Shoqan – Труды: [Кашгарский дневник II]

28 июня я присоединился к каравану на урочище Карамола, в ауле Сарыбгыша, около Сарыбулакского пикета. Караван состоял из 6 кошов, или «огней», принадлежащих восьми разным лицам, из 42 человек (считая и меня), из 101 верблюда, 65 лошадей и товаров на 18300 рублей и 32 копейки (по обложению в таможне) и примерно на 400 [руб.] товару мелочного. Товар составляли: ситцы фабрики Удина (известные на Востоке под названием Якуби), Ярмакова, Тушнина, Ремизова; нанки: Мединцова на китайскую руку, Ярмакова; сукна, вер-веред, полубархат цветной фабрики Тушнина; люстрин, коленкор Ярмакова; платки, зеркала, подносы, медные тазы, перочинные ножи, подсвечники и т. д. Котлы, китайки и из других произведений русских фабрик, были также выдровые шкуры, штоф*, канитель, кожи.

13 июля в день Курбана1 перешли Или. От Сарыбулака до Или караван сделал 10 переходов (Tageruten).

23 июля прибыли в Адбановскую волость. Я и Мухаммед-Разык2 торговали у Юнуса (из рода курман), Мусабай3 — у Адель-бия (тоже рода курман), потом [у] Исенбая из рода сокрсары и т. д.

6 августа приехали в бугу на Чалкуду. Мусабай [торговал] у Чон Карача4 (салмеке), у Ниша, брата Качибека — Абделкарим, [у] Авенбая (шапак) — Мирза, Ходжеке — [у] Ширинбалы; а я с М[ухаммед]-Р[азыком] — у Бурсука (кадык). До 2 сентября кочевали с киргизами по Текесу.

27 [сентября] пришли на караул Ислык, 2 октября в четверг — в Кашгар. 7 ноября введены мелкие цяны (кичик пул — ушак пул), и большие [цяны] объявлены недействующими. Большие пулы шли один в 20 пулов, другой в 10.

Эти пулы вывозились в огромном количестве у болорских киргиз и потом ввозились в Кашгар, Яркенд и Янгигисар. Мелкие пулы тоже двух родов; дачан* в два пула и чаучан* в один пул.

14 ноября остановлена в арыках вода.

19 декабря выпал первый снег утром, в полдень остановился, второй раз шел 7 и 8 генваря и в последний раз 12 генваря.

С 2-3 генваря начались теплые дни, весна. 14 февраля в полдень явилась вода в арыке.

6 февраля праздновали «Аям»5 15 .

7 марта праздновали большой «Аям»6 14 называется «барат кичясы».

9 марта праздновали «новый год»7 .

4 марта выступил наш караван, 7 выехали мы, а 10 Мусабай.

9 марта у датхи в саду два дерева уже были одеты в листья. В Конане в это время все было в цвету, потому один коканец, приехавший в 15 дней в Кашгар, говорил, что при его выезде цвел урюк. С 15 февраля начинают расти листья. В Оше одним месяцем позже поспевают плоды, однако есть фиги и гранаты, немного …*.

В Кашгаре дают подать в год: 61 шт. дабы, 31 мешок проса и пшеницы и в каждый месяц 2500 тянги денег. В Яркенде, говорят, столько же.

27 сентября пришли на первый китайский пикет, называемый Ислык-караул. В карауле, по замечанию Измаила, 15 человек солдат. Пикет стоит при входе в ущелье, окружен глиняной стеной с башнями, и перед ним насажены аллеи больших тополей и тутовых деревьев. Не доехав несколько верст, я зарыл в одно приметное место несколько книг, которые читал дорогой, уничтожил все бумаги, написанные по-русски, бывшие в караване. Караван остановился в 50 саженях от пикета; так как приехали очень рано, было около 5 часов утра, то и хотели, если можно, взять свидетельство на пропуск от китайского офицера и пройти далее. Наши коканцы всю дорогу уверяли, что китайцы их очень боятся и что, если увидят при караване их, то не осмелятся делать остановки, и что, наконец, если неверные и вздумали бы это сделать, то они проведут нас в город и без билетов. Только на деле вышло другое. При нашем приближении с одной башни часовой закричал: «Барондо», и китайские солдаты, сидевшие в тени дерева, бросились поспешно к стене и заперли ворота, и на башнях появились несколько бритых с косами голов и вскоре скрылись. Коканцы наши смеялись, что китайцы нас приняли за ходжу8 и поскакали в пикет, мы поехали вместе. Когда мы приблизились к воротам, в пикете царствовало глубочайшее молчание, и на многократный крик и стук в ворота, наконец показалась голова, принадлежавшая кашгарскому землепашцу.

