет-Али зимовал там, то в одном роднике всю зиму квакали лягушки. Он говорил также, что те лягушки имеют белую кожу и величиной в ладонь. То же говорят и киргизы. Хотя по верховью Чилика, кроме кипеца8, не растет никакой другой травы, но тем не менее жестокой зимы, большого снегу, падежа и буранов никогда не было, по крайней мере старики 80 лет не помнят. Горы Алатауские по Чилику и его притокам покрыты еловым лесом в изобилии. В долине по берегам Чилика особенных кормовых трав нет, кроме юсану и дикого маку (кызгалдак), зато берег реки богат тальником, джигдой, таволожником, джингилом, барбарисом, жимолостью. Эти кустарники образуют по сторонам реки густую, зеленую аллею. По средине течения реки из окружающих ее тальников образуется высокий лес, называемый киргизами Бауагач9. При впадении в Или он покрывается камышом и саксаулом. Угол, образуемый Чиликом и Илой до Каратурука, поблиз берега имеет, как говорят туземцы, хорошие сенокосные места. В этом же пространстве к горам растет только чингил и чий. На пути от Каратурука к Чилику на левой руке лежит водянистый лог, называемый киргизами по могиле одного батыра — Корам. Он проходит параллельно дороге. Конец его к Чилику образует болото и около имеет много сенокосной травы. На другом сухом конце его лежат развалины крепостцы, или лучше [сказать], остатки рва, около вырыт колодец. Предание киргиз гласит, что тут был калмыцкий пикет и что хан Аблай разрушил его и очистил долину Чилика от неверных. На самом Чилике, выше Бауагача, к верховью лежат остатки другого более обширного кургана10. Рассказывали мне сарыбагыши, что когда покойный Урман-батыр кочевал тут, то бабы и дети находили там жемчуг, коралл, бусы и другие вещи. Что касается до меня, то я сам лично нашел в первом кургане черепицы от глиняных ваз и горшков. От Чилика на озеро Иссык-Куль караванная дорога идет через Темирлик на Каркару, другая дорога, менее удобная для переездов, идет через верх Чилика, по горам Соготы, через асу того же названия, через горы Торайгыр, оттуда через три Мерки на Каркару; по долине Чарына на Каркаре путь темирликский соединяется с меркинским и идет через единственный (в отношении больших караванов) проход Санташ. Темирликская дорога более удобна, даже проходима колесными экипажами. Одно препятствие — лог, образуемый течением речки Темпрлика. Через Сугульты11 и Мерки путь, хотя и проходим для верблюдов, но труден для колес. Так как при нашем отряде была одна телега и одна маленькая горная пушка, то мы избрали проход Сугульты, как более кратчайший, навьючив на верблюда пушку и телегу. Мая 16. Ночлег на горах Соготы при ключе Карабулак. От Чилика параллельно его течению мы направились на проход Сугульты. Сугульты есть ущелье, разделяющее на западе гору Сугульты от горы Бугульты, что примыкает к восточной стороне его. Название Согульты, как объясняли мне киргизы, происходит от глагола сукмак — дуть. Там дуют постоянно сильные ветры. Бугульты происходит от слова бугу — олень. Там много оленей. Итак, мы шли прямо на юг, имея перед собой в центре гору Сугульты, направо ущелье, через которое протекает Чилик, проламывает горы, отделяя Сугульты от горы Асы и Саускандык. В этом же месте впадает в Чилик слева река Асы, отделяя собой гору Асы от горы Саускандык. Асы берет начало из западного склона одной из отраслей Алатавских гор, с северо-восточной стороны которого выходит Тургень. Верховья Асы по выходе из горного склона образуют небольшую горную долину, известную под названием «Летней кочевки Асинской», «Асы джайляу»* или Аралтюбе. По долине Чилика, к горам, растет один только юсан на глинистой почве; несмотря на то, киргизы усердно вспахивали эту неблагоприятную почву. Проход через ущелье был от сильных дождей взрыт и испорчен. Мы должны были поехать через другой путь на самую гору через ключ Карабулак и ключ Уйтас. Проход этот был крут и труден для колес, но отряд наш и верблюды не находили большого препятствия. На северном склоне его есть одно крутое место и одна тропинка параллельно косогору. Вообще при небольшой работе его можно бы сделать очень удобным для телеги. Мы ночевали на южном его склоне около вершин при ключе Карабулак. В горах было много ргаю, сарыагачу, были также и яблони. День был дождливый и холодный. Мая 17. Сторона терскей* горы Торайгыр. Асу Аир при ключе того же названия. С горы Соготы через горное плато с большим склоном на Торайгыр прошли мы на асу Аир, при самом входе в который дождь заставил нас остановиться. Мы ночевали [на северном склоне горы Торайгыр], хотя по расстоянию мы могли бы переехать на сторону кунгей. Терскей есть общенародное имя северного или [северо-]западного склона гор, кунгей — южного пли [юго-] восточного склона. В этой узкой между гор долине к горе Соготы было много ревеню, между тем же к склону на Торайгыр рос один юсан и кипец. Ревень уже был отцветший, даже листья были уже красны. На правой руке, параллельно нашему пути, тек Чилик. Это течение, т. е. течение его между Соготы п Торайгыром, киргизы, как урочище, называют Бартугай12, налево шел параллельно же нашему пути по долине Чарын. Течение Чарына между окончанием гор Бугульты и Торайгыра киргизы называют Сарытутай13, а течение его от впадения 1-й Мерки до Сарытогая — Актогай14. Вечер был в этот ночлег холодный, и ветер дул, как осенний. Всю ночь шел снег так сильно, что все пространство от Алатавских гор до равнин Илийских белелось, как зимой. Холод был сильный, мы все сидели в шубах и в юртах развели огонь. Холоду было на 5° по Реомюру. Вот вид из верха гор Торайгырских на вышесказанное платой окрестности. Туры айгыр — значит гнедой жеребец. Предание киргиз говорит, что когда киргизы изгнали из этих мест калмыков-зюнгар, то на этой горе нашли гнедого жеребца. Торайгыр есть лучшее зимовье адбанов. Говорят, что снегу там почти никогда не бывает, [а] если и бывает, то небольшой и скоро проходит. Скот при самой дурной зиме и бескормии выходит в теле, питаясь одним только ягелем — так сильна трава и блага почва. Джугумды эр* (благое место) — говорят киргизы. В мае месяце привел нам бог застать в этом благом месте снег. Снегу было так много, что нужно было 3-х солнечных дней для совершенного его растаяния — для нас время было дорого, и мы на следующее утро выехали и сделали небольшой привал на кунгейскую сторону горы [Торайгыр] на урочище Сулу-Карачоке. 18 мая. [Сторона] кунгей горы Торайгыр. Ключ на урочщце Сулу-Карачоке. Хотя асу (проход) Аир не так крут, как Соготы, но огромные камни, лежащие по дороге, делают его невозможным для всякого перехода телег и арбы. Камень, составляющий основу утесов этой горы, был песчаник, весьма хрупкий, тот, которым в Финляндии убирают шоссе. Ргаю, жимолости, вереску* и других горных кустов было много. Здесь я встретил в первый раз особый род щавеля, называемого киргизами раваш или рауаш. Растение это имеет пустой сочный стебель, наполненный приятно кислым соком. Листья его имеют форму листьев обыкновенного щавеля, но гораздо большего размера. Вкус его напоминает гранат.

Раваш (ревень). Реконструкция зарисовки Ш. Уалиханова

По выходе из гор перед нами открылась возвышенная к юго-западу [и] к горам Куулук долина. Долина эта ограничивалась на севере горами Куулук, на СВ проходит Мерке, на ЮВ — горы Алатау, на юге горы Алатау и ущелье реки Чилик в Джиничке, на SSW — хребет Учкумбель и на S — хребет Торайгыр15. По правой руке от нашего ночлега протекал Чилик. Ущелье его, которым он рассекает Алатау, и ущелье речки Джинчке, тут впадающей в Чилик, виднелись перед нами. На левой руке мы имели Чарын, собственно его [долину] Актогай, и от него впереди на юго-востоке возвышенный мыс, которым Куулук соединяется с коренным хребтом и по которому текут три Мерки, впадающие в Чарын. Мы шли на эту плоскость. Долина постепенно к Меркам возвышалась. Она вся была покрыта травой, называемой киргизами четер. Трава эта двух видов: одна имеет желтый цвет крестом, продолговатые стручки с зарубками, как бы витые, и прямые листья, другая же — цвет белый, головчатый, стручки ровные цилиндрические, но загнутые в виде бараньего рога, и зубчатые листья. Как первая, так и вторая порода идет в корм, и скот от нее полнеет, особенно бараны. В долине этой водятся во множестве антилопы, известные под названием джирен. Киргизы называют это животное каракуйрук16 (черный хвост). На Кавказе и в Даурии его называют дайран. Дикокаменные киргизы и илийскпе калмыки называют джирен. Они [антилопы] плодятся в мае. Киргизы поймали несколько козлят, и мы за нашим походным столом имели котлеты из этой дичи. 19 мая. Река Первая Мерке. Когда мы поднялись на возвышенный перешеек, соединяющий горы Алатау с хребтом Куулук, перед нами открылась расщелина, высокий утесистый лог. По дну его в виде тонкой ленты извивалась довольно быстрая речка Мерке. С высоты течение реки было живописно: по зеленому и ровному логу синелась речка, берега ее были окаймлены с обеих сторон в виде аллеи ивами. Мерки (их три) впадают в Чарын, берут начало свое из Алатауских гор и текут по всей длине перешейка, образуя глубочайшие ущелья, и впадают в Чарын, который, проламывая, только по ширине, этот же перешеек, огибает Куулук и далее, повернув на север, впадает в Или. Мы ночевали на Первой Мерке, близ впадения ее в Чарын. На Мерке очень много архаров и диких коз. Я охотился за ними, но безуспешно. Архары плодятся рано, еще на Канале я видел маленького козленка.

