Shoqan – Н. М. Ядринцев. Чокан Чингисович Валиханов

Прошлой осенью в Заилийском крае умер киргизский султан Чокан Чингисович Валиханов*, известный своим смелым путешествием в Кашгар, город Западного Китая. Наука обязана ему единственными географическими сведениями об этой части Средней Азии, потому что другой европеец, один из братьев Шлагинтвейтов, проникший сюда из Индии во время самого разгара религиозно-политического восстания, пал жертвою кровожадности кашгарского узурпатора Валихана. Чокан Валиханов посетил Кашгар вскоре после подавления этой революции и еще застал на площадях города остатки пирамид из человеческих голов, сложенных по повелению временного владетеля Кашгара. Сведения об этом городе и окрестной стране Валиханов поместил в «Записках Русского географического общества» под названием «Описание Алтышара или китайской провинции Нан-лу». К ним он присоединил также свой исторический очерк Алтышара. Кроме этой статьи, Валиханов напечатал еще только две: «Отчет о поездке в Кашгар, помещенный в «Записках Русского географического общества», и небольшую статейку: «Аблай — киргизский хан» — в новом Энциклопедическом словаре. Эта ничтожная печатная деятельность Валиханова далеко не соответствует ожиданиям, какие возлагали на него люди, коротко его знавшие. В особенности он много обещал сделать по истории своего народа, который он любил. Им очень много было собрано материалов по киргизской мифологии и устной поэзии, а также исторических преданий о прошедших временах недолго существовавшего казахского ханства, о рыцарских временах Аблая, борьбе партий в киргизском народе перед потерей независимости, о борьбе, которая проникала тогда в киргизскую жизнь, [касалась] самых мелких ее форм и выражалась даже в стихотворных диспутах народных поэтов на общественных праздниках. Рассказы Валиханова о киргизском народе, его остроумные комбинации фактов и планы будущих сочинений, которыми он делится со своими друзьями, заставляли только желать, чтобы он вскоре издал свои труды, потому что признаки чахотки появились очень рано и не позволяли рассчитывать на долгую жизнь. Валиханов получил ничтожное воспитание в Сибирском кадетском корпусе, но сильные дарования его успели развиться и при тех скудных средствах, какие могло дать это заведение. В школе он обнаружил значительное превосходство над своими русскими товарищами; в математике он был, впрочем, так слаб, что успехи его в этой науке не пошли далее самых элементарных арифметических знаний. Из корпуса он вышел корнетом. К сожалению, ему не скоро удалось вырваться из провинциального городка в столицу, где он хотел приготовиться для путешествия в Среднюю Азию; сначала ему пришлось прослужить несколько лет у начальника, питавшего предубеждение к стремлению молодежи в университет. Только уже после возвращения из кашгарского путешествия он приехал в Петербург, где был с большим любопытством принят в ученых обществах как оригинальное явление, но сам остался очень недоволен сухим, казенным отношением к науке петербургских ориенталистов. Это впечатление оттолкнуло его от университета. В Петербурге Валиханов пробыл только год. Петербургский климат и неправильный образ жизни так расстроили его здоровье за это непродолжительное время, что он для поправления ослабленных сил должен был спешить на родину, в степь. Первой задачей своей Валиханов ставил изучение своего народа и знакомство с ним русской публики. Литература об этом замечательном народе, к которому очень легко может привиться европейская цивилизация, слишком бедна, и мы ничего не знаем об его материальной и интеллектуальной жизни. Сколько это незнание причинило, может быть, народу несчастий? Сколько ошибок, может быть, кроется в наших предприятиях, которыми мы думаем облагодетельствовать народ, как, например, демократизация, развитие религиозного чувства, забота о киргизском земледельческом пролетариате? Ближайшее знакомство с киргизским народом, как справедливо думал Ч. Валиханов, много бы содействовало гуманизации взглядов на этот народ той русской массы, которая находится с ним в непосредственных сношениях, а изучение взаимных отношений двух наций способствовало бы разъяснению тех печальных недоразумений, какие в последнее время возникли в русской литературе о правах человеческих рас на блага цивилизации. Многое тогда, что взваливается на расу невежественного народа, пришлось бы взвалить на ту расу, которая хвастается индогерманским