— Кто вы такие?

— Мы? Да разве ты нас не знаешь? — говорят наши сипаи.

— Ах! А это что за странные люди?

— Это наши подданные, рабы хана, пришли с караваном.

— Позвольте, я доложу.

— Поворачивайся живее, проклятие на твою сестру!9 — сказал наш старый токсаба* и ударил рукой по сабле. Кашгарец исчез. Китайская голова высунулась из ворот, осмотрела нас своими узкими глазами и тоже исчезла. Слышны громкие крики китайского языка, все умолкает, и, наконец, двери растворились, и вышел бледный и худой, как скелет, китаец, очевидно, подверженный курению опиума, с трубкой в зубах, в сопровождении того же кашгарца и еще одного старика, который был, как узнали после, тунчи-толмач.

— Хау, хау, ахшыма? — сказал китаец по-тюркски, оскалив длинные и острые зубы, цвета ляпис-лазури.

— На, бошко*, — отвечали коканцы. Китаец знал всех наших коканцев и дал токсабе свою трубку. Тот взял, сказав по обыкновению своему «проклятье на твою сестру». Коканцы стали объясняться о пропуске нас, называя его беспрестанно «бошко», и что-то долго спорили, наконец объяснили нам, что офицера нет, который дает билеты, без него не смеют, хотя им обещали дать двух баранов, как «юсун» (пешкеш).

— Что же делать? Будем сегодня здесь ночевать, — сказал токсаба и присовокупил, что мог бы и без билета нас провести, но не хочет напугать китайцев…

Пока мы стали разбивать наши походные шатры, пришел тунчи, и наш знакомый кашгарец принес маленький медный чайник и чашечку и стал по очереди потчевать нас крепким кирпичным чаем, делая поклоны, давая чашку и принимая ее. Он был удивительно вежлив, по обыкновению всех кашгарцев. От пикета в 50 саженях было несколько кибиток дикокаменных киргиз из рода чонбагыш, из племени машак, которых бий передал в руки китайцев Джангир-ходжу. По народному мнению, племя, вследствие проклятия за свой поступок, совершенно обеднело и близко к исчезновению. Замечавшееся падение бадахшанского дома приписывают этому же. Чонбагыши кочуют в окрестностях Кашгара на север и северо-запад, по верховьям Кызыл, по Тюменю, на Оксаларе. Лошадей нет, есть тощие овцы и козы. Занимаются хлебопашеством и служат в прислуге. Всегда ходят пешком и в этом отношении изумительны. Носят из верблюжьей кожи башмаки, похожие на римские сандалии. Вечером был у нас бошко в сопровождении тунчи. Он был сибо и расспрашивал о своей родне.

28 [сентября].

Караульный офицер или, как здесь говорят, «колдай» не приехал еще на пикет, мы просили, чтобы нас не задерживали, сипаи тоже представляют резоны.

Соглашаются. Сделали юсун: дали трех баранов. Тунчи записал наши тюки, число людей, верблюдов, лошадей. Мы названы анджанцами, татары — тоже. Тунчи записал не всех, говоря, что не нужно, лишь бы сделать форму. Снялся караван часу в 10-м, на дороге вышел к нам коканский караулбеги — чиновник, который делает перепись приходящим и отходящим караванам и за этот труд берет с каждого «огня» по барану. Караулбеги, как все коканцы, очень любезен. Под тенью дерева, около гнилого ключа, [он] разрезал дыни, удивительно ароматные и вкусные, и там в разговоре дал знать, что если мы ему не дадим пешкешу, то может сделать нам большую неприятность, т. е. попросит очень деликатно развьючить верблюдов и описать товар, следовательно, день целый остановки.

Сначала наши покровители препятствовали, говоря, что аксакал10 не приказал с нас брать, но потом, переговорив с ним, убедили нас дать ему что-нибудь, и, как узнали после (они рассорились), сами тоже получили пай.

В верстах 8-9 от караула начинаются горы из пластов глины, и вы выходите в эти горы; твердых пород нет; плато состоит [из] глинистых холмов; около гнилого ключа местность ровная, покрытая местами солью и гальками.