Козленок антилопы. Реконструкция зарисовки карандашом Ш. Уалиханова

Козы же, судя по козлятам, которых мы видели, бросают [их] в конце апреля. Вообще Алатавские горы славятся козами, архарами, маралами. Каракуйруки попадаются только в долинах. Здесь я видел из птиц: галок, диких голубей, черных ворон, называемых киргизами… *, рябчиков, называемых кекликами, дубоносов* горных скворцов* (с красными перьями) и сорокопутов. Из хищных птиц на месте нашего ночлега парили коршуны и особая порода из рода ягнятников, белая, как лунь, концы крыльев черные, ноги красные. 20 мая, ночлег на реке Черганак. На Первой Мерке мы должны были очищать снег, чтобы ставить юрту. К вечеру, хотя небо и очистилось от туч, но был резкий северо-восточный ветер и было холодно. Утром мы снялись. Снег покрывал все пространство. День был хороший и солнечный. Мы не могли смотреть: отражение солнечных лучей на белом, ярком снеге было ужасно нестерпимо для глаз. Как ни трудны были переходы через лощины трех Мерке, но, при усиленном и всеобщем содействии отряда, артиллерия была благополучно поднята на лямках. Удивительный ландшафт представляет Чарын между утесистых берегов при впадении Второй Мерке. Крутые берега, обставленные громадными утесами, пирамидальные ели растут под скалами и на скалах. Внизу с шумом, пенясь, струит свои зеленоватые волны Чарын. Вторая Мерке гораздо уже и течение имеет очень слабое. Переход через нее и подъем не так крут, как первый. На третьей Мерке мы дали отдых лошадям и обедали. Долина, образуемая течением Третьей Мерке, довольно широка и болотиста. Речка глубже даже Первой [Мерке], воды более. Ивы, растущие по берегу ее, гуще других. Здесь растет одно кустарниковое растение, по листьям своим похожее на тал, но с колючками, как боярышник, и кора его походит на боярышник, впрочем, несколько темнее. Киргизы его называют черганак17. Дерево имеет красноватый цвет, почему киргизы из него делают стволы* для ружей. Ягоды его очень походят на облепиху. Подъем Третьей Мерке очень легок. На скалах между Первой и Третьей Мерке растут следующие кусты: ргай, сарыагач, роза с желтым цветом и мелкими листьями, караган довольно высокого росту, с очень мелкими листьями (киргизы называют его бор-караган), вереск, жимолость, кизилча (вроде хвоща с толстоватым стеблем; пепел его туземцы кладут в нюхательный табак). В горах около вершин Мерке, вплоть до Асы, впадающей в Чилик, растет под снежной линией ель, годная для построек. Во время прохода нашего через возвышенный, как мы выразились, перешеек, направо*лежит Куулук, налево* — основной хребет Алатау. Окончание Куулука огибается Чарыном, который берет начало с восточной стороны его. Три Мерке впадают в Чарын на этом перешейке. Проход, который образует Третья Мерке своим истоком с Алатау, называется Товолды-Асу. Это один из трех главных проходов, дефиле*, на озере Иссык-Куль. В наш проезд он остался в стороне, мы должны были быть на Каркаре, где кочевал род бугу. Тобулды-Асу, говорят, труден для колесной езды, дорога идет по густому еловому бору, который, конечно, тогда был покрыт снежными сугробами. После подъема с Третьей Мерке дорога делается более удобной. Три незначительных спуска через лога и два ключа; последний спуск при камне Тиекташ открывает луговую ровную долину Чарына. Долина эта соединяется с долиной Каркары. Тиекташ — ущелье, которым Чарын прорезывает северный нос Куулука и отделяет его от перешейка Третьей Мерке. Долина Чарына налево ограничилась Куулуком, направо небольшим и невысоким продолжением подошвы столового18 перешейка. С впадения в Чарын реки Черганакты, где мы ночевали, открывается круглая долина, называемая Каркара, по имени речки того же названия, которая протекает по самой ее середине и впадает в Чарын. 21 мая, речка Каркара. Река Чарын составляется из следующих речек. Собственно ее начало — Чон-Каркара из гор Каркара, при урочище Кукяртурук. В нее впадает Джель-Каркара, которая берет начало из сев.-зап. склона горы, которая дает начало речке Сарыджаз, почему и называется Сарыджазнентау. Речка Кегень берет начало из солонцов, называемых Кегеннен-Кенсазы, и из солонцов Ильичей[ен]-Буйрек[сазы] по западной стороне гор Кушмурун (которые есть окончание хребта Темирлик), течет на гору Куулук, где, соединяясь с Каркарой, называется Чарыном. В Кегень со стороны Кушмуруна впадают ключи: Чибдженбулак, Курайлы. Из самого носа Кушмуруна вытекает теплый ключ. Кроме этих речек и ключей, независимо [от] системы Чарына из горы Каркара течет Чулак-Каркара, которая, не доходя до Чон-Каркара, теряется. С Куулука на Кегень течет речка Чибджоке, которая также, не доходя, теряется. От Кушмуруна на SSO лежит отдельная сопка или курган, называемый Манаснен-Бозтобе. Предание туземцев говорит, что богатырь их Манас (герой замечательного в народе эпического сказания) имел на ней свой лагерь во время войны с каугирасами19 (калмыками). Долина Каркары ограничивается на севере проходом через Темирлик. На NO* имеет проход трех Мерке, на SSW — проход Санташ в горах Киргизнен-Алатау, на NO — хребет Кушмурун, на ONO — горы Лабасы и от OSО на SO — горы Уч-Каркара. Между Лабасы и Кушмуруном за китайскими караулами виднеются горы Сумбенентау и далее Кеушентау, пик Арткан с проходом того же названия. В самой долине от впадения речки Сарыяза в Кегень идет холмистая гряда, называемая киргизами Тасмаджон, и оканчивается у речки Каркары. Направление она имеет с северо-востока на юго-запад. На восточной стороне этой гряды, в лощине, лежат соленые ключи, называемые Каркаранен-Кайнатма-Туз. При выходе своем ключи образуют резервуар, покрытый сплошной отвердевшей массой солонцеватой грязи. Посреди этой коры, уповательно, от действия подземного (говоря же в строгом смысле — под словом земля разумеется нами верхний солонцеватый дек*) родника образовалась правильная кубическая масса этой же материи. Высота ее 1,5 саж., длина — 3, ширина — 2,5 саж. За горами Лабасы на юге лежат горы Текес, из которых вытекает река того же названия, составляющая истоки Или. Другое соленое озеро, называемое Бора-Дабысын, лежит на восточном склоне Лабасы. Озеро это через лог соединяется с кегенскими солонцами. Все места от Чилика вплоть до Санташа, как сказывают бугу, принадлежали прежде калмыкам. Лет 30 тому назад на Торайгыре кочевали калмыки, зимовали в Куулуке. Пограничные пикеты их стояли на Первой Мерке и на соленых ключах Каркаринских. В настоящее время китайские калмыки рода зурган-суун и аргун-суун кочуют за горами Кушмурун и Лабасы. За горами Сумбе находится город и ламайский хит20. При Кушмуруне есть поселение для добывания свинцовой руды. Разработкой занимаются шампань — преступники, сосланные из внутренних губерний. Урочище Каркара есть летнее кочевье. Кочуют на нем адбаны и дикокаменный род бугу. Долина славится своим благоприятством скоту; здесь нет ни оводов, ни комаров. Вообще в долинах алатавских насекомых встречали мы мало. Воздух здесь холодный, особенно ночи. 22 [мая], 2-ой ночлег на реке Каркара. С Черганакты мы шли [на] юго-восток и по течению Каркары; сделавши несколько верст, остановились при той точке, где холмистая гряда Тасма, оканчиваясь у берега реки, образует яр. Ниже этого места берег реки лесист, покрыт довольно густо тальником (ивой) и кара-черганаком. На берегу, на песках, попадается нередко саксаул. В реке водится мелкая порода рыбы, называемая туземцами чабак, русскими — османка. 23 [мая]. Там же ночлег. Джидели-Богу. Носился слух, что пишпекский фарманчи (губернатор) с 1500 т* пришел на Кутималды. Манап сарыбагышей Умбет-Али взят в плен, скот его разграблен. Говорили некоторые болтливые бугинцы, что бии их распустили этот слух ложно, чтобы мы не шли на озеро, занятием которого свобода их может навсегда уничтожиться. Другие говорили, что четыре человека ташкентцев находятся теперь в ауле у Буранбая, влиятельного манапа всего рода бугу, и что они приглашают их к себе для решения [спора] с сарыбагышами. Для бугу решение это, конечно, было бы выгодно. Они дали уже 30 лошадей зякету, между тем как Урман разрушил ташкентские курганы, а преемник его, Умбет-Али, не явился к ним по требованию. Понятно, что бугу хотели бы отделаться теперь от русских, от их подвод и могли бы победить через участие сартов сарыбагышей. Впрочем, все это слухи. Мы решили во что бы то ни было идти на озеро. 24 [мая]. Были у нас представители рода бугу: влиятельный старший манап подполковник Буранбай Бекмурадов, Муратали Берназаров (старший по летам), Казибек Ширалин, Карач (чон) — бий отделения салмеке. Не были из влиятельных: представитель рода арык токсаба Олджабаев и Xакимбек, брат его. Из черной кости — бий Телекмет, происходит из рабов Мурат-Али, и Омар-батыр. Адбаны решались с бугу. 25 [мая]. Ночлег на реке Туп* при проходе Санташ21 Все утро 25-го числа шли переговоры между дулатами и бугу. Отправлены 10 казаков в аулы рода арык для сбора подвод. После обеда отряд снялся и пошли на северо-восток* на Санташ. От верховьев Каркары местность ровна, корма обильны, вообще растительность здесь самая богатая: высокая трава, как говорят киргизы, достигающая осенью до стремян всадника, разные широколиственные растения росли густо как по лугам, так и по скату и вершинам гор. Особенно замечательны были растения: мята (английская) и род || камыша с листьями, как на джигаре22 (сахарном тростнике). Киргизы это растение называют ак-кургашен, дикокаменные же — оленье ухо (марал-кулак). Уверяли, что сок этого растения ядовит и производит опухоль. Скот его не ест до августа, когда он делается желтым и теряет сок. Запах имеет коровьего кала. На горах, по левой руке, росли кусты тальника, рябины (особая порода, имеет гладкую и совершенно красного, карминного, цвета кору). Судя по снегу, который лежал в лощинах и на горах (горы же Санташа очень низки), можно полагать, что долина Каркары чрезвычайно возвышена. По выезде из ночлега направо [мы] имели небольшую возвышенность, продолжение гор Тобулды-Асу, направо* — продолжение гор Каркара. Горы эти, как мы уже заметили выше, низкие. Дорога идет по болотистому логу, из гор направо и налево идет множество ключей, которые, соединяясь, образуют реку… *, впадающую в Каркары ниже впадения Джеле-Каркары. Речка эта имеет направление с юго-запада на северо-восток23. За этими ключами в логу лежит озеро (верстах в 2), которое в жаркие лета высыхает. В озере видели мы гусей, называемых туземцами иртышскими. Эта порода имеет серо-пепельный цвет, на белой голове две поперечные черные линии, верх шеи и низ имеет темные повдольные полосы, разделенные между собой белыми тонкими полосами по бокам; крылья этого гуся черны, ноги — желты, клюв тоже. [Горный гусь] величиною меньше обыкновенных гусей и больше гаги. В двух верстах от озера лежит течение реки Тупа. Туп имеет течение [здесь] с юго-востока или (OSO на WNW) на сев.-запад. Речка Туп имеет течение довольно быстрое, дно каменистое, берега ее покрыты ивой, черганаком и балгыном (род саксаула). В реке попадаются рыбы. Наши казаки брали в невод рыбу, похожую на маринку. Киргизы называют ее сазан. Говорят, что ближе к устью в Тупе много рыбы. Туп впадает в озеро Иссык-Куль. Параллельно течению Тупа идет гряда низких гор, покрытых еловым лесом, называемая Тасма. За Тасмой течет речка Джиргалан, тоже впадающая в Иссык- Куль. Санташ — счетный камень. Проход этот получил свое название от груды камней, положенных в один курган. Высота кургана сажени в 3, окружность саженей 35. Предание гласит, что когда эмир Темир-Курген (эмир Темир-Куркан, так называют на Востоке Тамерлана) отправился в Китай для взятия себе в гарем дочери императора Каан-Чина (каан-чин есть титул императора китайского [по-тюркски, иначе] Хаканчин — император Китая, [титул], обращенный киргизами в собственное имя), то приказал каждому из своих воинов положить в одно место по камню. По возвращении своем назад он велел всем солдатам взять по камню и положить на другое место. По оставшимся неподнятым камням он судил о своей потере. Место прежнего кургана лежит возле и теперь. Исторические известия совершенно противоречат этой легенде. Тамерлан действительно шел на Китай, но при самом выезде из Самарканда умер в городе Отраре24. Впрочем, во всех среднеазийских легендах Тамерлан играет первую роль, как в средние века в рыцарских поэмах Карл Великий и в русских сказках Владимир Красное Солнышко. Все мечети, все древние водопроводы Туркестан приписывает своему завоевателю, эмиру Темиру Сахиб-Керан (победителю мира). Во всяком случае, для сооружения Санташского кургана нужно было много людей и много труда, и, конечно, он есть памятник, завещающий грядущим дням какой-нибудь знаменательный факт в жизни какого-нибудь из прошедших [здесь] народов. Кстати, другое предание о происхождении названия речки Каркара. Киргизы в один из набегов на калмык захватили на этой реке двух молодых девушек, дочерей зайсана25. Аул их только что снялся на кочевку. Они остались на месте, чтобы заняться туалетом и явиться на коч — сборное место — в нарядном и праздничном виде. На головах своих они имели перышки, султаны. Киргизы перья эти называют каркара. Вот и начало названия Каркары и легенда о том. Р. S. Дикокаменные киргизы насыпь Санташа приписывают киргизскому хану Ишиму, как памятник его победы над калмыками-зюнгарами. Это имеет более вероятия. Ишим действительно был на этих местах и действительно одержал победу над хонтайдзием. 26-27 [мая] были там же. 28 [мая]. Ночлег на реке Тупе, на южном конце прохода Санташ, при урочище Кенсай. Двумя верстами ниже нашего ночлега горы, направо [и] налево окаймляющие долину Санташа, начинают приближаться к самому берегу, почему и дорога становится трудной. Весь путь лежит по косогору. Впрочем, пушка наша была перевезена [на верблюде]. Верблюды идут легко. По берегу растет много деревьев. Кустарники окружают берега реки густо и покрывают склоны гор. Кустарники эти — черемуха, черная смородина, называемая казаками кислица, барбарис, вереск, жимолость, тальник особенно обилен, на камнях ползет вереск и актасба. На левом берегу растет, как на горах, так и на берегу, ель. Трава здесь хоть не так роскошна, как при входе в проход, но корму много. Мята — преобладающий habitus*. На горах около ночлега (25 числа*) было много пионов. Я ездил в горы с ружьем. Попадалось много серн (илек), но стрелять их очень трудно. Из птиц, видел: из семейства хищных коршуна, белоголового орла, мышеловку. Есть в горах голуби красновато-темного цвета, дикокаменные киргизы называют…

