Shoqan – Ш.М. Ибрагимов. Воспоминания о Чокане

Казахские женщины изготавливают кошму. Фотография XIX века

В 1861 г. вернулся из Петербурга Чокан Валиханов к себе домой, [вернулся] в то время года, когда аулы тронулись с зимовки на летние кочевки. О прибытии в Кокчетав дали знать отцу Чокана в аул, и отец, передвинув аул на хорошее пастбище, остановился ждать своего сына. Чокан Валиханов несколько дней пробыл в Кокчетаве, познакомился с тамошними местными властями и, больной, выехал в тарантасе в аул к отцу. С ним ехал молодой человек из Москвы, сын богатого помещика, чахоточный, которого Чокан вез лечить от чахотки. Когда прибыли в трех тарантасах в сибирскую казачью станицу, откуда уже начиналась степь и откуда должны были ехать на киргизских невыезженных лошадях, [запряженных в] экипажи, Чокан Валиханов остановился заночевать, чтобы утром двинуться. «По крайней мере на свету ломать шею [лучше], чем ночью», — сказал он, шутя, своим спутникам. Верховых киргиз, собравшихся посмотреть на молодого султана, возвратившегося от белого царя, было видимо-невидимо. Ложась спать, я помню, Чокан велел обтереть себя водкой, потому что от дождя в дороге простудился; он, здороваясь все время со встречавшими его киргизами, высовывался из тарантаса, [промок, а также] промочил себе ноги, выходя из тарантаса на станциях. У него был татарин денщик*, которого во время его беготни из комнаты в тарантас и обратно беспрестанно расспрашивали, что тюря делает, что хочет делать и проч. «Тюрей» называют только султанов, простых киргиз не называют. Татарин сказал, что он барина своего уложил спать и будет мазать водкой. «Как водкой? Почему?» Некоторые киргизы тут же отозвались: «Пить, значит, недостаточно, а надо еще и себя мазать, вот так тюря! Недаром жил в среде русских столько времени». Один старик иронически заметил: «Научился всему хорошему, нечего сказать!» Он приехал в аул отца, сопровождаемый массой киргиз, которые всякий час давали знать отцу о приближении его сына в аул, народу было весьма много. Для Чокана на некотором отдалении от аула поставлены были кибитки и палатки, где он должен был остановиться со своим гостем, которого он вез из Москвы. По прибытии в аул он, по этикету, послал просить у отца себе приема, отец не замедлил пригласить его. Чокан в сопровождении своего брата Якуба и некоторых двоюродных братьев отправился в кибитку отца и матери. Отец с матерью сидели в кибитке, по обыкновению, на полу, на своих местах. Двери кибитки отца Чокан должен был сам приподнять (знак почтения), но когда он дошел до самой двери, то брат его, Якуб, поднял ему дверь и пропустил. Масса киргиз сейчас же и это поставила ему в укор: «Вот видите, он не хочет и двери сам поднимать, да уж испорчен, испорчен, видно уж по всему», — сказали киргизы друг другу. Чокан подошел сначала к отцу, опустился перед ним на колени, отец сидел, поджавши ноги под себя; отец обнял его обеими руками и поцеловал в лоб. В это время мать его Зейнеп, тучная женщина, сидевшая в двух-трех шагах от мужа, горела нетерпением обнять сына и кричала: «Чокан, Чоканым (мой Чокан), узимнын балам (мой собственный сын), кел, кел (иди, иди ко мне)», – и когда он подошел к матери, мать заплакала и [стала] целовать все его лицо. Затем отец предложил ему сесть около себя по правую сторону, и перед ним сейчас же постлали скатерть и подали кумыс, затем [начались] обыкновенные расспросы о дороге, здоровье и проч. Вскоре Чокан распростился и ушел к себе в кибитку. Около его кибитки сидел с балалайкой в руках известный киргизский импровизатор Урумбай*, окруженный киргизами. Чокан пригласил его в кибитку, и Урумбай начал в самых пышных, красивых словах воспевать приезд молодого султана в аул отца, его путешествие к белому царю, который полюбил Чокана как потомка