Под глинистыми горами лежит селение Устун-Артыш (Верхний Артыш). Устун-Артыш — собирательное название нескольких деревень по речке Артыш, которая в верхних частях называется Тоин. Селение состоит из 30-50 мазанок с большими садами и огородами, потому кажется издали очень большим. Мы остановились около среднего села, называемого Изгек, в саженях 80, и пока ставили наши коши, мы поехали в деревню, чтобы познакомиться с кашгарской нацией. Все артышские жители занимаются торговлей с дикокаменными киргизами рода сарыбагыш и ужасные плуты. Они хорошо стреляют из ружей и от столкновений с киргизами более знакомы с военными делами, чем другие кашгарцы, и считаются храбрым народом.

Минбеги* их Таирбек при ходже был «пансадом» — полковником, несмотря на это [он] занимает и теперь старое место бека*, и, как говорят, китайцы предлагают ему из артышцев составить тысячное ополчение, всегда готовое к действиям, и обещали за это освободить всех артышцев от албана и податей. [Он] не согласился. Однако ж из Артыша 500 человек обозревают границы и находятся в кашгарском ополчении.

Жители принесли дыни, морковь, просо и лошадям с верблюдами — корм и до снятия нашего [каравана] деятельно занимались обменом.

29 [сентября]. От крайнего Артыша, который стоит ближе других к речке Артыш, караван перешел речку в месте Учбурхан. За Учбурханскими горами (глина слоистая) открывается сплошная масса деревьев, это Кашгар и его окрестные деревни. Пыль ужасная. Ослы, навьюченные мешками, пешие «язылыки»; дороги с шумящими чапраками; дорога гладкая, щебень; … крайние здания большей частью — надгробные молельни: Караханпадша, Купала-ходжа. Здесь мы остановились. Караванбаши с несколькими из наших поехал в город к аксакалу. Приехал кашгарский чиновник в китайской шапке с шариком и павлиньим пером11, вначале мы его приняли за китайца.

Он объявил нам, что его послал хакимбек. Ложные слухи, вероломное донесение тунчи, панический страх, баснословный колорит. Татарские шапки12 наши производят неприятное впечатление. Дорга[бек]*, разъезжавший на дороге около каравана, был тоже полицейский чиновник. Худоярбек делается нашим другом, уверяет, что мы славный народ, и предлагает остановиться в его сарае. Едет обратно с докладом к князю.

30 сентября. Приехали наши: радость о любезном принятии их аксакалом. Аксакал — старый знакомый нашего караванбаши. Любезность аксакала крайняя: посылает сына, чтобы сделать нам зекет; он сам хотел, но это возбудило опасение бека, чтобы он не присоединился к нам (пас считали за русских, пришедших взять Кашгар). При подъезде аксакальского сына у х[аким]б[екских] ворот потребовали караванбаши. Мирза отвечал: «[Он] грязь ест*, ты не ходи» и отправил Мухаммеджана, татарина, который со страха показал, что нас 40, между тем, как по Худоярскому удостоверению — 57.

Неприятные следствия этой ошибки. Зекат. Стечение народа. Анджанские купцы, солдаты коканские, хорошие бадчи. Обед. После обеда снялись, на дороге встречаем несколько кашгарских чиновников, украшенных различными шариками.

— Стой! Это что за известие? Приказал мой князь осмотреть ваши вьюки, что в них.

— Это можно сделать в городе.

— Я хочу здесь.

— Мы даем зекет аксакалу, и только он может нас осматривать.

— Я вас могу возвратить обратно.

— Ну и поедем обратно, только притеснений от вас терпеть не намерены.

Вмешательство наших аиджанских купцов. Чиновник успокоился, и мы остановились в клеверном поле, под открытым небом, ибо коши отправлены в Даулетбаг (ружья спрятаны или отданы на сохранение коканским солдатам). Измаил-миибеги, человек старый, бывалый и толковый. Он знает и видал семипалатинских сартов и даже, быв в Кашгаре, русских, следовательно, мы можем войти беспрепятственно в город. Сдружившись с ним, мы сделали подарки; он пишет донесение беку, что все вздор, и ходатайствует, чтобы нас не затрудняли развязыванием вьюков, и чтобы при зекете присутствовал кашгарский чиновник.

1 октября. Снялся караван. Нас сопровождает мулла Мярахим зекетчи, Измаил-минбеги, несколько сипаев и туземных дорга [чинов]. Прошли через курган и переправились через Тюмень. Здесь встретили нас еще несколько чиновников. Нас останавливают у городских ворот. Чиновники едут в орду к хакимбеку, пока мы созерцаем черепа (11 голов) и думаем о тленности мира сего. Собравшийся народ с удивлением смотрит на нас и делает замечания. Один говорит: «Вон тот в странной шапке как две капли похож на русского».