Туранский (среднеазиатский) тигр

Уверяли киргизы нашего отряда, что они видели на вершинах медведей, оленей и кабанов. Говорят, что на Иссык-Куле и [в] его окрестностях тигр — не редкость. Далее в середине пути, направо от течения речки, проходит широкий лог, открытый на озеро, называемый Кенсу. Он вначале образуется впадением Тобулготы в Туп. Тобулготы выходит из южного склона той же горы, откуда течет Третья Мерке. Ущелье их образует проход Тобулготы, о котором уже нами было сказано. 26-го же числа [мая] был у меня певец, дикокаменный киргиз (рчи)*. Он знает поэму Манас. Язык поэмы гораздо понятливее разговорного. Манас, герой поэмы — ногаец, вот бесстрашный охотник до сбора жен. Вся его жизнь состоит в драках и в искательстве красавиц. Только нрав его не совсем восточный — он часто ругает своего отца, угоняет у него скот, обращается с ним очень и очень неделикатно. Это странно. Вообще все кочевые народы уважают старость, и аксакалы (белобородые) пользуются [у них] большим почетом. В этой поэме сталкиваются на Чуе, Ташкенте, Или и озере Иссык-Куле три народа: ногайцы, кайсаки и киргизы. Кажется, сближения их не могло быть, да и приход их на озеро, как говорили они сами, не далее, как 70 лет. Дикокаменным ордынцам небезызвестны ногайские предания: они знают Едигея26 и рассказ [их] похож на киргизский. Они также говорят:

(бүлгенде или бүлінгенде, от бүлу, бүліну) — быть в раздоре, в распре, разоряться.”>*

*

Странно: ногайцы замешаны во все предания всех кочевников среднеазийских. Ногайцы «ташкентские» упоминаются в Манасе. Джанбек27, Асан-Кайге28 известны и здесь. Пестрый жеребенок (2 лет) — [ала]тай, наделавший столько бед, занимает и киргизов. Будет о ногаях. С долины Тобулготы открылся нам так ожидаемый Иссык-Куль, предмет нашего риска. Вид с нашего ночлега 25-го числа на Тасму. В наш поход 28-го числа [мая] открылись в первый раз овод, комары. Дни с выходом нашим с Санташа на озеро делались заметно жаркими. С вступлением в горы мы не видали ни одного хорошего дня. Насекомых мы видели очень мало, почти не видели; в ночлег 28-го числа мы видели много куркурии. Здесь днем очень жарко, но ночи очень холодны. Говорят, что в долине озера всегда стоит жара. Киргизы говорят, что они всегда принуждены бывают «призывать» дождь. У них есть шарлатаны, которые заклинаниями призывают дождь, они называются «джайчи». Это поверье, впрочем, древнетюркское; восточные историки говорят о каком-то камне-джуде*, имеющем силу призывать дождь, и говорят, что он был дан богом Яфесу, отцу тюрков, в знак особого своего благоволения его потомству. 29 числа [мая]. Ночлег при урочище и речке Карабатпак (Черная грязь).

Ночлег русского отряда на реке Мерке. Зарисовка карандашом Ш. Уалиханова. 1856 г

С Кенсу отряд наш снялся в 4 часа 5 минут и пришел в половине 10-го на ночлег. Мы шли по широкой долине, вдающейся клином с иссыккульской равнины на Санташ. Начало этой долины, как уже было сказано, образуется впадением Тобулготы в Туп. Мы шли на SW, имея налево низкую гряду Тасмы, направо — южный склон Алатавских гор. Дорога идет все по самой подошве гор. Трава здесь бездельная*, но для скота, как корм, растительность превосходна. Мы проехали много речек, впадающих в Туп, которые истоками своими, прорезывая горы, образуют проходы — асу. Вот их названия: речка Корымды — верховья ее выходят из южного склона одного и того же белка, из которого течет Третья Мерке. Она имеет асу, называемый Корымды. Проход этот идет сначала по течению Мерке до урочища Бишкарагая (пяти сосен*), а оттуда на речку Корымды. Через проход могут пройти только всадники. Речка Джиничкесу в соединении с течением Второй Мерке образует тоже проход для верховой езды. Проход называется Второй Меркинский. Речка Талдысу — она с противоположным течением Чон-Мерке имеет верховой асу. Речка Чаты (Саты). Она тотчас по выходе из гор разделяется и впадает в Туп несколькими рукавами, их пять. Чаты имеет асу, который выходит на верховье Чилика и через верховья Джиничке и Асы (впадающих в Чилик) соединяется с проходом Тургеня. Проход этот, хотя в общем и удобен для караванной езды, даже для колесной, но есть одно трудное место, саженей в 15, где дорога идет по узкой тропинке, проложенной на крутом косогоре. Внизу имеется бездонная пропасть. Деревянные перила ограждают пропасть. Проложение тропинки и постройку перил приписывают батыру Атеке (отцу Джантая). В междоусобной вражде сарыбагышских манапов Исенгула и Атеке последний должен был укрыться от внезапного нападения врага и прошел с кочем своим первый через Чаты. Но, впрочем, были примеры, что на хороших, сильных и молодых верблюдах в экстренных случаях проходили кочи и караваны.