известных великих людей, хвалил его светлый ум и проч., и проч. Чокан сделал певцу маленькое замечание, чтобы он не мешал в киргизский язык татарские слова… Чокан вечера просиживал долго, слушая пение и рассказы киргиз. Вставал поздно, пил кумыс, чаю не пил, ел вареную баранину с соусом и копченую конину. Сын помещика помещался в отдельной кибитке, и его угощали кумысом и бараниной, а также сыром. Так быстро начал поправляться молодой помещик, что Чокан только радовался лечению и часто угощал молодого человека, расписывая в самых ярких красках пользу кумыса, баранины, бульона и сыра. Не знаю, сколько времени пробыл москвич, но не [прошло], кажется, месяца, как он совершенно поздоровел, пополнел; приехав сюда щепкой, со страшным кашлем, он уехал [здоровым], раздарив ружья, которые он привез с собою. Раз Чокан поехал, я помню, в аул по приглашению какого-то киргиза на «кыз уйнак» (игра девиц)* и провел там время очень весело. Девицы сидели по одну, а молодые люди по другую сторону кибитки. Девицы выбирали ударом платка кавалера, который подходил к выбранной и целовал ее. В свою очередь, по возвращении на свое место молодой человек кидал оставшийся в его руках платок в ту девицу, которую он выбрал сам. Тогда девица вставала и, придя к нему, садилась перед ним и целовала его. Девицы при этом часто передают изо рта в рот кусок сахару или гвоздики. Под конец игры Чокан велел выбранному сесть перед выбранной и спеть ей песенку, а потом уже поцеловать ее. Такой же порядок установил и для девиц. Потом сказал, чтобы выбранный пел тем мотивом, который будет назначен выбранной; так же было и для девиц, и для молодых женщин, принимавших участие в этой игре. Поздно вечером подали ужин, и мы вернулись с песенками к себе в аул. Ехали все верхом. Летом раз произошел следующий случай, который был причиной отъезда из аула отца Чокана Валиханова, который после этого уже расстался совсем со своими родителями и не возвращался более к ним домой. В услужении матери Чокана была жена тюренгута (слово это когда-то сказал однажды, говорят, Аблай-хан людям, сопровождавшим султанов, собравшихся к нему в аул для какого-то совета; (тюренгды кут [служите своему господину], т. е. идите на свои места, не сидите, другими словами, на совете), а муж этой женщины бедный, построил в конце аула свою кибитку и жил там. Жена его являлась рано утром к своей госпоже, грела воду, готовила все, что требовалось, открывала тюндук*, готовила кушанье и оставалась до позднего вечера, а вечером возвращалась к своему мужу. Вот эта служанка по утрам начала приносить в чашке, налитой самой султаншей, кумыс Чокану и, дождавшись [пока опорожнят] чашку, уносила ее обратно. Днем приносила завтрак, вечером ужин. Утреннюю чашку Чокан пил в постели. Вот тут Чокан мало-помалу влюбился в эту служанку и, часто просыпаясь рано, ожидал ее появления. «Она приходила тихо, осторожно, чтобы не разбудить меня, и садилась иногда, ожидая моего пробуждения; нет, она дивная женщина, умная, без всякого задора; что за губы у нее, вздернутая вверх верхняя губа — эта такая прелесть, нет, не всякий способен понять сладкие поцелуи», — говорил Чокан часто. Умная мать очень скоро заметила, что женщина, отправляясь к Чокану, начала надолго пропадать, и другие служанки шепнули, может быть, что-нибудь подозрительное, и она сразу запретила этой служанке бывать у Чокана и назначила для таких посылок старуху. Чокан сейчас же послал сказать матери, чтобы она делала так, как до сих пор делала, т. е. «чтобы кушанье посылала с прежней женщиной, а не с этой курносой женщиной», — сказал он. Мать не уступила, и Чокан не хотел тоже уступать, вот тут началось у них охлаждение. Чокан поведал тайну своему брату и дяде, которого он любил*. Между тем дня через два-три юрта служанки была