— Ты разве видел русских?

— Нет, да уж так думаю.

Приехали, наконец. Измаил и несколько чиновников от Аличбека и от старого хакимбека Амяд-вана и объявили, что мы можем [войти в город].

Картина улиц: базары, лавки, дома, ослы, верховые, пешие и т. д.

Все верблюды наши с товарами вошли в сарай — «Зекатхана», заменяющий таможню. Пришел аксакал, удостоил нас вниманием: «Арман (harman), хошкильденляр*» и проч.

Пришел от хакимбека ишкага* Сипергибек, небольшого роста, моложавый и черный, с добрым выражением лица, и Измаил, наш старый знакомый. Народу много: анджанские, кашгарские чиновники делали опись и тщательно всматривались в сундуки. Зекат: с 40 по одной, по цене которой продадим и отдали 124¼ золотых, считая и баранов. Все чиновники получили «юсун», то, что им нравилось. Зекат продолжался до вечера, по окончании его отправились в свой сарай; заняли по одной и по две комнатки Описание сарая.

2 [октября]. День джумы*, как здесь говорят, азна. Пошли в мечеть. Много было любопытных, чтобы видеть нас. Необходимость навернуть на головы чалму. Караванбаши был затребован в канцелярию хакимбека «данзафан»*. Орда — большое пространство, огороженное высокой стеной аршинов в 5, при входе в большие ворота направо мечеть и мерап* из жженого, покрытого синей глазурью, кирпича, налево — высокая башня, на которой каждый день во втором часу, во время обеда играет музыка, состоящая из длинных медных труб, вроде коканского карная и из китайских флейт. У вторых ворот есть будка, в которой сидят около 10 человек, должно быть, часовые, потому что около дома повешены ружья, сабли и дубины. Здесь сидят два писаря для того, чтобы писать жалобы и просьбы лиц, желающих видеть бека. Направо от вторых ворот — конюшня. Третьи в китайском вкусе маленькие ворота, средние — для «мапа»*, колымаг, боковые — для пеших, направо — домашняя мечеть, налево — «данзафан» и казначейство; в средине его дворец в китайском вкусе, за мечетью — дома других беков и его штаба. Около мечети с одной стороны карыхана* место, где каждый день читают коран за могущество и счастье бека, и отмаливают его грехи. С другой стороны — навес в китайском вкусе, кругом решетка. Здесь он [бек] показывается народу, когда это нужно.

Палатка эта называется чифанза. Дворец сделан из глины, внутри выбелен начисто и устлан жженым кирпичом. В разных местах из кирпича сделаны возвышения, вроде диванов, покрытые хотанскими коврами. Здесь его называют «карангудалан»*, темная большая комната без окон и без верхнего окна на потолке, освещается дверями, ведущими в другие комнаты, которые, как видно, имеют китайские окна, оклеенные бумагой. Здесь он принимал нас впоследствии.

Обратимся к «данзафан». Это длинный коридор, кругом у стены сделаны кирпичные нары, покрытые войлоком, на них два низких стола, и писцы сидят, поджав ноги, и пишут некоторые по-китайски и маньчжурски. Никто из писцов не имеет шарика. Один из них спросил: «Откуда вы приехали?».

— Из Семипалатинска.

— Кто вы?

— Анджанцы.

— Какие анджанцы?

— Из Маргелана и Ташкента.

— Когда вы выехали из Анджана?

— 12 месяцев, были в России, купили товары и приехали к вам в Кашгар, узнавши, что здесь хорошая торговля: купец едет туда, где может иметь выгоду.

— Какие у вас товары?

Сказали.

— Сколько вас хозяев, прислуги? И записали всех по именам, а киргиз — по волостям (аймакам).

— Отчего в карауле показали, что вас 7 «огней» и 7 человек рабочих, а караванбаши татарин — 40?

Объяснили.

— Можете идти.

Спрос отправлен амбаню.

3 [октября]. Начали размен и торговлю. В разгаре торга приходит дорга и требует караванбаши в канцелярию дорга-бека. Дом его очень чист, хорошо выбелен, с одной стороны вся стена из китайских решеток ведет в сад и уставлена цветами.