Вершина Алатауских гор и Терскей Алатау. Акварель. Рисунок Ш. Уалиханова. 1856 г.

На дороге мы видели в первый раз дикокаменные могилы. Между Талдыбулаком и Первым Чаты, ближе к первому, есть одно кладбище. Там есть следы двух валов в виде маленького квадрата (могилы киргиз строятся в виде курганов) — это, как говорили киргизы, могила Карабека, сына манапа Атеке. Он был убит при нападении Аблай-хана на сарыбагышей, аул которых был на верховьях Чилика. Ближе к Чаты есть другое кладбище. Если у киргизов есть свое художество, архитектура, то это, нет сомнения, есть архитектура монументальная, архитектура могил. По всей степи разбросаны остатки могил, сделанных прочно из выжженного и покрытого глазурью кирпича. Могилы эти заставляют думать по своей архитектурной замечательности, что в степях их был народ оседлый, знакомый в известном роде с искусством. Но, принимая в соображение страсть киргизов воздвигать молельни и строить курганы, более или менее затейливые и трудные, при их образе жизни и невежестве, можно полагать, что развалины зданий в степи есть тоже могилы или молельни. Вот примеры, подтверждающие это предположение. Киргизы, киргизы* прошлого века непременно обязаны были место успокоения* какого-нибудь батыра ознаменовать потомству или большой земляной насыпью, или стеною в виде крепости, или уступчатой башней. Все это они делали, смотря по средствам, из жженного или земляного кирпича. Громадность — эмблема могущества покойника. Подобные могилы попадаются повсюду в Большой орде. В наймановских родах делаются до сих пор. Люди богатые выписывали из Туркестана мастеровых и платили им дорого за постройку монумента. Так строили Сюку (в Большой орде). Джантай, манап дикокаменных [киргиз], заплатил кашгарцу за постройку могилы четыре девятки29 скота, сто баранов. Девятки состояли: 1-я — раб и 8 лошадей, 2-я — верблюд и 8 лошадей, 3-я — лошадь бегунец и 8 лошадей, 4-я — вол и 8 коров. Могила эта действительно сделана хорошо — имеет форму затейливую, вообще же напоминают развалины в степи. В степи развалин городов нигде не видно — отдельные кашены30 (станы), находимые в степи, по форме своей не что иное, как могильный монумент. Знаменитый монумент Козу-Корпеч, по преданию, поставлен киргизами как могила.

Мазар Козы-Корпеш и Баян-Сулу

На этом основании я имею повод думать, что развалины, лежащие в юго-восточной полосе степи31, суть только остатки могил — и от народа кочевого. Но не об этом здесь место говорить. Могилы у дикокаменных [киргиз] вообще не так хороши, как у киргиз-[кайсаков]. Насыпи небольшие, несколько камней, просто палка, воткнутая в землю, показывает на место, как на последнее жилище человека. Могилы в виде стены по косой ставке* кирпича скоро разрушаются и нет в них формы. Есть, впрочем, у дикокаменных киргиз несколько великолепных (в своем относительном роде) [могил]. Такова могила Ногая из рода салмеке в роде буту и сына Джантая из рода Атеке-сарыбагыша. Последний монумент лежит при устье Тупа. Она построена кашгарцем и потому дает понятие о кашгарской архитектуре могил. Могила эта выбелена очень складно, внутри имеет роспись разными цветами в восточном вкусе, кирпичи для здания нехорошо выжжены, без известки, почему оказались трещины. На стене в [сооружении] № 1 сделаны воздушные окна [сетчатой] формы. 30 [мая.] Ночлег там же. Мы ездили на устье Тупа и в заливах бросали невод. Взяли несколько штук маринки, называемой киргизами карабалык, язей, называемых киргизами канылтер, подъязей и чабаков (маленькая порода, попадающаяся в Иртыше). В заливах озера было так много рыбы, что дикокаменные киргизы [в] камышах рубили [ее] саблями и, в наших глазах карачевские* киргизы поймали таким способом несколько штук рыб. В этот день казаки делали новый большой невод. На берегу Тупа и самого озера было много мелкого черганака. Киргизы говорят, что несколько лет тому назад нельзя было проехать через эти леса. В озере водятся из птиц: утки, гуси, бакланы черные, маленькие и черная цапля-рыболов*. Бакланов киргизы называют караказ, а черную цаплю карабай. В моей юрте убили 3-х змей. Их много.

Каменные изваяния у древней гробницы Козы-Корпеш и Баян-Сулу. Реконструкция рис. Ш. Уалиханова

1 мая* я отправился в аул Буранбая с Казибеком. Аул его стоял, как говорили киргизы, на Джиргалане, верстах в 35 от нашего ночлега. Я проехал через брод Туп почти при его устье и потом поднялся на возвышенную гряду Тасба, разделяющую долину Джиргалана от Тупа. Наконец, в полдень открылось перед нами течение речки и аулы в виде белых точек. Их было много. От киргиз, встреченных нами по дороге, [мы] узнали, что Буранбай укочевал дальше. День был жаркий, солнце палило, как на экваторе, нужно было отдохнуть и при вечерней прохладе, как говорят казаки, по салкинчику отправиться далее. С этой целью [мы] повернули в близкий аул. Хозяин аула, молодой человек, вышел ко мне навстречу и сказал, что он сын Буранбая, имя ему Килич (сабля). У Килича стояла палатка — мы поместились в ней. Нам, как почетным гостям, принесли чаю, заваренного с солью в кувшине, вроде калмыцкого затурану*. Потом подали кумыз. Мальчишки и киргизы со всего аула собрались около палатки в ожидании полакомиться бараньими костями, которые останутся после нашего обеда. Ожидания их были тщетны — я освободил хозяина от этой миссии, да и обедать было не вовремя. Надо сказать, что женщины вообще нас боялись и долго не выходили из своих юрт, только при отъезде нашем показалась молодая баба в полосатом бухарском халате и девка в белой рубахе (это заменяет платье) и в красной остроконечной шапке с кисточкой. Впрочем, и они скоро скрылись. По свидетельству киргиз, у них, как известно всем бывшим [в] степи, взор быстрый и дальновидный (в буквальном смысле); баба была очень недурна собой, но очень худа, а девка, говорили они, была вполне красавица — разумеется, в их вкусе. Красота женщины у киргиз состоит: в округленности и степени полноты тела, в лунообразном шаровидном овале лица и в красноте щек, которые поэты их сравнивают с кровью, упавшею на белый снег. Поехали дальше: на дороге попадались беспрестанно аулы, но живого существа нельзя было видеть, все бросались в юрты с криком: «Урус! Урус!» (русские, русские). Чтобы отстранить подозрение и завлечь любопытство прекрасного пола, я предложил нашим киргизам затянуть киргизскую песню и сам оделся киргизским салом (франтом). Уловка эта, действительно, увенчалась полным успехом; все бабы посыпались из юрт, даже одна из них затеяла похоронный плач, адресуя нам как к правоверным. У дикокаменных киргиз, как и у наших, жена должна в продолжение года оплакивать с криком смерть мужа. Когда проезжают мусульмане, словом свои, они должны петь. По расспросам мы узнали, что плакальщица лишилась в сарыбагышском деле мужа; черный флаг, повешенный на юрте, указывал на это событие, указывая также на степень лет, возраст покойника. Если на юрте развевается какой бы ни было флаг, вы должны понять, что юрта эта лишилась одного из своих членов. Если флаг этот красный — умерший был молод, черный — средних лет, белый — старик. У нашей аяч (дикокаменная женщина) муж был средних лет. Мы остановились и слушали элегию дикокаменной матроны. Слов мы не могли расслышать, только по временам крики «ох!» и «коки!» доносились к нам ясно. Один киргиз, бывший прежде в этой орде, сообщил несколько стихов, слышанных им прежде, и по ним мы могли заключить о характере этих песен… *

Альма, старшая жена манапа Буранбая и дочь его Джузюм. Рис. П. Кошарова

Общий характер плача32 — жалоба богу, что с ней будет, и обращение к покойнику с вопросом, кто будет исполнять ее обыденные и естественные нужды, кто будет шить сапоги, кто будет с ней разделять просяную кашу и так далее… * С окружавшими нас киргизами мы вступили в разговор. Узнавши, что я сам киргизский султан и потомок ханов, они сделались доверчивее, а пожилые аячи с участием смотрели на мое худое тело и безрумяное лицо и выводили резонные заключения, что я, бедняжка, наверное, скучаю по матушке, и очень сожалели, что такого мальчика, как я, в такой дальней стороне, кто может приголубить, кто может очищать его белье от докучных чужеядных насекомых. Последние наивные их слова меня рассмешили. «Что за добрые и простые люди!» — думал я. Одна старушка принесла мне в чашке кумысу. В взоре и в словах [ее] было так много истинной доброты и участия, что я разом осушил чашу, чтобы только сделать ее довольной. В следующем ауле уже нас ожидали. Несколько мужчин встретили меня с приветствием «аллаяр»*, как султана, и объявили просьбу, которая меня сначала поразила. — У нас есть одна несчастная аяч, — говорили они, — одержимая джинами (бесами), мы слышали, что белой кости человек может их выгнать. — Как же я выгоню этих господ? — сказал я. — Очень просто, — объявили киргизы, — надо бить плетью нещадно нечистую храмину (под этим именем разумели субъекты, тело больной) и все джины уйдут. Как я ни старался уверить просителей, что все это вздор, никаких бесов нет, что она больна, ее надо лечить не побоями, а душевным спокойствием, но все это было попусту. Киргизы с неудовольствием отошли, как бы подозревая меня в жестокости: человек одним ударом может изгнать бесов и не хочет. Делать было нечего. Я рекомендовал им одного киргиза, как султана, своего брата. Рекомендованный батыр быстро помчался в аул с поднятой нагайкой, приняв марсовский вид. Несколько баб держали несчастную жертву. Киргиз с криком бросился на нее и с особенным удовольствием начал свое дело. Несчастная начала визжать и при большом усилии вырвалась и бросилась бежать в юрту. Ее опять схватили. — Бей, бей! —кричала мать. — Бей! — повторяла толпа. Я не мог вытерпеть, подъехал сам к бедной аяч и запретил киргизу его лечение. Comme de raison*, что родные больной были недовольны моим вмешательством. Злобные взгляды всех устремились на меня. Только сумасшедшая, увидев во мне спасителя, бросилась на шею, называя меня разными нежными названиями:

*

Когда все успокоились, я стал рассматривать больную. Ей было, по-видимому, не более 15 лет, хотя двухпрядная коса говорила, что она замужем. Она была очень и очень хороша. Большие черные глаза с особенной болезненной живостью блуждали во все стороны, как бы ища кого. Лицо было бледное и худое. При всем этом она была очень хороша. На ней не было вовсе платья, кроме дырявого халата в накидку и исподнего платья. Я пробовал с ней говорить, но на все мои вопросы она отвечала отрывисто — одними именами: «Джамбек! Чон-отец, Кара-джан» — и пр. и потом, боязливо указав на одного молодого киргиза, прибавила: «Мое зеркало… он изломал… воротник разорвал…» и, сказав это, с особенной поспешностью спрятала свой головной платок, озираясь, чтобы никто не заметил. По дальнейшим расспросам [я] узнал, что имена, которые она говорила, суть имена ее родных. Замужем она год, и муж ее — молодой киргиз, тот, на которого она указывала пальцем. Тогда все стало ясно. Муж ее бил, разбил у нее зеркало, разорвал рубашку. В доме родителей она была единственная дочь, следовательно, любимица отца и полная госпожа своих прихотей. От жестокости мужа, от деспотического обращения она помешалась на прежней своей свободе. И вот причина, почему она все называла их имена. Уверив ее и родных, что она теперь будет здорова, мы уехали дальше, наказав мужу не ломать более зеркал и не рвать рубашек, если он хочет видеть жену здоровою. На месте, где указали нам аул Буранбая, мы [его] не нашли. Долго блуждали, сделали верст 40 лишних и только к вечеру напали на пастуха, который и привел нас в ущелье, где на самой высоте на снежной линии [мы] увидели вечерние огоньки киргиз. Нам поставили юрту, дали чай и в заключение закололи барана. Через несколько времени явился сам Буранбай и после обычного приветствия начал общий разговор о сарыбагышах — у кого что болит, тот о том и говорит. 2 июня. Аул манапа из рода бугу Буранбая Бекмуратова при урочище Тулпарташ.

Уч аяч (женщины иссык-кульских киргизов). Рис. карандашом Ш. Уалиханова 1856 г

Юрта поставлена была для нас на возвышенном месте, почему и утром мы с высоты начали наблюдение. Внизу в лощине были рассыпаны дикокаменные аулы. Обычного шума и лая собак и движения, как бывает в киргиз[-кайсацких] аулах, не было — все было чинно и мертво. Низкие юрты стояли отдельно на определенной дистанции, образуя в совокупности крут. Внутри аула, и середине его, были привязаны жеребята33 и доили кобыл, там же бродили коровы и бараны […] Около юрт сидели несколько женщин и варили курт*. Я хотел видеть юрту самого манапа. Буранбай сначала отговаривался, говоря, что его юрта мала, что все его имущество разграблено сарыбагышами, но неотступная молитва* моя победила его упорство. Буранбай согласился и просил дать несколько минут на приготовление. Наконец нас позвали. С большою осторожностью я спустился на подгорье и счастливо добрался до буранбаевской орды. При входе моем сидели в юрте несколько кпргиз. «Удакоб!»* , — крикнул хозяин, и сидевшие встали. Я прошел на почетное место юрты. Madame, пожилая женщина с длинными зубами (так что губы при всем с ее стороны усилии не могли их закрыть), в пестром халате сидела на бараньей шкуре, заменявшей ковер. Руки у ней были грязны и остатки только что подобранного волоса и шерсти свидетельствовали о предшествовавшем нам занятии этой почтенной жены — она плела аркан. Я сказал ей несколько приветственных слов, осведомился об ее драгоценном здоровье и о благополучии скота — на все это ока отвечала киванием головы и при каждом кивке обнаруживала полный ряд длинных зубов. Зубы выказывались, очевидно, против воли почтенной аяч, она совсем не была расположена к оскаланиям, ибо беспрестанно подносила рукав халата к губам, чтобы скрыть неизбежный показ зубов. Заметив, что вопросы мои причиняют много беспокойства, я оставил madame в покое и начал осматривать юрту. В юрте ни кровати, как у наших киргизов, ни сундуков, ни ковров, словом ничего, кроме груды кошмы, не примечалось. Направо от дверей была перегородка из чия. Около стены юрты не было правильно сложенных сундуков, покрытых ковром, как у киргизских султанов. Наместо их лежала груда войлоку. Несколько подушек, покрытых китайкой, были брошены на них, как бы напоказ. Подо мной только был один ковер, впрочем, очень недурной. Огонь теплился в юрте и около стоял очаг, два чугунных кувшина с водой. Между тем хозяйка достала из сумки вроде нашего sac-voyage*, сделанного из телячьей кожи, две китайские чашки [и] налила кумыз. Киргиз-прислужник принял напиток и, выпивши сам, поднес одну чашку ко мне34, другую — самому Буранбаю. Один из наших киргиз Большой орды вынул табак. Хозяйка, увидевши табак, оскалила десны и протянула руку, не говоря ни слова. Киргиз наш очень вежливо поднес ей рог и вытряхнул на ладонь порядочную горсть табаку. По приходе в мою юрту я приказал оседлать лошадей, чтобы ехать назад: цель моей поездки — видеть дикокаменных киргиз — была достигнута.