перенесена в аул брата отца Чокана, Чепе*, она и муж ушли из аула отца Чокана Валиханова совсем. Чокан раза два требовал ее к себе, но безуспешно. Тогда он, рассердившись, сказал своему брату, что он совершеннолетний, что он имеет право любить кого он хочет, что запретить ему ни отец, ни мать и никто не может, но если родители будут много говорить и шум производить своими рассказами об этой женщине и, чего доброго, пожелают отравить ее, то он примет все меры для защиты этой женщины. Отец и мать не на шутку рассердились на Чокана и требовали замолчать, и велели при этом объявить, что женщины этой нет, и [что] он более ее не увидит. Между тем в ауле шли разговоры об отправлении этой женщины с мужем в Баян-Аул к Мусе Чорманову — брату жены Чингиса Валиханова. Чокан, я помню, написал своему отцу на большом листе записку и просил меня прочесть ему, если отец попросит. Отец прочел и спрятал у себя записку, мне не показал. По передаваемым слухам, наступил, наконец, день отъезда из аула Чепе женщины с мужем. Чокан объявил, что он не отпустит ее, разведет и женится на ней сам при всех, не стесняясь никого и ничего. Брат долго уговаривал Чокана, который очень волновался, в это время отец с матерью волновались тоже не меньше. Наконец, брат Якуб уговорил Чокана остаться в ауле на день или два после отправления этой женщины, а потом поехать в Кокчетав, куда и обещал в целости доставить эту женщину. Если бы Чокан не послушался совета, то кончилось бы все великим скандалом, был к этой серьезной развязке вызван старший брат Чингиса Чепе и другие его братья, была приготовлена верховая лошадь, и Чингис категорически сказал, что если Чокан выйдет из своей кибитки, чтобы уехать за этой служанкой, то он живым его не выпустит из аула. Не помню, простился ли Чокан со своими родителями, или нет, но он действительно уехал вскоре в Кокчетав. Женщина эта жила некоторое время у него в доме, спала с ним в одной комнате, но потом Чокан почему-то остался ею недоволен, и она уехала в аул его отца. После этого Чокан уехал в Большую орду*, там женился на сестре полковника Тезека и умер в его ауле в 1865 г. Его овдовевшая жена была потом увезена братом его, Якубом, который и женился на ней, по киргизскому обычаю. Она была некрасивая, но умная женщина. Между Копалом и Верным, близ почтовой станции Алтын-Эмель, в стороне от почтовой дороги, генерал фон Кауфман посетил могилу покойного киргизского султана Большой орды, ротмистра русской службы Чокана Валиханова. Покойный получил известность в ученом мире своими сочинениями о Кашгарии, был очень образован и вообще считался в то время передовым человеком из киргизов. Константин Петрович почтил память покойного, сняв шапку над его могилой, а меня просил прочесть приличную случаю мусульманскую молитву. Впоследствии К. П. заказал на ней надпись на киргизском языке такого содержания: «Под этим камнем погребен прах султана Большой орды Чокана Валиханова, скончавшегося в 1865 году. Он был верный слуга царю, защитник правды. За верную и усердную службу, за любовь к добру и порядку и за отличные познания в науках государь император пожаловал его чином ротмистра. Господь рано призвал его к себе. Да успокоит Аллах его душу вместе с праведными. Этот камень положен по приказанию туркестанского генерал-губернатора генерал-адъютанта фон Кауфмана в 1871 году, в память уважаемого и любимого всеми покойного Чокана Валиханова»*. Сообщение о посещении могилы новым начальником края, как молния, облетело всю огромную киргизскую степь и произвело чрезвычайно отрадное впечатление на все тамошнее мусульманское население.

Источник: Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Том 5 – Алма-Ата, Главная редакция Казахской советской энциклопедии, 1985, 2-е изд. доп. и переработанное, стр. 413-417