Он сидел на софе, а другие беки на войлоках около стен. Когда сказали, что мы идем, он вышел из залы, и когда мы стояли в зале, он вошел в костюме китайского мандарина с темно-красной шишкой и прошел мимо, но вдруг повернул обратно, увидев Найманбая, который пришел с нами вместе, поднял обе руки и спросил:

— А эти наши гости? Откуда? Кто вы? А из каких анджанцев?

— Из Маргелана и Ташкента.

— Сколько маргеланцев?

— Четыре.

— Ташкенцев?

— Два.

— Бухарцев?

— Два.

— Когда выехали из отечества?

— 12 месяцев.

— С какой целью приехали?

— С торговой.

— Сколько человек?

— Сорок два.

— Имена всех? Были ли кто из вас прежде? Что вас заставило приехать в страну незнакомую, отдаленную, подвергаться опасности как от киргиз, так и от суровой природы?

— Открыть дорогу. По этой дороге никто прежде не ездил, ездили [только] наши отцы.

— Как вы смели вторгнуться в пределы империи, не объявив о себе в ханский пикет? (Смотрит в бумагу — донесения караула) и зачем ложно показали число людей?

— Мы были в Или, [не] знаем, что значит вторжение. Мы ночевали в ожидании офицера, дали юсун; если офицер даром ест ханский чарлян* и отлучается с поста и что тунчи не умеет писать — не наша вина. Уместное слово, — говорит бай, — кто ест ханское серебро, должен служить. Спросили у Мухаммеджана: «Мы ташкентские татары». — «Не русские ли?»

— Десять лет не видели русских.

— Если вы анджанцы, отчего не пришли по пути, открытому для вашей нации? Если же русские, отчего нет видов от вашего правительства, тогда мы бы поверили.

— Здесь русской торговли нет.

— Сколько дней пути до Семипалатинска?

— 65 дней.

— А! Далеко. Кто есть на Иссык-Куле? Бывают ли русские. Строили ли себе дома?

— Нет.

— Зачем так близко идут к нам?

— Как близко! Русские имеют города и поселения в четырех днях пути от китайской границы.

— Где же это?

— В Илийском округе.

— Есть между вами русские?

— Нет.

— Сколько ружей?

— Нет особых показаний.

— А что такое соловей?

Вечером были у аксакала и рассказывали ему, что китайцы не дают нам покоя. Он передал, что он проклинает сестру китайцев и что неверные едят ужасную грязь и сказал, чтобы надеялись на него.

4 [октября]. Торг кончен. Ибрагим-кари взял большую часть материй, Самеджан купил мелочи для своего магазина «фузул» ([так называется] магазин Самеджана, лавки вообще, рестораны — ашфузул). Посредник официальный при торговле (хандаллял) Ибадулла-ходжа — тесть хана — с ямбы берет 3 тянги, с 10 золотых — 1 тянгу. В один день за чай, отправленный в Кокан, Ташбай взял 5 ямб. При выезде нашем из Кашгара за каждого вьючного верблюда — 2 т[янга], за вьючную лошадь — одну тянгу. За ходатайство при получении от китайцев билета правитель дел аксакала за каждое лицо брал 1 тянгу и 5 пулов.

В часу 11 утра пришли в наш сарай ишкага Сиперкибек , Измаил наиббек* и множество других с шишками на голове. Мы чувствовали отвращение к шарикам, и, как только видели, сердца бились сильнее и знали, что не к добру. В этот день аксакал дал подписку, что мы все лично ему известны и что все мы уроженцы Средней Азии и добрые подданные хана, люди надежные, и что он и все купечество анджанское ручаются.

Беки объявили нам, что нас требует амбань. Стало жутко. Мы поехали к хакимбеку, я и два наших товарища. Сиперки, хороший человек, дорогой нам конфиденциально сообщил, что аксакал дал за нас подписку, утешил, что все это вздор, советовал не делать земных поклонов, не сгибать колен, а приветствовать, как свободный гражданин, по-своему, и присовокупил, что если будут придираться, то сказать, что все мы объявили нашему аксакалу и более того, что он вам сообщил, мы не можем сказать. Оседлав наскоро лошадей, мы последовали за беками. Выехали за городские стены и увидели на открытом месте несколько палаток и какие-то предметы, весьма похожие на виселицы. Наш друг Мамразык*, увидевши перекладины, щипнул меня за руку и, выражая отчаяние, показал на них, и махнул рукой; мы боялись, чтобы наш друг не упал в обморок, и старались ободрить, что если бы и следовало нас повесить, то для этого нас передадут в руки аксакала, а от коканских чиновников от всего можно откупиться. Палатки окружали более 100 шишконосцев, лошади, конюхи, стремянные* — все это составляло огромную толпу, и подозрение нашего бедного товарища увеличилось, он стал дрожать и был ужасно бледен. Мы стали в дверях палатки и увидели четверых мандаринов, которые сидели на больших креслах. Один из них толстый, черный, с знаками оспы, но с добрым выражением лица был хебе-амбань, у трех мандаринов красный шарик. Крайний с правой стороны толстый мандарин с белой остроконечной редкой бородой, красивой наружности, был хакимбек.