Женщины иссык-кульских киргизов. Рис. карандашом Ш. Уалиханова. 1856 г

Буранбай был особенно предупредителен при отъезде. Я его расспрашивал о родах, о манапах, и он заключил, что все это делается по повелению белого царя для дачи им наград. И, действуя под этим впечатлением, почтенный манап предложил мне, как подарок, лошадь и кусок шелковой материи, говоря, что отпустить гостя без ознаменования — дело нехорошее. Я его уверил, что и без подарка я уже достаточно ознаменован и что его гостеприимства никогда не забуду — буду хранить в сердце. Мы простились добрыми друзьями, хотя через два дня после возникли недоразумения, ненормальные в отношениях не только друзей, но вообще знакомых людей. Я выехал от Буранбая в самом благоприятном расположении духа. Расположение это тем более поддерживалось, что обитатели попадавшихся аулов оказывали [нам] внимание, особенно женщины — они были очень благосклонны. Ничего нет без исключения — истина справедливая. При всем том, что я уже сказал о дикокаменной аяч, был один случай, выходивший из общей колеи. Я, в припадке мании к прекрасному полу дикокаменной орды, имел неосторожность через верх юрты заглянуть в индерун*, откуда прежде смотрели на нас черные глаза, принадлежавшие, по моим расчетам, непременно хорошенькой аяч. Я не обманулся. В юрте действительно сидели две молодые бабы, недурные собой, но одна из них, к великому ужасу, удивлению или радости моей, не знаю, была во всей натуральной красе. Comme de raison, что пойманная аяч устыдилась очень и очень, только не совсем. Не в порядке вещей было то, что она, оправившись от первого испуга, начала меня бранить и бранить страшно… Мне суждено было глотать камни, глазам предназначено искривиться, в довершение всех бедствий, долженствующих обрушиться прямо на мою голову, она назвала меня курносым казаком! (манка казак). С одной стороны, хотя я имел порядочную печаль, было горько, с другой — я был рад, что удалось разом познакомиться с изощренным словарем ругательств, и было стыдно, что все это слышал из прекрасных уст дикокаменной красавицы. Нечего говорить, что после таких комплиментов оставаться дальше не приходилось. Мы поехали дальше. Следы неприятностей от столкновения с крикливой марджой в следующем ауле совершенно изгладились, даже забылись. В ауле уже знали, что я киргизский султан. Дочь одной почтенной старушки была в замужестве за киргизским султаном наймановских родов. Так как здесь считают всех султанов почти за одно лицо, то и весь аул ожидал нас с нетерпением, чтобы узнать о судьбе своей родственницы. Я счел за нужное объявить себя не только знакомым этого султана, даже его родственником, и на вопросы их отвечал положительными фактами, выставляя их родную как любимую султаном ханшу. Говоря эту невинную и утешительную ложь, я имел в виду благое намерение сблизиться с народом и приобрести их родственную любовь. Ответы мои на некоторые чрезвычайно трудные вопросы, как-то: как зовут султаншу, сколько у нее детей, были так согласны с имеющимися у них сведениями, что я сам удивлялся своим надувательным способностям. Нечего говорить, что я сначала ловко выведал все им известное и дал уже ответы, сообразуясь с ними. Как бы то ни было, юрта, где я сидел, наполнилась молодыми и старыми бабами, и начался между нами доверительный разговор. Мы шутили с молодыми аяч и они, аячи, в ответах своих обнаружили неожиданную развязность и остроту. Вообще женщины дикокаменные имеют много прекрасных сердечных качеств и, проживши несколько дней, можно было бы с ними познакомиться коротко. Все рассказы о неприступности дикокаменных женщин были преувеличены: по крайней мере три наши молодые собеседницы были слишком добры, так добры, что отказов ни в чем ожидать от них было бы грех. Кроме того, я в виде испытания пробовал у Буранбая в ауле завести интригу и то через человека (как это делается у киргиз) и получил благоприятный ответ. Время не дозволило мне им воспользоваться. Имея полную коллекцию разных женских костюмов, я начал их рассматривать. Дикокаменные женщины, замужние и девицы, носят белую рубаху из дабы* без воротника, обшивая грудной разрез вокруг красным шелком. Верхнее одеяние их составляет обыкновенный халат такого вида и покроя, как носят мужчины. Они носят пестрые халаты, кроме синего [цвета] (который есть траур). Разница костюма и туалета замужней женщины от девки состоит только в головном уборе и в уборке волос. Женщины навертывают на голову два белых платка, один около щек, другой на голову в виде чалмы. Девицы же носят остроконечный белый фес с маленькой кистью. Волосы же женщины заплетают в две косы, концы их соединяют в одну тонкую прядь и убирают монетами, ключами, занкирами* и другими подручными вещами. Девки расплетают волосы на множество тонких прядей, убирая их около ушей жемчугом, кораллом или бусами, смотря по средствам. Длина волос считается первой красотою, почему все женщины носят фальшивые косы. Натирания и другие косметические прикрасы в большом употреблении. Говорят, что в прежние годы девицы носили корсеты (затягивали [ими] груди), называемые кокузбек . Носили также нагрудники, убранные жемчугом, монетою. Называют их алатамак. Все это было в старину. Молодые бабы в торжественные случаи носят саукалу* — белый головной убор. Внимательность аячей по выходе из их аула вызвала от наших киргиз много анекдотов, уморительных по языку. Один господин рассказал, как бывают застенчивы дикокаменные девицы на rendes-vous*, добровольно назначенных. На все ваши ласки они непременно должны отвечать с видом неудовольствия […]*. 3-е июня ночевали в ауле дикокаменных киргиз рода джелден, у подножия Эмена. Случилось одно неприятное по последствиям происшествие. Вечером 3-го числа я остановился на обед у старого знакомого Клыча. 4-го вечером приехали в отряд, расположенный на новом месте на реке Кудурге, проехав по прежней дороге через Тасму и Туп. Тасма — гряда гор, разделяющая долину Джиргалан от долины Тупа. Речка эта берет начало из горы Сырт, из которой и Туп, только из южного склона. Течение имеет довольно быстрое, при исходе из гор не имеет даже брода. Берега ее покрыты ивой, жимолостью и другими кустарниками. В Джиргалан впадают справа из горы Санташа речка Кизлкия, слева с Алатавских гор — речка Турген-Аксу, другие мелкие ключи не имеют известного названия. В горах растительность богата, склоны их покрыты еловым лесом, всюду и по Терескею леса эти идут до речки Тычкан. По Тасме растет кипец, трилистник, четр и юсан. На Тасме видны следы древних арыков, валов и рвов. Киргизы говорили, что по всему протяжению Тасмы идет след арыка, по преданию, сделанного калмыцким ханом Бака-Манджу. Тасма мысом вдается в озеро. Мыс этот называется Коке-Холасун. По ту сторону Джиргалана, при его устье, стоят две сопки Буручуко. Из них в устье Джиргалана впадают три ключа, называемые Уч-Джергеч. Около Карабатпака к озеру лежат болотистые места. От нашей стоянки при последнем Чаты и Карабатпаке далее в недальном от него расстоянии текут два ключа, называемые Сарыбулак; местность от Сарыбулака до речки Курметы камениста, повсюду лежат огромные куски камней. Тут я нашел вошедших вполовину в землю баб (камни с изображением человеческого лица). Удивительно было, что на месте их нахождения не было кургана, как это попадается в Малороссии, Сибири. Не определено до сих [пор], что означали эти бабы и кем поставлены35. Виденные здесь мною изображали лицо с огромными усами. В правых руках болванов было что-то вроде чашки. Облик лица и глаза напоминают монгольский тип.

Каменные изваяния на северном побережье Иссык-Куля. Рис. карандашом Ш. Уалиханова. 1856 г.

Растительность этих мест была очень слаба. Зато за Курметы к реке Ишаната () корма были очень богаты. Здесь я видел ибелек. Ишаната есть собственно название осиновой рощи при устье реки. Так как на озере нигде нет осинового леса, то в роще этой видели сверхъестественное явление, называя святыней. Все ветки были убраны жертвами, лоскутами от платья и конским волосом. В долине реки Курметы происходила знаменитая свалка сарыбагышей с бугу. Аул первых был под святой рощей, а бугинцев — на Сарыбулаке, посему причиной своего поражения буту считают пристрастие святой рощи к своим соседям. На берегу Ишанаты много земляных насыпей, курганов. Заливы озера при устье Сарыбулака и Курметы, протоки, соединяясь, образуют полуостров, имеющий сообщение с долиной через малый перешеек. Остров этот называется Карабулун, он считается неприступным. Между Ишаната и Кудоргой лежит маленький ключ, называемый Карынджарды-булак. Кудоргой называется тоже мыс, вдающийся в озеро по правому берегу речки. Здесь отряд имел ночлег. 2 июня. Дневка тут же. День троицы.

Стоянка отряда на р. Тюп, походная палатка Ч. Валиханова. Зарисовка карандашом Ш. Уалиханова. 1856 г.

На пройденном нами пространстве лежали через горы следующие проходы — асу: первый — проход Курметы, образует река Курметы, впадающая в озеро Иссык-Куль. С северного склона этой же горы течет другая речка, называемая также Курметы. Она впадает в Чилик, и потом через проходы речки Джиничке на проход Кзлауз, на Асы, а там по Тургену на долину Или. Кудорге имеет также проход, но неспособный к другим переездам, только к проходу барантовщиков. Курметы же один из лучших проходов в Алатавских горах. Через него идут даже караваны. 4-го [июня]. Отряд двинулся далее через три ключа, называемые Урукты, и стал на Третьей. Дорога от Карабатпака через все речки удобна к езде всякого рода, даже колесной. Долина Кунгей от Сарыбулака постепенно заметно суживается и имеет ширину верст на 5. В верховьях этой Урукты, при самом выходе ее из гор, стоят остатки древнего кургана. Курган этот сохранился еще заметно. Он имеет в окружности [около] квадратной версты; окружен тремя стенами — внутренние выше внешних и имеют возвышения вроде бастиона; на углах ее*, обращенных на ЮВ, стоит большое возвышение вроде тех, какие ставят калмыки для караулов. Следы зданий видны везде. Немного ниже лежат курганы еще древнее по виду и имеют ширину на версту. В реке мы нашли чугунный котелок. Ниже Третьей Урукты лесов хвойных вовсе нет. По всей долине до Кутимальдов лежат камни, затрудняющие не только колесную езду, но даже лишающие ног лошадей. Чтобы поставить лодки, мы возвратились к 5-му июля на Первую Урукту, где жил я до 12 числа. Байсерке с сарыбагышами отправились с Третьей Урукты. Числа… июля я решился оставить Иссык-Куль. Все, что нужно было мне видеть и знать, уже было кончено. Дело же сарыбагышей пошло в долгий ящик.

Каменные изваяния на северном побережье Иссык-Куля. Рис. карандашом Ш. Уалиханова. 1856 г.