происхождением; тогда оказалось бы, что экономическое подчинение как существующий факт доказывает вовсе не невозможность другого положения, а только [то], что интеллектуально превосходствующая раса недостаточно гуманна, т. е. еще недостаточно интеллектуально превосходствует над слаборазвитой расой. Другой думой Валиханова было народное образование. В настоящее время в степи быстро размножаются школы, основываемые татарами и выходцами из Коканда и Бухары; воспитание в этих школах исключительно религиозное; в то же время в степи с каждым годом усиливается миссионерская деятельность бухарских мулл, которые проповедуют под именем ислама религиозную и национальную нетерпимость, развивают в народе ханжество и, что печальнее, — неприязнь к европейскому просвещению. Благодаря этим учителям у киргизов начинает распространяться мнение, что изучение европейской науки угрожает потерей национальности и противорелигиозно. Одному киргизу удалось проехать по железной дороге из Москвы в Петербург. Когда он рассказывал впоследствии об этом чуде своим соотечественникам, он возбуждал в них отвращение; они отвертывались от него, презрительно называя его кафиром, неверным. Валиханову хотелось установить правильный взгляд на эту пропаганду; его так смущало ложно принятое на этот предмет воззрение, что даже в своем беглом очерке о поездке в Кашгар он не пропустил случая сделать свою заметку о степных муллах. Для противодействия этой односторонней пропаганде, вредной и для отношений киргизского народа к России и разобщающей его как с русской национальностью, так и с европейской мыслью, необходимо позаботиться о создании серьезного народного воспитания не в виде школ для толмачей и других административных потребностей, а в виде целой системы органов распространения европейской науки и гуманности. Таково было второе желание Валиханова. Оба ему не удалось видеть осуществленными. Где находятся бумаги Валиханова, и спасены ли они от уничтожения, нам неизвестно. Хотя Чокан Валиханов не оставил после себя капитальных трудов, тем не менее уже самая личность Валиханова как даровитого и цивилизованного азиатца представляет светлое явление. К несчастью, то общество и среда, в которых он вращался, не дали ему удовлетворительно развиться. Как в г. Омске, так и по приезде в Петербург Валиханов вращался в пустой военной среде, где на первом плане были баклушничание, кутежи и бессмысленная светская жизнь. В таких обстоятельствах он увлекался сам светским лоском и праздною гусарскою жизнью. В Петербурге он также не был особенно счастлив в своих знакомствах. Сойдясь с литературным кружком Достоевских, он не мог много заимствовать от него и сделаться серьезным тружеником науки. В этом кружке он познакомился с поэтом Всеволодом Крестовским и во время гусарских разговоров давал ему шутя темы для его испанских стихотворений, а сей поэт, питаясь красами остроумия талантливого Валиханова, немедленно строчил свои романсы. Нам нет дела до происхождения этих киргизо-испанских мотивов, но мы указываем на них как на образчик темных сторон даровитого киргиза, находившегося под влиянием пустой жизни. Упоминаем об этом потому еще, чтобы показать, что даже quasi-образованные* писатели, подобные Вс. Крестовскому, потакали страстям молодого инородца, с которыми он сходился, ища в них цивилизованных людей, а находил людей, проводивших в поэтической форме разврат. В этих несчастных знакомствах и в своей карьере Чокан Валиханов подвергся обыкновенной участи русского инородца. Этой-то мишурной жизни был обязан бедный Валиханов тем, что она душила в нем те самородные таланты, которые он мог при лучших условиях употребить на благо своему несчастному племени. Тем больше, что даже и под мишурой иногда в нем светились искры ума и глубокой любви к своим степным собратьям. Мы ничем не находим более приличным почтить память Чокана Валиханова, как пожелать киргизам не так долго ждать второго Валиханова, как пришлось бурятам дожидаться второго Дорджи Банзарова. Конечно, нет лучших проводников европейской цивилизации и гуманности в среду инородцев, как сами инородцы. Поэтому мы готовы всегда симпатизировать появлению образованных инородцев, а смерть их считаем вопиющею несправедливостью судьбы.

Источник: Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в пяти томах. Том 5 – Алма-Ата, Главная редакция Казахской советской энциклопедии, 1985, 2-е изд. доп. и переработанное, стр. 276-279