— Хорошо, благополучно ли приехали? — спросил очень приветливо хебе-амбань. Тощий кашгарец тунчи, драгоман амбаня*, положил руку на шею караванбаши и сказал: «Бейте челом ».

— Не говорите мусульманам таких вещей, — сказал по-тюркски старик-мандарин. Мы тогда узнали его. Мы сложили руки и караванбаши отвечал: «При помощи Аллаха и благодаря могуществу высокого хебе-амбаня мы пришли благополучно. (При нашем появлении амбань сказал своему соседу по-китайски: «Жынде анджанде жень»*. Это замечание разлило краску на лице нашего товарища, который понимал китайский язык, и ему возвратилась способность двигаться).

— Откуда вы приехали, сколько дней шли? По каким местам, спокойны ли наши народы? Какие у вас товары?

Тунчи стал затрудняться в переводе названий товаров, и караванбаши, который часто бывал в Кульдже, заговорил сам по-китайски. Амбань очень был доволен и стал его расспрашивать об Или, когда он там [был], при каких жанжунях* и джан-бау дажень* и проч. — Хао, хао* — сказал амбань. Один амбань заметил, что будет покупать на серебро, чтобы мы с него не запрашивали. Потом велел прийти во дворец хакимбека и там будет смотреть товары. Возвратились мы с радостью, что еще живы, и как бы гора спала с плеч. Обедали в первый раз спокойно и с аппетитом. После обеда отправились к беку, нас ввели в канцелярию. В это время привели танцовщиц, и во внутренних покоях раздались звуки туземной музыки и звон бубней. Мы сидели долго, наконец я обратился к одному молодому чиновнику и спросил, что скоро ли нас отпустят. Он засмеялся и сказал, что князь как водрузит знамя разврата, так уж продолжает до утра, и дал мне книжку для развлечения.

— Вы умеете читать?

— Как же.

Он стал прислушиваться, не доверяя моим словам. Я громко стал читать и, должно быть, лучше моего знакомого, что он сказал: «Очень хорошо, как грамотно, где это вы учились?»

Через 5 часов вышли два мандарина, поддерживая под руку Аличбека, он шатался и не мог взять баланс. Один мандарин, приехавший верхом, свалился с лошади и его усадили тоже в колымагу. Все были страшно пьяны. Хакимбеку сказали о нас, он сделал гримасу и сказал: «Пусть ждут». Ждать пришлось бы до утра, но нас отпустили. Мы пошли прямо к нашему покровителю, аксакалу.

— Ха, — закричал датха, истый узбек, прямой, добрый, но ужасно мужиковатый, — что вас не видно, господа?

— Таксир!* — сказал караванбаши, — мы измучились, как собаки, то зовут к доргабеку, то хакимбеку, то собаке беку, то свинье беку, а беков в Кашгаре более, нежели у меня волос на голове. Сегодня были у амбаня, этот хоть кафир, но умнее этих отступников (караванбаши в желчном [роде] продолжал) и скоро отпустил. Опросы кончили, так изобрели другое мучение, зовут показать товары (пронесли дочь его), сами напиваются с китайцами, призывают танцовщиц, а мы сидим без обеда и чая в темной комнате. Избавьте, таксир! Мы совершенно сошли с ума.

Датха ужасно как разгневался на своих приближенных: «Как вы позволяете, что вы не заступитесь». С сегодняшнего дня не ходите ни к одной из этих свиней, а если кто-нибудь осмелится вам что-нибудь сказать, я, при помощи аллаха, оскверню дочь его и сделаю смятение не хуже Валихан-тюре. Передайте вашему беку. Последнее относилось к Кари-Мумину — камердинеру хакимбека.

5 [октября]. Сегодня мы спокойны. В канцелярию бека не требовали никого. Мы все в отлично хорошем расположении духа. Нам кажется, что избавились теперь от допросов.