Простившись с добрыми сотоварищами по походу, я поехал обратно, имея в виду опасный и трудный проход Чаты. Через хребет Кунгей-Алатау, как вам должно быть известно по дневнику, существует много проходов. Самый важный и удобный для езды всякого рода — это Санташ. По нему проходят караваны. Все другие способны только к верховой езде. В проходах этого разряда, нет сомнения, Чаты занимает первое место; второе — Курметы, Байсорн и Каскелен. Чаты открыт во все времена года, даже и тогда, когда в обильную снегом зиму и Санташ делается непроходимым. Курметы, Байсорн и прочие открываются только в августе, когда снега горных глетчеров начинают уменьшаться. Они тогда бывают гораздо удобнее Чаты. А потому я решился ехать через Чату, тем более решился, что он есть самый опасный и трудный. В качестве туриста я искал приключений. Проехали обратно по пройденной прежде дороге до впадения Чаты в Туп без приключений, только убили змею на Кудорге и затравили кабанов при Курмете. Земляные курганы, о которых [я] уже говорил, лежат по левому берегу Ишаната, а бабы — как между Ишаната и Курметы, так и до Сарыбулака: места эти — самые обильные остатками прошедшего. На этих местах есть могилы или насыпи 4 родов36, по-видимому, разных времен: 1-я — это холмистые насыпи, затем были современные им, конечно, могилы в виде четырехугольника. Ряд камней торчит из земли в виде столпа в форме четырехугольника. Они уже совершенно заросли, но видны следы. К стороне, обращенной на восток, стоят большие камни, в некоторых же и к парадной стороне также. Затем следуют могилы, насыпанные из кусков гранита и других камней в беспорядке. Вход в ущелье Чаты сначала очень обширен, и подъем не крут. Мы шли вверх по Чаты в направлении на NS*, до впадения притока в Чату, потом повернули на N, сделав несколько подъемов, пошли на NS*, потом на N, и поднялись на снежный верх гор. При самой подошве гор, на каменистом грунте, растет кипец, юсан (полынь). С подъемом вверх растительность делается разнообразней. Разные широколиственные растения, зонтичные, полузонтичные и метельчатые стебли только начинают подниматься и цвести. Все это густо и перепутывает ноги лошадям. На нижних горах растут разные кусты шиповника, жимолости, сарыагача, но в незначительном количестве, только ель растет «изрядно». Постепенно же с подъемом выше растительность начинает редеть: только один вереск густо покрывает верхи, почти до снегов, распространяясь на северном склоне по преимуществу. На самом же верхе лежат снега, и в местах, обнаженных только что, начинают пробиваться листья и там же на северном — цветы вроде астры, лук и одуванчик. Когда по снегу, которой был еще так крепок, что поднимал нас с лошадьми, мы вышли на самый верх, воздух был здесь заметно холоден, ветер резок, так что я надел на себя шубу. С высоты открывался вид на озеро Иссык-Куль. Озеро, сияя чистейшим кобальтом, сливалось с сиянием неба и дальним рельефом снежных гор, жаркое зноепалящее солнце бросало на долину круглообразные от облаков тени. Мы же стояли на вершине, где было тепла не более как на 6 пли 7 градусов. Обыкновенная дорога, вследствие бывшего перед нами в горах снега, была закрыта, и мы шли по крутому кряжу гор, рискуя изъяном шеи. Мокрая от снега земля была скользка, лошади наши катились по ним, скользили, бросая копытами в овраг камни, которые с шумом катились вниз, следуя по всем ложбинам и, не переставая катиться, терялись из наших глаз. Казаки должны были спешиться, между тем как привычные киргизы спокойно, бросив поводья, напевали песню. Несколько раз падали и скользили лошади… Казалось, вот покат[ятся] вниз, но благодаря аллаху скоро оправлялись и шли далее. Круглые 1½ часа мы перебирались по этому кряжу, и, наконец, попали [на] прежнюю дорогу и стали спускаться. Спуск гораздо круче и более неудобен, нежели подъем. Если б не болотистый грунт земли, по которому мы, увязая, с трудом шли вверх, то даже колесный экипаж можно бы поднять вверх. Снег лежал более на северном склоне, но, несмотря на это, растительность здесь начинается в параллели выше, чем на южном. Спуск идет по течению всей Чаты, она здесь, соединяясь с притоком с левой стороны, делалась более обширною и, протекая по узкому проходу, была довольно быстра. Начались еловые леса, и растительность начала разнообразиться и густеть; только дорога, следуя по одной буквально тропинке, сделалась более неудобной. В некоторых местах крутые горные дефиле так близко сжимали речку, что мы должны были идти [по] руслу реки вниз по течению, имея до колен воду. На дороге всюду лежали наклоненно срубленные деревья, и под ними мы проходили, как под яром, ложась на гриву коня. Далее тропинка поднялась выше. Внизу, саженях в 30, бурно катила свои волны Чаты, вверху громоздились гранитные обнаженные скалы, местами покрытые елями. Кстати, основная порода Алатауских гор есть гранит: красный, серый н белый. На северном склоне по течению Чаты является порфир и аспет*. Мы приближались к самой трудной тропинке, которая должна была идти по самому краю отвесного обрыва саженей на 40 высоты. Еще не доходя до страшного места, случился со мной казус. На дороге лежала огромная еловая колода. Я пришпорил лошадь. Лошадь поднялась на дыбы, но задела копытом дерево и упала. Силою паде[ния] меня выбросило в сторону, и я стал на ноги. Лошадь же, потеряв равновесие, рухнулась вниз по обрыву, я только мог услышать глухой рокот и только увидел свою лошадь в реке, где между камней торчала голова и седло. К счастью, обрыв был отлогий, и лошадь, покатившись на 30 саженей, осталась жива. Случай этот имел свою хорошую сторону — нет худа без добра, за мной он упрочил в мнении киргиз смелость и ловкость. И так лавируя по тропинке, [мы] дошли до знаменитого обрыва. По убеждению киргиз и по внушению рассудка, мы сошли с лошадей и прошлись пешком. Это место — огромный гранитный утес, вдавшийся навесом в реку. Тропа лежит на самом обрыве, налево же поднимается другой утес. Несмотря на эту трудность. Чаты есть самый любимый проход. Со времени 1-го прохода Атеке тут не было несчастий. В переходе Атеке один мальчик с лошадью, говорят, упал в обрыв, но на полете платье его зацепилось за ель. и он благополучно висел до тех пор, пока не сняли его арканом. Зато много верблюдов и богатства погребено в пучине Чаты. По обрыву, не менее опасному, но несколько отлогому, шли мы долго, до полуверсты, пока не выбрались на склон его по Чилику, где гора, освободив реку из своих гранитных объятий, дает [ей] маленький простор. До этой долины, где берег речки уже покрывается ивовым лесом, мы все шли между еловым лесом. Урочище Тогайлы — мы тут ночевали — есть место зимовок кызылборкского отделения рода адбан. Далее дорога была безопасна и мы, вышедши из опасности, и после…* езды верст 80, с отсутствовавшим прежде аппетитом, напились чаю и проспали таким сладким сном, что никогда его не забыть.

Западная оконечность озера Иссык-Куль. Рисунок топографа М. Сироткина

13 июня. Мы поднялись по направлению на СЗ через маленький* кряж и, прошедши верховье Чилика при самом его сгибе с запада на север, поднялись на плоскую, горную возвышенность Джаланач, которая составляет удобное летнее кочевье — джайлау. Подъем на эту гору невозможен для колес по своей крутости. В этом проходе есть сколочная [?] пещера, как [бы] сложенная рукой человека. Асу называется… * по имени одного охотника, который первый зимовал в числе трех путников при этом ущелье. Оленей, архаров, серн и другой дичи здесь было, говорят, несметно и, действительно, валяющаяся здесь на каждом шагу падаль этих животных свидетельствует эти данные. В этих горах стояли адбанские роды аитбозум. С верха этих гор открывается вид на все окрестные взгорья. С запада на восток, и огибая там Джаланач и направляясь на север, течет Чилик. При Джаланачском асу впадают в Чилик Асы*, Кулдыбулак, Курметы и к западу другие известные реки. Горы же Джаланач, составляя отрасль Алатавских гор, разветвляются от высшей точки гор, откуда текут Чилик, Джиничке и Асы. Джаланач лежит между верхним течением Чилика и Джиничке. Северный склон его, имеющий маленькое разветвление, идущее параллельно и соединяющееся с Джаланачем, называется Аркалык. Между Джиничке и Асы идет хребет Первый Асы, восточный конец его при впадении Джиничке в Чилик называется Бакалы и есть лучшее теплое зимовье (см. Дневник, стр. первая, Чилик). От Джнничке к горам Асы местность возвышается и прорезывается ключами, которые, имея перпендикулярное течение, под прямым углом впадают в Джиничке. Они называются Учбулак. Асу через три Асы называется Кзылауз. При Кзылаузе и далее до реки Асы стояли аулы. Киргизы здешние не менее дикокаменных киргиз боятся русских. Дети и бабы поднимали вой при нашем приближении. Асу этот возможен для колес. После спуска с гор открылась маленькая, узкая, верст на 20 длины и 6 ширины долина. Вся она была покрыта аулами дулатов. По северной окраине долины Текасу, посредине дола стояли две сопки, почему и называется она Аралтобе. В этот день, сделав опять около 80 верст, мы ночевали у султана Али, у мужа зело глупого. На другой день, поднявшись на гору через асу Тургена, имея направо гору и асу, называемые Кумбель, потом по течению речки прошли на Иссык, где я и ночевал у киргиз-хлебопашцев.

Водопад на реке Иссык. Рисунок топографа М. Сироткина

Иссык имеет при выходе из гор водопад. С верховьев Тургена места делаются более теплыми и более растительными. На берегах Тургена начали попадаться осина, тал, яблони, крушина, урюк, смородина, тополь, клен, сарыагач, даже наши зеленые березы. Когда же спустились на долину, то растительность была так густа, что препятствовала [ходу] лошадей, и трава доходила до колен. В верховьях Талгара мы видели остатки кургана, называемого киргизами Рустемовским. Курган этот был в свое время очень крепок, даже в настоящее время в него есть только два входа. Он имеет три крутых и глубиною в б саженей рва. Плац, на котором стоял курган, возвышен от земли на 8 саженей. Во рву и на плаце растут во множестве яблони, барбарис и другие кусты. Все пространство, по которому [мы] ехали, и до подошвы гор было [занято] аулами. Дулаты, чапраштинцы, как и дикокаменные киргизы, при нашем появлении бросались в горы — должно быть, казаки дали им хороший урок. Около Талгара на долине много курганов, насыпей и киргизских пашен.

Укрепление Верное. Рисунок художника Д. Кошарова

15 июня вечером приехал в укрепление Верное. Здесь [я] узнал, что от сарыбагышей сарты требуют за выкуп Умбет-Али его дочь, и с этим требованием 300 сипаев* находятся там. Часть сарыбагышей укочевала поэтому на Козубаши, что от Верного на 2 дня езды. 16 числа [июня] выехали в обратный путь. К Заилийскому пикету растительность принимает совершенно степной характер. Юсан, ибелек, чий растет во множестве, дикая рожь, ярица. Мак был уже в отцвете. На дороге попался нам караван — около 100 верблюдов. В первый [раз] караваны идут по этой дороге. Причиной тому было беспокойство и боязнь от аргынов. В долине Семиречья везде встречается известная пестрая порода соек [?]. На Иссык-Куле и в горах их вовсе нет. На Илийский пикет приехали к утру и поехали на Тамгалыяр. День был жарок (как обыкновенно бывает здесь всегда). Проездив целый день, измучился донельзя; только к вечеру приехали назад. Ниже впадения Талгара, где стоит пикет, ниже Каскелена берега Или возвышены, скалисты, места эти называются Кабчагай*. По Или растительность бедная, всюду пески. Растет ибелек, ярица, бурьян, чертополох, кизилча, чий, местами кипец. Вода в Или иловата и неприятна. У китайцев существует предрассудок, что вода Или вредна и от нее будто бы худеют. Зато вода реки Дорджи (называемой киргизами Чучкалы) считается за целебную, и все чиновные китайцы города Кульджи пьют эту воду. 18 июня проехали под вечер через Чингельды, где [я] осмотрел водопровод и взял от него трубу. Проехали ночью пикет Карачокинский, не доехав 5 верст к которому находится единственное месторождение известного здесь камня калыпташ*. Место имеет в окружности несколько сажен. Нынче открыли красный и серый калыпташ. Проехали Куянкуз и к утру приехали на Алтын-Емель. Алтын-Емель название монгольское. Здесь много мест, которые до сих пор носят калмыцкие имена: Цаган-Бугу (белый олень), Чольтепе*, Лабасы и проч. Рассказывали киргизы мне предание, желая объяснить происхождение [этих названий]. Хонтайдзи выехал на охоту и стал с беркутом на возвышенной точке Алатау, при верховьях Талгара, при Тавчоке. Беркут стал рваться, увидев барана (точку). Хан пустил [его] и на Тулпаре (баснословный по быстроте конь) следовал за ним. Беркут на Цаган-Бугу взял белую лань, на Чольтепе — козла. В этот чабу лошадь хана перескочила через Или и задела копытом воду. Хан заметил это и изрек: «Этот ручей надо взять к сведению». Рассказчик говорил мне, что на Тавчоке сохранились следы чародея хонтайдзи и громадные шахматы его валяются до сих пор. Из Алтын-Эмеля, узнавши, что Тезек стоит аулом при Крунбеле, недалеко от пикета Терсаккан, поехал к нему. В первый мой проезд от Алтын-Эмеля до Или вся степь была покрыта красным маком. Теперь же цвет этот был в отцвете, зато ярица, ковыль ибелек, четыр были в росте. От Илийского пикета к Чингельдам дорога идет по берегу реки.