Мы в предыдущих заметках только говорили о допросах, как о предмете нас занимавшем. Теперь же обратимся назад и я постараюсь дополнить другие подробности.

27 числа [сентября], как известно, мы приехали часу в пятом. Вечером были у нас киргизы из соседнего аула. Местность около пикета носит следы недавней вспашки и покрыта чием и осокой. Пикет стоит в ущелье гор из твердых пород, за пикетом местность делается глинистой, изрыта, по-видимому, от потока воды в логу, и местами на ней бывают соли. Впереди видна гряда низких песчаных гор. Приближаясь к ним, путник встречает несколько ив и ключ с гнилой водой, потом вступает в горы, которые состоят из слоистой глины и лишены всякой растительности. В глине есть валуны, кремнистые кварцы и песчаник. Пыль ужасная, день жарок, термометр Реомюра +21°. Встретили несколько кашгарцев с ослами, навьюченными какой-то травой. Здесь по недостатку топлива собирают всякие растения, солома от джугары идет на эту потребность. В ущелье встретили колдая, который возвращался на пикет, и он сказал нам: «Яхшима?* и уехал. У него белый шарик, оборванное седло и грязный дорожный мешок огромной величины в тороках, должно быть, он из китайских бурбонов или из сибо, которые, как наши казачьи офицеры, не отличаются особенной чистотой. Дорогой я разговаривал с Саткулом. Он ужасно сердит на токсабу. Называет его подлецом, и вообще он не в ладу со своими товарищами. По обыкновению, разговор перешел на кашгарских женщин. Наш воин рассказал несколько анекдотов, идущих к предмету и не идущих. Он уже седьмой раз был женат в Кашгаре и смотрит на женщину, как на вещь, даже хуже, как на негодную вещь — азиат!

Месяц рабиуль ахыра 22 числа 1275 года гиджры13 (30 октября нашей эры) Маллабек сделался ханом; известие об этом в Кашгаре получено через шестнадцать дней — 15 ноября. Известие привез Бабатунгуз, а Муминбек, брат Алимбека-датхи, два дня прежде привез Насреддин-датхе милостивое письмо и почетный халат от хана с уверением в ханской благосклонности, а Бабатунгуз привез ханский «инаят наме» о назначении Нормухамед-датхи и описал имущество прежнего датхи.

25 ноября приехал новый аксакал «Аркян даулет»*, [на] крик «джаляу сакла» все анджанцы вышли к нему [навстречу]; говорили, что было около 15 тысяч народу. С ним приехал и посланник Мадкерим-бий, бывший уже в этом звании в Хиве пять раз, и кашгарский посланный шейх Сунулла-ходжа*. Посланный привел до 15 тысяч кашгарских эмигрантов и 9 тысяч домов долонов, уведенных Тохта-манджу. При приезде Насреддина также пришло до 10 тысяч человек.

После восстания ходжи первый аксакал приехал в полтора (два) месяца прежде нас. Он уже три раза был посланцем в Кашгаре, в первый [раз]— после [восстания] Семи ходжей, последний — после Валихан-тюре.

В восстании «Семи ходжей» [принимали участие] Каттахан-тюря, Кичихан-тюря, Тавакель-ходжа. Как [бы] ни было, в средине жестокой зимы от холода умерло до 30 тысяч [чел.]. От снежных обвалов пострадали караваны и чай, оставшийся] под снегом, [который] был взят весной, после растаяния снега. Снежный обвал [называется кошкун] .

Сахиб-заде, потомки Омара (Фаруха) и по женской линии имама Раббани (Аянди); фамилия эта вышла из Индии, из Сары-Инда, в окрестностях Пешавара. Представители этой фамилии весьма почетны: в Бухаре хазрет Миян-Фазыл-Улем-Кадр , брат его Миян-Бюзрук в Кокане известен под названием Катта-хазрета — Большого хазрета, ишан Миян-Халил двоюродный [брат] двух предыдущих; в Яркенде тоже есть хазрет Миян Абдулрахман, но не имеющий политического значения, как три первые. Сын бухарского хазрета, родившийся от принцессы ханской крови, живет в Акче и Анче (в Балхе) и имеет большое влияние на афганского Достмухаммед-хана. Общее имя представителям этой фамилии хазрет — господин.