Долина реки Или. Рис. художника П. Кошарова

Берега Или в среднем ее течении почти повсеместно представляют ряд песчаных, но небольших возвышенностей, характеризующихся скудной степною растительностью. По обнаженному прибрежью видно, что основание его составляет гранит с крупными зернами полевого шпата. От впадения реки Каскелен вниз он изменяется: его образуют высокие крутые массы гранита, изредка переслоенные глинистым сланцем. Берег Или справа имеет песчаные наносные бугры, основанием которых служат гранитные скалы. Около берега росли: джида, тал, балгын (называемый казаками божье дерево), сарыагач, жимолость, таволжник и кусты кызылчи. В Илийской степи много вредных насекомых, как-то фаланг, скорпионов, [а также] змей. Из животных в степях ее ходят стадами каракуйруки, сайги (ак-букен), попадаются куланы. Волков много. Из птиц попадаются весною гуси, утки; в скалах — голуби, грачи, рябки и в лесах — во множестве фазаны. У Тезека я пробыл 5 дней. При мне были у него в ауле три байги и один туй.

Султан старшего жуза Тезек. Акварель художника П. Кошарова. 1857 г.

23 июня в 9 часов выехал от Тезека. Пространство между [речками] Каргалы и Агныкатты называется у киргиз Чубар*. Эти речки впадают в Терсаккан множеством протоков. Пространство это усыпано камнями и чрезвычайно неприятно для езды. Торесазы — название солонцовой местности от Агныкатты к горам. Места от Коксу к Уйгенташу и по долине Крунбель составляют летнее кочевье адбанов и джалаиров. На Торесазы косят казаки траву. Через Коксу имеется мост, и при нем полагается быть станице, в которой также предполагают [открыть] ярмарку. Долина Коксу холодна. Хлеб здесь часто вымерзает. Снег сходит здесь гораздо позднее, чем в других местах Семиречья. Зато на Теректы и Югенташе снегу и в зиму не бывает. Адбаны зимуют в местности от Уйгенташа до Кульджи, платя китайцам за пользование землей в год 60 лошадей. Все султаны их имеют китайские чины. Покойный Хакимбек был гун* с темнокрасным шаром, степень его наследовал сын султан… Тезек, имеет голубой шарик штаб-офицера. Выехавши из Коксу, ночевал у султана Камбара Алапова. Дорога от Джангизагача на пикет Суковский гориста. Растительность здесь горная — широколиственная и зонтичные растения. Приехавши на Капал, я был обрадован, узнав, что приятель мои Д. Е. проехал в Верное и скоро должен быть [здесь]. На Капале почти никого не было. А.* уехал на Кисыкауз для взрыва скалы под новую дорогу — было страшно скучно. Через два дня приехал ожидаемый джентльмен — очень рад своим открытиям: 1-е, взорвал удачно скалу, употребив на то несколько фунтов пороху, и открыл отличную глину для черепиц. Я видел опыт, и [он был] очень удачен. Отлично хороша глина, может быть со временем очень и очень полезна. Приехал Д. Е. и Ковригин. Ковригин едет на местные прииски, что на урочище Иргайлы около Тентека. Мне хотелось видеть Ойджайлеу, лучшее место в степи, как говорили многие, и. пользуясь случаем, [я] взялся сопутствовать господину Ковригину. …июля выехал под вечер. Ночевали на Арасане. В этот день был у нас знаменитый в Семиречье батыр и барантач Тынеке*. Тынеке, несмотря на свои разбои, имеет большое влияние на свой род кабтагай в матаевцах и был волостным управителем. Мужчина он среднего роста и плотный донельзя. Странно: он рыжеват, имеет большую бороду и замечательный по величине нос. При этом Augen* — маленькие и плутоватые глаза делают его физиономию чрезвычайно неприятной. Он хотел с нами ехать, но напился так пьян, что четыре ушата воды не подействовали на него нисколько. При этом я заметил явление: у Тынеке все тело густо покрыто волосами, как у первобытного человека по Бюффону37. Товарищ его, султан Худайменде, наскучил нам донельзя своими глупыми ужимками. Он хочет казаться цивилизованным, потому то и дело делает глупости. Несносный господин, все просит водки. …июля, проехав благополучно Кисыкауз, мы переменили лошадей на Караузе и с конвоем из 6-ти казаков при уряднике на киргизских подводах поехали в горы по дороге на Чубарагач. День был несколько жарок, пить — нет кумызу. Одно утешение — купаться в холодных водах горных рек. Проехали Аксу, сделавши верст 30, к ночи добрались до Баскан. Аллах в милосердии своем не хотел, чтобы его грешные слуги лежали без пищи и крова: к ночи [с] гор спустились аулы и наткнулись на нас. Хотя они и рассчитывали на ночлег, но увидевши русских, дали тягу. Последний аул сделался жертвой. Все наши старания обласкать батырей и женщин были тщетны — они были до того запуганы, что не хотели брать наших подарков, боясь последствий. Давши нам успокоиться, они под[ня]лись и остановились верстах в 3-х от нас. Пока ставили нам юрты и [мы] были в невольном соседстве, они очень беспокоились, кричали и из благоразумия удалили всех девок вперед, а которые из них не успели уехать, оделись в изорванные халаты и измарали лицо грязью, чтобы быть хуже! Так запугали бедных кочевников казаки и заседатели. Теперь время снимать хлеб. Все эти аулы с этой целью с гор спускаются на долины, где их пашни, соберут [хлеб] и пойдут в конце августа на Балхаш, в пески на зимовку. Всю ночь шли мимо нас кочевки. Утром, когда мы встали, все еще шли вереницы верблюдов, ведомые нарядно одетыми женщинами и девками. Мужчины шли возле, гнали баранов или верблюдов. Найманы, как было видно из кочевок, гораздо беднее аргынцев. Большая часть юрт была навьючена на быков, и степные амазонки имели под собою этих скакунов. На всех были дырявые халаты, сапоги и пр. Коч верблюдов, о котором я сказал прежде, принадлежал султану, который, узнавши, что тут русский чиновник, счел за обязанность явиться и, чтобы не прийти с голыми руками (таких очень не любят заседатели), привез кумыз. Султан объяснил, кто он, причем заметил, что приехать с пустыми руками он счел неприличным, а [так] как халаты навьючены, лошадей при нем нет, то и привез бурдук кумызу. Просил извинить. После долгого и миролюбивого разговора султан, как неглупый человек, смекнул, что мы чиновники так себе, выродки между чиновниками, возвысил голос и продал в тройной цене барана, которого прежде предлагал даром. Казаки, нас сопровождавшие, потешались между собой, косо посматривая на нас, и один остряк заметил, кстати, капралу, что «смирного Миколу — телята лижут». Этим он намекал на нахальное поведение султана, который прежде, когда они ездили с заседателем, не смел даже при них дышать. При нашей переправе начинаются горы Суукджайляу. Тут лежал проход Кия. От Караузского пикета до брода на Баскане будет верст 50, по дороге переезжают реку Саркан, впадающую в Аксу. Все пространство по подошве гор на долину покрыто пашнями киргиз. Степь глиниста (от разрушения полевого шпата). Растет на ней юсан, мальва, иручец, ковыль и полевой мак во множестве. Множество киргизских могил доказывает, что места эти составляли хорошую кочевку илиятам38 и были хороши для скота. С трудом переправившись через Баскан, мы шли по подошве горы верст 20, где через проход Бишбаны поднялись на горы, на ключ. Основание гор этих составляет глинистый сланец, кварц и гранит, на берегу реки заметно во многих [местах] влияние железной окиси. Перешедши через два маленьких ключа, мы остановились на Теректы в ауле. От Баскана до ночлега верст 40. На другой день перешел речку Теректы, впадающую в Лепсу. Берега этой реки покрыты тополем. Она быстра, и вода [в ней] чиста. С подъемом дорога делается трудной для всех проходов. Киргизские лошади, непривычные к упряжке, мучили нас страшно. На другой день с урочища Алмалы (так называлось место нашей стоянки) пошли на Чубарагач. Места от Теректы начинаются превосходные во всех отношениях. Растительность превосходная. Луковичные цветы во множестве (калмыцкое мыло). Горы обильны еловым, березовым и топольным [лесом]. Чубарагач — едва ли не лучшее место в хозяйственном отношении во всей юго-восточной половине степи. Переправа через речку Агныкатты представляет много неудобств по чрезвычайной быстроте ее. Станица стоит в долине, окруженной со всех сторон горами. В середине долины я видел курган вроде Санташ. Станица основана в 1854 г., дома только строятся, там водворена была сотня 10[-го] полка, теперь же пришло до трехсот семейств крестьян из Тобольской губернии.

Источник: Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Том 1 – Алма-Ата, Главная редакция Казахской советской энциклопедии, 1984, 2-е изд. доп. и переработанное, стр. 306-357