2. Кашгарские ходжи. Дети Сарымсак-ходжи в Кокане — Падшахан-ходжа, в Маргелане — Ибадулла-ходжа. Ходжи эти владеют большими землями, имеют прекрасные дома и очень богаты, и пользуются приношениями кашгарцев. Ходжи эти имеют исключительные права [и] титул «тюря».
3. Туркестанские ходжи тоже потомки Алия, [живут! в Туркестане и между кочевыми племенами.
4. Касан-ходжи [живут] в городе Касане, Намангане, обширная и многолюдная фамилия.
5. Майдан-ходжи в Анджане занимают почти половину этого города, производят сборы с дикокаменных киргиз и занимаются оспопрививанием и потому между бурутами известны под названием «чикмя-ходжей» — оспопрививателей.
6. Омари, потомки шейха Антаhура в Ташкенте. В Маргелане — фамилии Хусейни и Мешгеди. Ходжами называются шейхи при Шахи-Мардане, до 70 домов в квартале Мешгед, шейхи Тахт-Сулейман в Оше, ходжи фамилии Ходжа-Ахрар-Вали в Ташкенте, шейхи Занги-баба и множество других.

В Ургендже (в Хивинском ханстве) — Хазрет-налван, Ахмед- Джамши, в Бухаре — Хазрет Паhаведдин-Балягярдан (Пакшбянд), в Ташкенте — могила Зенги-ата, ходжа Джаган в Гиждаване [и] Ходжа-Ахрар-Вали, в Туркестане — ходжа Ахмет-Ясави14; в Маргелане — одно [из] одиннадцати мест предполагаемого похоронения Алия. В Оше — место престола Соломона и гробница, приписываемая Асафу, Салман-Фарс, Ахмед-Аркан, и в окрестностях Оша — гробница Юнуса (Ионы). Анбар-ана, жена Зенги, вдова учителя Зенги Хаким-ата, Эрхуббу, сын ее от первого брака, Али-Аскар — от второго. Анбар-ана носила обед, когда муж пас коров, и еще кое-что о ней*.

В 1857 [г.] месяца рамазана15 в день Найти весной бежал Валихан-тюря из Оша. Абдуллахан-ходжа из Маргелана, из шейхов Шаhи-Мардана, известный в Кашгаре под именем Акчапан-ходжа, Тилля-хан, его чубукчи, бывший правителем в Янысаре, тоже под именем тюря. Муса-панач из Хивы, кашгарский эмигрант.

В месяц сафар16 в начале случился кач-кач»* до 40 домов. Тохтаманджу представил хану 9 тысяч долонов и получил право управлять ими, получать с них зекет и поселил их [между] Шахрханом и Карасу.

В Ташкенте на юге есть квартал Янишар, населенный кашгарскими эмигрантами. В Шахрхане более половины кашгарцы, [в] Карасу [тоже] кашгарцы.

Мир Алишир Навои. Анекдот о том, как он попал в милость к мирзе Хусейну. Мирза Сучук его возлюбленная. (Ходжа Джаган и ходжа Ахмет были уч[ениками] ходжи Юсуфа Гамадани).

Мавлеви Джами, автор поэмы «Юсуфа и Зюлейхи», любовь его к прекрасному юноше Мирза-Хамдам. Мирза Бедиль, автор Шакир-хана.

1. [Каждый листок на зеленых деревьях перед взором мудрого есть тетрадь познания всемогущего бога].
2. [Бог поистине прекрасен, и любит красоту].
3. [Кто стремится к усердию, тот уже нашел его].
4. [Лучший из людей тот, кто приносит пользу людям. Худший из людей, тот кто приносит людям вред].
5. [сказал шейх Ибн-Хаджиб].

* 6. [Дважды необходимо курить кальян: один раз после сна, другой — после еды].

7. [Сотворил (бог человека) на свет и поселил на несколько дней. Надобно ли создателю требовать отчет от благородного гостя (за его деяния)].
8. [Двухлетнее вино и четырнадцатилетняя возлюбленная — этого достаточно в компанию как молодому, так и старому].

j 9. [Один богомолец назвал меня стариком; воистину правду сказал: я ковер обоих миров за один кон проиграл].

10. [Познакомиться легко, разлучиться трудно].

11. [Что исходит от карнайчи (трубача)? Один лишь (пустой звук) «пуф». Переносно: что можно ждать от пустого болтливого человека?]*

Источник: Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Том 3 – Алма-Ата, Главная редакция Казахской советской энциклопедии, 1985, 2-е изд. доп. и переработанное, стр. 38-52